§ 1. Объекты противодействия черной сотни после первой российской революции

Массовое появление черной сотни как общественно-политического движения на политической арене России в начале XXв. было обусловлено реакцией традициона­листской части населения на первую российскую револю­цию и Манифест 17 октября 1905 г. Свой внезапный вы­ход на политическую сцену правомонархисты связывали с необходимостью отстоять такие базовые ценности, как православие, самодержавие, народность, и не допустить переход страны на рельсы западной конституционно-пар­ламентской монархии. В этой связи они ставили цель по­гасить революционный импульс, вернуть страну на путь эволюционного развития и сойти с политической арены[i]. Это подразумевало яркую временную вспышку политиче­ской активности как реакции на событие и затухание при выполнении миссии. Черная сотня не стремилась главен­ствовать на политическом поле постоянно. Условием ее нахождения там было наличие требующих нейтрализации противников и угроз существующим устоям общества[ii].

В пользу указанной точки зрения позволяют говорить следующие выявленные характеристики правомонархического движения: наличие объекта противодействия — рево­люции, которой черносотенцы инкриминировали подрыв первенствующих позиций Русской православной церкви и первенствующего статуса русского народа в государстве, разрушение самодержавной системы власти, традицион­ных социально-правовых порядков и норм, подрыв эко­номики и жизненного уровня населения; реакционность (проявившаяся в заметном отставании появления правомонархических организаций на политической арене от либеральных и революционных партий); временность су­ществования (появление крайне правых союзов связано с целью погасить революционный импульс, вернуть страну на путь эволюционного развития и сойти с политической арены); вынужденность нахождения на политической арене (в связи с неспособностью правящей элиты и репрессив­ного аппарата самодержавия собственными силами защи­тить национальные устои и целостность страны); синхрон­ность активности (находившейся в прямой зависимости от масштабов деятельности революционного лагеря); на­личие объекта охранения (крайне правое движение, спо­собное мобилизовать массы на выступления, существо­вало только в условиях самодержавия, с крахом которого оно сходит с политической арены).

В то же время правомонархические организации про­должили существование после исчезновения основного объекта противодействия — революции. Крайне правые идеологи были уверены, что уходить с политической аре­ны рано, так как основная борьба еще не закончилась и ждет впереди. Появление Государственной Думы, относи­тельной свободы слова и собраний, оформление партий­ной системы давало их политическим оппонентам новые возможности по расшатыванию основ самодержавной политической системы. В августе 1907 г. общее собрание Союза русских людей (далее СРЛ) под председательством князя А. Г. Щербатова констатировало, что «революцион­ные партии разных оттенков продолжают существовать, устраивать собрания, съезды, выносить резолюции, кото­рые печатаются в газетах. Не подлежит также сомнению, что все революционные партии составляют крепкий меж­ду собой союз. Говорить о слабости этих партий нет осно­ваний, их действия налицо: убийства грабежи, забастовки не прекращаются. Революционеры располагают не мень­шими средствами, чем и раньше. Революционные газеты продолжают выходить; революционное книгоиздатель­ство продолжается почти в прежнем размере; книжные магазины, торгующие "красным" товаром, несомненно поддерживаются революционными средствами»[iii].

Крайне правые были уверены, что революция продол­жается в завуалированной форме. Это дало им основание подвергнуть резкой критике слова П. А. Столыпина, ска­занные им в интервью корреспонденту одной француз­ской газеты о том, что «Петербург спокоен, что в стране все спокойно и все слухи о революционном движении ли­шены основания»[iv].

В послереволюционное время черносотенцы видели свою задачу в посильном содействии правительству и са­модержцу в деле предупреждения революционной смуты в России, водворении законности и порядка, противо­действии радикальным формам реформирования страны, угрожавших, по их мнению, фундаментальным принципам российской жизни в мировоззренческо-идеологической, политической, социальной и экономической сферах[v].

В конкретной деятельности на политическом поле России в начале XXв. крайне правые были нацелены на нейтрализацию попыток бюрократического аппара­та, либеральных и революционных партий сломать тра­диционный уклад жизни российского общества в це­лях утверждения новых стандартов социальной жизни. В числе препятствий для успешной реализации на русской почве либеральных или социалистических моделей госу­дарственного устройства стояли базовые ценности тради­ционного российского общества: православная религия, самодержавие, первенствующий статус русского народа, его особая ментальность, связанная со спецификой церковно-приходской и общинной жизни, и т. д. На защиту этих основ Российской империи и была направлена вся послереволюционная деятельность крайне правых сил.

В период первой российской революции основным объектом охранения правомонархических организаций стала самодержавная система властиустроения. Акцент на ее защите обуславливался актуальностью и явствен­ностью угроз со стороны либерального и революционного лагерей именно этому элементу уваровского триединства, так как острие их критики в меньшей степени затрагивали вопросы изменения положения РПЦ и русского народа. Исходя из предложенного крайне правыми определения русского народа по принадлежности к православной вере, его выживание зависело от сохранения первенствующих позиций РПЦ, которые могли быть обеспечены только в условиях сильной самодержавной монархии. Именно этим и объясняется бескомпромиссная борьба крайне правых за сохранение существовавшей политической системы.

Крайне правые позиционировали себя как един­ственное в стране движение, определившее роль и место самодержавия в современной истории России. Система их аргументации по проблемам православно-монархиче­ской системы властиустроения как условия выживания и сохранения русского народа включала в себя следующие тезисы: 1) исключительная роль самодержавия в форми­ровании русского народа и государства; 2) патернализм самодержавия по отношению к русскому народу; 3) охра­нение самодержавием базовых ценностей русского наро­да; 4) самодержавие как гарант твердости власти, единона­чалия, порядка, создающих условия для экономического, социального и культурного развития многонациональной империи; 5) обеспечение самодержавием единства и не­делимости Российской империи как условия выполнения русским народом мессианской задачи; 6) защита самодер­жавием русского народа от внешних угроз[vi].

Важнейшая функция самодержавия состояла в обе­спечении первенства русского народа, выполнявшего роль скрепляющего элемента конструкции под названием Российская империя. Из положения о самодержавии как эталоне русской государственности, по мнению правомонархистов, вытекала его защитная функция по отноше­нию к первенствующему положению русского народа, его духовным и культурным национальным особенностям от внешних и внутренних идеологических воздействий, что было зафиксировано во многих документах черной сот­ни. «Самодержавный царь есть истинный и мощный за­щитник Русского государства и русского народа от всего враждебного», — говорилось в одной из черносотенных листовок, распространенной в августе 1906 г.[vii]«Царь есть единственный представитель русского народа и охрани­тель его достоинства перед другими народами», — утверж­далось в предвыборном воззвании Союза Михаила Архан­гела (далее СМА), выпущенном в мае 1912 г.[viii]

Черносотенцы рассматривали посягательство на цар­ское самодержавие равносильно посягательству на пер­венство русского народа в собственном государстве. Они предсказывали, что при ликвидации самодержавия и устранении института монархии русский народ оставал­ся бы один на один с внутренними и внешними врагами, которые бы «хитростью и обманом» добились не только распада России, но и политического и экономического закабаления русского народа. Наличие национально-ха­рактерологических черт русской нации, таких, как довер­чивость, внушаемость, пассивность, рознь, склонность к увлечению различными теориями и концепциям, актуали­зировало необходимость политического протекционизма русского народа, нуждавшегося в покровительстве силь­ной власти, способной направлять его на защиту коренных принципов, от которых русский народ периодически отка­зывался, но с такой же страстью возвращался вновь. В дан­ном контексте самодержец выступал защитником русского народа от притязаний национальных меньшинств на веду­щую роль в стране: «Он никогда не даст в обиду коренное население ни евреям, ни инородцам»; «Он с своим прави­тельством и войском защитит народ от крамолы»[ix].

Обоснованное русскими консерваторами XIX в. поло­жение об историческом союзе самодержавия и русского народа[x]подтверждалось выживанием российского государ­ства в непростых геополитических условиях и созданием не имевшей в истории аналогов империи. «Более 1000 лет Россия управлялась царями и, при милости Божьей, до­стигла славы и могущества — великою державой стала», — говорилось в обращении Союза русского народа (далее СРН)[xi]. Безальтернативность самодержавия для много­национального и территориально не имевшего аналогов в мире государства доказывалась созидательной ролью в истории страны, что, по мнению крайне правых, указывало на органичность авторитарной государственной системы, обеспечившей территориальный и могущественный рост страны путем ее поступательного эволюционного развития: «…когда осуществилась в России самодержавная единолич­ная царская власть, Россия начала расширяться, достигнув таких колоссальных размеров»[xii].

Преждевременность отказа от монархии обуславлива­лась наличием в ней не использованных до конца внутрен­них ресурсов, которые, в представлениях черносотенцев, могли раскрыться только при реанимации допетровских порядков. Тезис о единстве интересов самодержавия с интересами народа исходил из того, что царь не являлся выразителем интересов какого-либо конкретного класса или социального слоя общества, действуя в интересах все­го народа. «Без самодержавного царя России не обойтись. Это показала трехвековая ее история», — заявлял глава Союза Михаила Архангела В. М. Пуришкевич[xiii].

В послереволюционное время угрозы самодержавию продолжали сохранять актуальность в связи с деятельнос­тью широкого спектра оппозиционных сил, одной из ко­торых, по мнению черносотенцев, выступала бюрократия, ставшая благодаря авторитету и харизматичности ее вож­дя — П. А. Столыпина самостоятельным игроком на по­литическом поле России. Несмотря на то, что революция потерпела поражение, победу в двухлетнем кровавом про­тивостоянии одержала не самодержавная система, а бю­рократический аппарат, укравший победу у спасших мо­нархию черносотенцев. По утверждениям лидеров крайне правых, плоды успеха национальных сил были использо­ваны чиновничьей конгрегацией не для возрождения Рус­ской православной монархии, а для восстановления своей власти, масштабы которой, по их оценкам, достигли боль­ших размеров, чем в дореволюционный период[xiv]. Давая характеристику реализованному после революции бюро­кратией строю, крайне правые отмечали: «Столыпинский национализм — это возвращение к старому, но не к тому старому, которого добиваемся мы: твердости власти, воли и славы, а к старому бесконтрольному бюрократизму с печальным миражом наличности свободы слова и убеждений»[xv].

Значительную роль в укреплении истинного хозяина государства — бюрократии сыграла личность премьер-ми­нистра П. А. Столыпина, чье державное обаяние позволи­ло временно понизить уровень мятежности политически неопределившейся части общества и значительно усилить в стране роль чиновничьей конгрегации. Видимую ста­бильность созданной им политической системы крайне правые видели в личных достоинствах премьер-министра. «Столыпин идеальнейший бюрократ. Он умен, неподку­пен — говорят — на диво благороден, уверяют — не чужд рыцарства. Но он бюрократ с головы до пят, только бю­рократ и не может дать больше, чем всякий другой бюро­крат. И несчастье России тем горше, что он не заурядный, а идеальный бюрократ. Будь он посредственностью, в нем не было бы провиденциальной веры в себя, граничащей с самодурством. Не полагаясь исключительно на свои силы, он не верил бы исключительно в силу бюрократического режима и был бы вынужден вносить в него корректив об­щественности, а в силу этого взирать более благосклонно на «самочинные», неподотчетные бюрократии, патриоти­ческие организации»[xvi].

В противовес данной оценке приводилась характери­стика его антипода — председателя СРН А. И. Дубровина как олицетворение истинно государственника: «...ярко выраженный патриот и националист в подлинном смысле этих понятий. Как патриот и националист, он видит воз­рождение и спасение России в поднятии у господствующей русской национальности исконного патриотизма и нацио­нального самосознания до степени воодушевления»[xvii].

После назначение на пост председателя Совета ми­нистров Российской империи П. А. Столыпина крайне правые были исполнены надеждами на возвращение не­ограниченных властных полномочий в руки самодержца и восстановление хотя бы видимости принципов управ­ления Русской православной монархии. Во многом этому способствовала произнесенная 16 ноября 1907 г. в Государ­ственной Думе речь премьер-министра на верность усто­ям традиционного общества. «Но самое важное для всех нас — это то обстоятельство, что правительство сознало, наконец, и открыто, твердо заявило, что "историческая самодержавная власть и свободная воля монарха являются драгоценнейшим достоянием Русской государственно­сти"», — с восторгом писала крайне правая пресса[xviii].

Черносотенцы безусловно одобрительно отнеслись к заявленной правительством линии на жесткое подавление революции. Общность позиции крайне правых и прави­тельства состояла в следующих озвученных премьер-ми­нистром пунктах: 1) разрушительное движение, созданное левыми партиями, превратилось в открытое разбойниче­ство; 2) противопоставить этому движению можно толь­ко силу; 3) правительство будет содействовать всем меро­приятиям на пользу господствующей церкви и духовного сословия; 4) идея государственного единства и цельности будет для правительства руководящей[xix].

Заявление П. А. Столыпина давало крайне правым основание считать, что правительство не собирается опи­раться на октябристов и кадетов, рассматривая их как го­сударственных изменников, осмеливающихся отрицать Основные законы империи и подлежащих уголовной каре. Это внушало надежду на то, что премьер-министр прекра­тит заданный командой С. Ю. Витте дрейф в сторону ли­берализации общественно-политической жизни и повер­нет государственный корабль в обратную сторону. Лидеры правомонархистов заверили, что если исполнительная власть не на словах, а на деле будет следовать намеченному в речи пути, то в лице черносотенных организаций встре­тит самых горячих союзников[xx].

Со своей стороны, П. А. Столыпин также оказал черной сотне поддержку, пытаясь опереться на нее в подавлении революции. Как впоследствии заявлял В. М. Пуришкевич, на первоначальном этапе своего правления «другого пути у него не было»[xxi]. Именно способность чутко уловить ме­няющиеся настроения масс и сделать ставку в острой по­литической борьбе на крайне правые организации дало П. А. Столыпину возможность укрепить свое положение в придворных кругах как деятельного политика, не спасо­вавшего перед революционной стихией. «В глубине Рос­сии появилось глубокое, стихийное течение, коренившее­ся в простом народе, в низах. Монархические организации стали расти как грибы, и это течение смыло бы всякого, кто посягнет на него. Это течение было — отпор революции, и на этом именно течении и выплыл Петр Аркадьевич Сто­лыпин», — анализировала возвышение П. А. Столыпина черносотенная пресса[xxii]. Политическая изоляция кабине­та Столыпина в начальный период его правления давала основание считать его альянс с крайне правыми незыбле­мым и долговременным.

С затуханием революции и стабилизацией политиче­ской ситуации призыв к спасению устоев сменился вы­двинутым П. А. Столыпиным лозунгом национализма. Это вызвало резкую критику из крайне правого лагеря, что несомненно раздражало премьер-министра: «Развал идет вовсю, но трогать нельзя, ведь правительство — нацио­нальное. Произвол растет под крики о "закономерности", "законности" и "праве"»[xxiii]. Избранный П. А. Столыпиным курс на реализацию либеральной по своей сути национа­листической программы черносотенцы характеризовали как политику с «неясными перспективами»[xxiv]. Сравнивая П. А. Столыпина с его предшественником  С. Ю. Витте, черносотенная пресса писала: «Витте был прямолинеен по своим мерзостям, целью он поставил прямую революцию. П. А. Столыпин — близорук и недальновиден, революция прикрыта у него флером русских государственных задач, историческими традициями»[xxv]. Свою лепту в охлаждение отношений с крайне правыми вносило болезненное не­желание П. А. Столыпина прослыть в глазах европейских политиков отсталым ретроградом. Опора на менее демонизированные либеральной прессой центристские и пра­воцентристские партии давала ему возможность сформи­ровать в западном общественном мнении облик новатора, проявляющего симпатии к конституционному строю. «Он с трепетом следит за фимиамом, который курят ему ан­глийские и французские газеты», — резюмировала черно­сотенная пресса[xxvi].

После роспуска IГосударственной Думы П. А. Столы­пин сделал ставку на партию октябристов, обеспечив ей широкую рекламу как единственной стабилизирующей в обществе силы[xxvii]. Крайне правые обвиняли правительство в двойной игре, проявлявшейся в заигрывании с консер­вативно-традиционалистской частью общества при одно­временном ведении закулисных переговоров с легальной оппозицией о возможности введения конституции. «Сто­лыпин поощряет октябристов, из ничего, из думской группы и комитетов он раздувает партию, он выдвигает лидеров, он окружает ореолом отдельных лиц... Столыпин поддерживает Гучкова, создает ему популярность, но в то же время не отрекается совсем от правых... Он ныряет, при­нимая у себя правых, Столыпин задними дверями впускает уже и октябристов, боясь, однако, встречи тех и других у себя в кабинете»[xxviii]. Перебарщивая в критических напад­ках, крайне правые даже обвиняли правительство Столы­пина в тайном сговоре с кадетами и левыми партиями[xxix]. «Мы утверждаем, что правительство трусит, что трепетно опираясь на русских представителей в Государственной Думе, оно заискивает одновременно перед революцио­нерами и их вожаками — "кадетами"», — писала крайне правая пресса[xxx]. Попытки П. А. Столыпина опереться на умеренную оппозицию заставили крайне правых лидеров полагать, что глава правительства нагло игнорирует волю царя: «Октябристов усиленно проводят вперед царские са­новники, чиновники и бюрократы, а между тем царь ясно говорит совершенно другое в своей телеграмме к председа­телю СРН А. И. Дубровину: "Да будет мне Союз русского народа надежной опорой"»[xxxi].

Ставка П. А. Столыпина на Союз 17 октября по со­хранению существующего статус-кво казалась черносо­тенцам ошибочной в связи с неспособностью октябристов противостоять более энергичным и радикальным силам при обострении политической ситуации[xxxii]. Рассматривая данную партию как организационно аморфную и идеоло­гически невыдержанную массу, видный правомонархист А. А. Римский-Корсаков констатировал: «Слабость ее за­ключается уже не в том, что она приняла чуждые ей лозун­ги, а в том, что их у нее нет вовсе; и не видели ли мы са­мых разительных примеров того, как люди, называющие себя октябристами, перебегали из одного лагеря в другой, легко и свободно меняя свои убеждения в зависимости от временных обстоятельств, колебаний правительствен­ной политики, а еще чаще совершенно личных побуждений»[xxxiii]. В многочисленных заметках правомонархической прессы подчеркивалось отсутствие четких политических убеждений ее кадрового состава: «В октябристы идут все беспочвенные русские сановники, многие из министров, генерал-адъютантов, придворных кавалеров, камер-гоф­мейстеров, все русские космополиты, которые, получив от русского самодержавия все жизни средства и почести, отличия и награды, обеспечение, хорошие места, с легким сердцем всюду выступают втихомолку против самодер­жавия, направо и налево бранят все русское…»; «В октя­бристы идут затем директора пароходных обществ и из правлений банков, коммерческих предприятий, многие из помещиков, рантье, крупные торговцы; эти господа боятся идти в революционеры или кадеты. Там, пожалуй, можно потерять часть или весь свой капитал…»[xxxiv].

Идеологи крайне правых указывали, что Союз 17 ок­тября являлся скороспелым порождением правительства Витте в качестве опоры правительства[xxxv]. Отсутствие по­литической перспективы и нежизнеспособность орга­низации обуславливалась не только ее слабой поддерж­кой в массах[xxxvi], но и изменчивостью правительственного курса, который она была призвана поддерживать. Особо отмечалась приспособленческая сущностью руководя­щего состава объединения, состоявшего из «чиновников министерства финансов и юстиции, близких к Витте, и зависящих от еврейского кредита торговцев и промыш­ленников». Подчеркивая небоеспособность политиче­ской опоры правительства, один из правых ораторов в Думе отмечал, что стоит сжечь одну помещичью усадьбу, чтобы превратить сотню октябристов в правых, и доста­точно обойти наградами к 6 декабря несколько видных либеральных чиновников, чтобы сделать из октябристов кадетов[xxxvii]. В целом партия октябристов характеризова­лась как партия разложившейся бюрократии с консти­туционными претензиями и желанием инородческого равноправия. Потенциально возможный вред, который могли принести октябристы, встав при поддержке бюро­кратии у руля государства, заставлял крайне правых все­рьез обсуждать идею отправки непосредственно к царю депутации СРН во главе с А. И. Дубровиным, где, «встав прямо на колени пред ним умолять у ног монарха, своего отца, дабы он повелел уничтожить легализацию консти­туционных партий, как Союз 17 октября, так и Торгово-промышленную, а виновных легализации отстранить от власти и впредь всех конституционалистов… отдавать под суд…»[xxxviii].

Окончательный разрыв правительства с правомонархистами произошел при появлении в Думе фракции уме­ренно-правых националистов. Сотрудничество П. А. Сто­лыпина с октябристским большинством Думы и фракцией националистов давало крайне правым основание полагать, что правительственный аппарат вынашивает планы за­крепить в стране основы парламентаризма и утвердить в ближнесрочной перспективе конституционные начала. «Бюрократия до смерти хочет управлять неограниченно Россией. С этой целью она домогается ограничить вер­ховную царскую власть своим произволом. В этих видах образованы две политические партии — октябристская и националистическая, поставившие своею целью учрежде­ние конституции, т. е. ограничение царской власти парла­ментом по октябристскому проекту из всякого сброда, а по националистическому только из русских людей», — опи­сывала цели столыпинского правительства крайне правая пресса[xxxix]. Основания подозревать бюрократию в желании введения в стране режима ограниченной монархии по английскому образцу базировались на явно проглядывав­шемся подчиненном положении октябристской фракции в Думе правительству, а не наоборот — выполнении прави­тельством октябристской программы[xl]. «Правительство во­шло в соглашение с октябристами — вы-де нам не мешайте прикончить революцию, казнить и вешать, а мы вам дадим власть, и вот мы вместе тогда по конституции и ограничим царя», — оценивал политические планы П. А. Столыпина председатель СРН А. И. Дубровин[xli].

По мнению черносотенцев, доказательством тайно­го сговора с противниками самодержавия правительства Столыпина являлось попустительство оппозиционным силам, проявлявшееся в принятии законопроекта о веро­терпимости, уклонении от разработки жесткого закона о печати, существовании либерального министерства на­родного просвещения, функционировании под его эгидой различных кадетских «лиг образования» и других нелегализованных комитетов[xlii]. Особая претензия П. А. Столыпину предъявлялась в связи с деятельностью «революционной» Государственной Думы. В апреле 1907 г. газета «Русское знамя» писала: «А внутри страны крамола, обеспеченная гарантиями «конституции», заседает в Государственной Думе... и требует новых жертв: 150 христиан принесено ей в январе месяце, 300 православных христиан убито во сла­ву Израиля за один февраль месяц!»[xliii].

Указывая на непоследовательность правительства, проявлявшуюся в лавировании между различными поли­тическими силами и заигрывании с оппозицией, черно­сотенцы требовали от премьер-министра определиться со своими воззрениями. Данное настроение отразило со­стоявшееся в октябре 1907 г. в Ярославле I Частное сове­щание СРН и других правых организаций: «Наличность известных конституционных партий, существование ко­торых, очевидно, немыслимо при самодержавном строе, и открытое их признание правительством, и допущение к участию в Государственной Думе является доказатель­ством того, что само правительство как бы колеблется в решении вопроса о существующем строе. Естественным последствием такой неустойчивости правительства долж­на быть или замена его личного состава лицами убежден­ными и прямо стоящими за самодержавие, или открытое проявление своих убеждений, ныне скрываемых по такти­ческим соображениям»[xliv].

Действительно, по мнению крайне правых, в стра­не сложилась двусмысленная ситуация, не отражавшая ни зафиксированных в Основных законах Российской империи норм политической системы, ни провозгла­шенного правительством твердого курса. Крайне правые недоумевали: «Кадетская партия не легализована, но не преследуется, ибо не зачислена в разряд нелегальных. "Лига образования" — конкурент Мин. нар. просвеще­ния — тоже не легализована, но не преследуется, не буду­чи признана вполне нелегальной, и потому преуспевает. Социал-демократы во всей стране строго преследуются по ст. 129, подлежа за одну принадлежность к партии к ссылке (вечной) на поселение, а те же соц.-демократы в Думе агитируют с трибуны на всю Россию, ездят к министрам хлопотать за "товарищей" и даже получают разрешение "ревизовать" тюрьмы...»[xlv]. Правомонархисты делали вывод, что проводимый П. А. Столыпиным «двусмысленный» курс не был способен принести стра­не успокоения: «Ввиду этого… сколько ни успокаивай страну — она все будет мутиться»[xlvi].

Нежелание правительства П. А. Столыпина следовать курсу на восстановление неограниченного самодержавия, по мнению крайне правых, проявлялось в недостаточной решительности по обузданию крамолы. Симпатии адми­нистративного аппарата в отношении оппозиционных сил выражались в отсутствии необходимой твердости в наведении порядка, использовании всех имеющихся в его распоряжении сил и средств. «Правительственная власть обязана строго и грозно устранять и карать всякие поку­шения на мир государственный, общественный и лич­но гражданский, не допуская никаких уступок злодеям, прикрывающимся личиною политика, не допуская лож­ной жалости перед святотатцами, убийцами, поджигате­лями, ворами… и иными злыми обидчиками народны­ми», — внушали черносотенцы власть предержащим[xlvii].

Подозрения в далеко идущих планах П. А. Столыпина по сохранению на политическом поле страны оппозици­онных партий и включению их в создаваемую полити­ческую модель парламентской монархии окончательно утвердились в связи с неоднократными отказами премьер-министра использовать имевшие место на него покушения для ликвидации врагов неограниченного самодержавия. В частности, в начале сентября 1906 г. съезд председате­лей СРН и членов Русского собрания упрекал главу пра­вительства в игнорировании сложившихся благоприятных условий для решительных действий: «…никакие послабле­ния и уступки правительства революционным партиям не остановят их кровавой деятельности разрушения России, никакие самые либеральные законопроекты не удовлетво­рят анархистов, социалистов, демократов и сепаратистов. Единственное средство и единственная в данную минуту обязанность правительства немедленно, всею государ­ственной мощью, властно обуздать крамольников и рас­сеять их преступные организации и сообщества»[xlviii].

Показателем стремления подорвать самодержавие изнутри стали многочисленные факты гонений со сто­роны административного аппарата в отношении рев­ностных защитников устоев традиционного общества: «Илиодора, этого захватывающего народные массы про­поведника, гонят и хотят сослать в Соловки. Серафим, епископ Орловский, переведен; харьковский губерна­тор Пешков уволен; кафедра Гермогена колеблется; Шварц, остающийся без поддержки, того гляди уйдет; Толмачев едва удержался. Великие князья устранены от участия в государственной обороне...»[xlix]. Со страниц крайне правых изданий премьер-министр лично обви­нялся в инспирации процессов над участниками еврей­ских погромов в октябре 1905 г., которых, по существу, уравняли по степени опасности существующей властной системе с революционерами[l]. Причины травли сторон­ников крайне правых и во властных структурах, и на духовном поприще черносотенцы находили в желании П. А. Столыпина укрепить позиции в среде оппозици­онной части общества. «Казалось бы, что в такое время всякое проявление патриотизма должно поддерживаться правительством всеми мерами; а такие люди, как свя­титель Гермоген, Серафим, Никон Вологодский, иероманах Илиодор и им подобные, должны поощряться и выдвигаться. Между тем мы видим обратное», — жалова­лись в ноябре 1908 г. члены Астраханской народно-мо­нархической партии царю[li].

Появление в Государственной Думе правительствен­ной опоры в лице октябристского большинства дало П. А. Столыпину возможность, по выражению      В. М. Пуришкевича, «сильнее нанести удар правым и начать с ними борьбу»[lii]. Показателем отказа правительства от курса на воссоздание неограниченного самодержавия явилось пре­следование черносотенных организаций и инспирирова­ние в их среде раскола. Бюрократия «и подсылала лиц с предложениями субсидий, и пыталась через подосланных агентов снять раздоры в Главном совете, и демонстратив­но покровительствовала соперничающим правым органи­зациям, и донимала штрафами и мелкими придирками, и пустила в оборот кличку "революционеры справа"»[liii]. Ли­деры крайне правых подозревали П. А. Столыпина в жела­нии вовлечь их организации в реализацию далеко идущих планов по формированию в стране конституционного строя, что противоречило их мировоззренческим и про­граммным установкам. «Для конституционной бюрокра­тии самыми страшными являются монархические союзы. Они имеют огромное влияние на политическое положе­ние и своей преданностью заслужили то, что к их голосу прислушиваются и иногда присоединяются. Если бы СРН остался в той чистоте и крепости, в которых он находил­ся в первой половине 1907 г., давно бы произведена была реформа законосовещательных установлений и кабинета. Но оба эти учреждения составляют силу бюрократии. Она только ими одними и живет, и потому приняты были все меры к тому, чтобы унизить чем-нибудь СРН и привести его к параличу»[liv].

Исходя из специфического восприятия роли па­триотических союзов, П. А. Столыпин рассматривал А. И. Дубровина в качестве подчиненного ему главы одно­го из правительственных ведомств, который должен или следовать в фарватере заданного правительственного кур­са или быть заменен на более сговорчивого вассала. Под­держка А. И. Дубровина низовыми организациями сорва­ла планы премьер-министра. «Дубровин — неотъемлемая часть каждого союзника, и смешно говорить о его смеще­нии», — высказывала мнение провинциальных отделений СРН газета «Русское знамя»[lv].

Нежелание председателя СРН А. И. Дубровина подчиниться планам правительства и встроить круп­нейшую черносотенную организацию в третьеиюньскую политическую систему, самостоятельность в при­нятии решений и деятельности вызвали со стороны П. А. Столыпина атаку на крайне правый лагерь: «Бю­рократия больше всего боится "самочинных", неподот­четных ей союзов, а из таких союзов — больше всего па­триотических и национальных как самых непокорных. Распыленный народ—вот ее идеал»; «Партия Дубровина— с этим бюрократия готова примириться, но СРН — этого она не потерпит: ведь он посягает на ее прерогативы, свя­зывает по рукам и ногам ее самовластье»[lvi]. Непрестанны­ми придирками к правым организациям административ­ный аппарат преследовал цель привести их к покорности: «С самого начала бюрократия усвоила себе в отношении патриотических организаций инспекторский тон»[lvii].

Неудача подчинить председателя СРН А. И. Дуброви­на заставила П. А. Столыпина пойти на подрыв авторитета правомонархистов не только в глазах общественного мне­ния, но и в высшем свете, представив патриотические со­юзы как сброд мародеров и хулиганов: «…А. И. Дуброви­на хотят очернить в глазах государя, хотят ввергнуть его в опалу и тем отшатнуть от него патриотов, которые, остав­шись как овцы без пастыря, должны, по расчетам бюро­кратии, покорно пойти под бичом  П. А. Столыпина»[lviii]. Административный аппарат пытался внушить царю, что черносотенные союзы не являются надежной опорой трона. Еще в марте 1907 г. крайне правая пресса писа­ла: «Наши бюрократические кадеты стараются вырыть пропасть между царем нашим и его народом, стараются уверить государя в крамольных стремлениях черносо­тенцев, в том, что он не должен доверять людям, кладу­щим свою жизнь за него...»[lix]При этом председатель СРН А. И. Дубровин утверждал, что инициатором конфликта с правительственными кругами был не он, а наоборот — его «задирали, правда, в высшей степени благовоспитанно»[lx]. Интриги и нападки правительства на правомонархическое движение не соотносились его лидерами с царем: «Но вы­рыть непроходимую пропасть между государем нашим и нами никому не удастся»[lxi].

Попытки оказать давление на руководство СРН вы­зывали резкую ответную реакцию. «…не за свой вы кус принимаетесь, вы этим кусом подавитесь. Бросьте воскре­шать опричнину XX века...», — предупреждала в сентябре 1909 г. П. А. Столыпина дубровинская печать[lxii]. Вместо того чтобы следовать устоявшимся правилам взаимоотно­шений верноподданного с высшим представителем царя, А. И. Дубровин отвечал «не столь благовоспитанно, без стеснения срывая маску с благороднейшего антагониста», аргументируя это необходимостью отстаивания русского национального достояния. Базарный язык своих напа­док в прессе на П. А. Столыпина и его правительство дубровинцы объясняли тем, что «изящные приемы борьбы уместны в цирке, на фехтовальном турнире, а при защите родного очага от вражеского нашествия позволительно пустить в ход и зубы и оглоблю»[lxiii]. А. И. Дубровин отрицал причину взаимного с премьер-министром антагонизма в личных отношениях: «Во всяком случае личный элемент в их антагонизме является вторичным фактором; первич­ным же является полная противоположность воодушевля­ющих их идей»[lxiv].

Причины третирования крайне правых были зафик­сированы в выступлении    А. И. Дубровина в августе 1908 г. в Ростове-на-Дону: «...союз возник в тот момент, когда в стране царила полная анархия, власти растерялись и спря­тались, и Россия должна была погибнуть, но явился союз, подавил революцию и спас родину, — только он один и ни­кто более; тогда вновь явились и правители, забрали власть в свои руки и теперь, чувствуя под ногами довольно твер­дую почву, начинают говорить нам: «Уходите, союз более нам не нужен, мы и сами управимся»[lxv]. Объективность дан­ной оценки косвенно подтвердил брат П. А. Столыпина, описавший в газете «Новое время» отношение бюрократии к правомонархическим организациям: «Мавр сделал свое дело, мавру пора уйти»[lxvi]. В сентябре 1909 г. газета «Русское знамя» кратко изложила свою версию причин недобро­желательного отношения административного аппарата к черносотенным союзам: «Молодое деревцо политической сознательности патриотов, выбившееся из-под земли без помощи бюрократии, нуждалось, для нормального роста, в любовной атмосфере. Несколько царских приветственных слов сразу создали ее, и начался бурный рост деревца. Едва заприметила это бюрократия, как тотчас же принялась указывать сверчку шесток. Бюрократии нужно… умноже­ние компрометирующих организации фактов. Поэтому она свои «благожелательные» советы дает в тон «распека­ний», рассчитывая на их обратное в силу психологических причин действие, т. е. рассчитывая, что задетые за живое организации начнут упорствовать в недостатках. Озада­ченная их самообладанием, она стала прямо подсылать в организации агентов, посевающих раздоры. А достигнув кое-какого успеха (добившись раскола), перестала скры­вать недоброжелательство в отношении главной и лучшей организации — Союза русского народа»[lxvii].

Замедление роста монархических союзов в 1908— 1909 гг. черносотенцы напрямую связывали с интригами П. А. Столыпина, пытавшегося донести до их лидеров мысль, что даже безупречное занятие политикой стано­вится рискованным делом без соответствующих согласо­ваний своих действий с администрацией[lxviii]. Черносотенцы жаловались царю, что их организации и газеты не только не встречают должной, открытой поддержки со стороны правительства и местных властей, но, в большинстве слу­чаев, сталкиваются прямо с холодным и даже враждебным к ним отношением[lxix]. Указывалось на то, что развязанная в либеральной прессе кампания по дискредитации правомонархистов была поддержана вполне официозными изданиями[lxx]. В апреле 1907 г. руководители СРН со страниц своего печатного органа требовали устранить все препят­ствия для объединения русских людей в союзы и оградить патриотическую печать от преследований со стороны властьимущих[lxxi]. В сентябре 1909 г. газета «Русское знамя» вновь констатировала, что за критику административно­го аппарата она подвергалась постоянным привлечением к суду по ст.128 «за дерзостное неуважение к верховной власти»[lxxii]. Нападками на черную сотню бюрократия пыта­лась отвлечь их силы от политической и просветительской деятельности в сторону организационного самосохране­ния. Крайне правые констатировали: «Большая часть на­шей энергии уходит на повседневную борьбу за союзное существование, борьбу с бюрократией»[lxxiii].

Желая определить четкие правила политической игры, черносотенцы предлагали П. А. Столыпину конкрети­зировать грань между легальной борьбой (куда они от­носили себя как сторонников существующих порядков) и нелегальной, к которой они относили кадетов и соци­алистов, являвшимися основными очагами смуты. Пред­лагалось юридически закрепить нормы и рамки полити­ческой активности верноподданных сил страны. Один из черносотенцев писал в «Русское знамя»: «Я не уверен… не попадет ли завтра, в результате нынешней политической битвы, СРН в разряд нелегальных партий и не придется ли мне пойти в ссылку или эмигрировать»[lxxiv]. Созданная П. А. Столыпиным атмосфера вокруг крайне правых орга­низаций негативно отражалась на настроениях народных масс к патриотическим организациям. «Даже у самых стой­ких людей и у руководителей опускаются руки. Несомнен­но, что добиться этого кому-то надо, для достижения чего и внушается людям, стоящим у власти, та двойственная, нездоровая политика, которой придерживается тепереш­нее правительство», — жаловались царю в ноябре 1908 г. астраханские черносотенцы[lxxv].

Атака правительства на правомонархические органи­зации дала свои плоды, выразившиеся в расколе в 1909— 1911 гг. крупнейшей из них — Союза русского народа. По мнению дубровинцев, административному аппарату удалось подчинить часть лидеров правомонархического движения, сделав их инструментом по реализации соб­ственной политической программы, направленной на укрепление бесконтрольных властных функций «кон­ституционной бюрократии» при одновременном уре­зании полномочий царя. Сохранившие верность из­начально отстаиваемым идеалам дубровинцы открыто обвинили отколовшийся обновленческий Главный совет СРН в лице Н. Е. Маркова и создавшего самостоятельную организацию Русский народный союз Михаила Архангела В. М. Пуришкевича в отказе от основополагающих прин­ципов черносотенного движения в пользу правитель­ственной поддержки. «Ходят упорные слухи, что Главный совет находится под влиянием П. А. Столыпина, с полити­кой и тактикой которого в области как религиозного, так и других государственных вопросов союзники примириться не могут, да и не имеют права», — писал в Главный совет СРН председатель Астраханской народно-монархической партии Н. Тиханович-Савицкий[lxxvi].

По мнению дубровинских ортодоксов, после рас­кола СРН угрозы неограниченному самодержавию ста­ли исходить и от бывших соратников. В январе 1911 г. Н. Е. Марков и В. М. Пуришкевич были обвинены в под­держке разработанного в недрах правительства Столыпи­на проекта формирования Думы из представителей земств с избранием министров из ее состава без права их уволь­нения царем без одобрения Думы[lxxvii]. Обновленцев также упрекали в конституционных и парламентских симпати­ях. Данные выводы сторонники А. И. Дубровина делали исходя из анализа программных документов, выходив­ших из-под рук недавних единомышленников. В част­ности, анализируя утверждение подписанной лидерами обновленцев (В. М. Пуришкевичем, Н. Е. Марковым, И. И. Восторговым) листовки о том, что «каждый пла­тельщик податей имеет право требовать отчета, куда по­шла его копейка», дубровинская газета «Русское знамя» возмущенно писала: «От кого же требовать отчета, если они не признают народного представительства? От госу­дарственной власти? Так, ведь? Но, по их же словам, го­сударственная власть это и есть самодержец. Стало быть, эти паяцы, клерикалы, ваньки-каины смеют утверждать о праве своем требовать от царя отчета? Какие же они по­сле этого "верные неограниченному царскому самодер­жавию"? Право требования отчета исключает понятие о неограниченной власти!»[lxxviii].

Заявленный в другом воззвании В. М. Пуришкевича тезис о необходимости «соучастия народа в правлении в виде законосовещательной думы» также вызвал бурю не­годования сторонников А. И. Дубровина: «Дума создана только для одобрения законопроектов и контроля над закономерностью властей, а Пуришкевич со своими со­юзниками-клерикалами нахрапом уже захватывает даже правление»[lxxix]. Из этого дубровинцы делали вывод: «Эта мошенническая компания — Пуришкевич, Восторгов, Скворцов... стремится... ограничить царскую власть на­родным представительством»[lxxx]. Критикуя обновленцев, дубровинцы пытались отмежеваться от них посредством апелляции к народу: «Вся разница между Дубровиным и Марковым в том, что Дубровин сумел понять народные мысли и их в себе олицетворил. Марков же хочет, чтобы народ понял его мысли и их себе усвоил как принцип»[lxxxi].

Попытки обновленцев посредством сотрудничества с П. А. Столыпиным встроиться в модель третьиюньской политической системы рассматривались дубровинцами как разрушение общей стратегической линии по защите самодержавия и поддержку планов бюрократии по преоб­разованию самодержавного строя в бюрократически-бур­жуазный, где доминантным политическим игроком вы­ступал административный аппарат[lxxxii]. Это дало основание дубровинцам типологизировать обновленцев как сторон­ников конституционно-буржуазного строя, а их органи­зации рассматривать как переродившиеся из объедине­ния всего русского народа в разряд рядовых европейских парламентских партий. Союз Михаила Архангела харак­теризовался как «сколок с западноевропейских правых, а следовательно и буржуазных партий... В результате по­лучилась довольно странная, хотя для некоторых и очень удобная смесь — правая, но буржуазно-бюрократическая партия, — Союз Архангела Михаила», — отмечалось в ста­тье «союзника-дубровинца» Б. Е. Кромида, опубликован­ной в газете «Русский народ» 28 июля 1910 г.[lxxxiii]

Себя сторонники А. И. Дубровина продолжали от­носить к сохранившим идейную чистоту монархистам, равноудаленными как от бюрократии, так и от буржуазии. Дубровинский Союз русского народа продолжал самои­меновать себя «ярким выразителем народных, чисто рус­ских исторических идеалов в отношении общественного и государственного строя, выражаемых лозунгом — «Право­славие, самодержавие, русская народность»[lxxxiv]. Понимание того, что обновленцы уже не могут выступать защитника­ми неограниченного самодержавия, но лишь партнером административного аппарата по сохранению существую­щего парламентского строя при самодержавной монархии, заставило дубровинцев делать заявления о невозможности какого бы то ни было с ними компромисса.

Ослабление черносотенного движения объективно приводило к деморализации стоявших на охранительных позициях по отношению к самодержавию сил. Крайне правые подметили характерную особенность: вмеша­тельство бюрократии в противостояние оппозиционных сил с правомонархическими организациями объективно приводило к ослаблению последних: «Но когда в состяза­ние вмешивается третий — правительство, объявляющее борьбу обеих сторон делом нелегальным и на этом осно­вании преследующее борющихся, тогда позиции истинно русских ухудшаются, а врагов улучшаются»[lxxxv]. В сентябре 1909 г. единомышленники А. И. Дубровина дали неутеши­тельную оценку отказа правительства Столыпина от услуг крайне правых: «...сознайтесь, вы чувствуете себя у разби­того корыта: костер опального патриотизма разгорелся вцелое пожарище; в самых умеренных правых ваш кредит пал, "освободительство" подняло голову; даже последнее прибежище власти — октябристы — накануне раскола. Идиллия бараньего рога отдает жестоким сарказмом»[lxxxvi].

После первой российской революции помимо адми­нистративного аппарата возрастающую угрозу самодержа­вию, по утверждениям правомонархистов, представляли оппозиционные партии, получившие благодаря Манифе­сту 17 октября и институту Государственной Думы новые возможности по расшатыванию основ государства. В рас­пространенной в 1906 г. листовке СРН делалась попытка типологизации партий по методам достижения целей и степени их опасности существующим порядкам: «Все эти партии можно поделить на два разряда: партии революци­онные, восстающие с оружием в руках или преследующие революционные цели путем забастовок и снабжением ре­волюционеров деньгами, и вообще действующие с ними единодушно. К этому разряду относятся анархисты, со­циал-демократы и пр. Из этих партий самый опасный враг России Конституционно-демократическая партия, в основу которой положено: созвать вместо Государствен­ной Думы Учредительное собрание, т. е. новое правитель­ство, и долой царя и разделить Россию на части по народностям!»[lxxxvii].

Черносотенцы достаточно упрощенно оценивали цели политических противников, находя их корыстны­ми: «Кадеты желают только пробраться в олигархию и за­владеть хорошенькими местечками, а различные СД и СР жаждут только пограбить да поразбойничать. С первыми можно сторговаться. Вторых поможет уничтожить тот же народ русский, та же ненавистная черная сотня»[lxxxviii]Жест­ким предостережением с крайне правого фланга звучала мысль, что платой за реализацию программных установок оппозиции станет единство и неделимость страны: «…ка­деты, трудовики... требовали "равноправия" для инород­цев и евреев, чтобы и они могли владеть землею как рус­ские крестьяне; они хотели отдать инородцам Польшу, Финляндию, Кавказ и другие земли, завоеванные русскою кровью, и, наконец, в так называемом "Выборгском воз­звании" они вконец вздумали уничтожить Россию, запре­щая платить подати и давать солдат»[lxxxix].

Свою деструктивную сущность значительная часть оппозиции окончательно проявила в период I Мировой войны, направив силы не на укрепление национально­го единства, а на углубление политического кризиса. На состоявшемся в ноябре 1915 г. в Нижнем Новгороде Со­вещании уполномоченных правых организаций и правых деятелей давалась оценка деятельности оппозиционных партий в Государственной Думе и их печати: «Перед лицом всей России вырисовалась поистине титаническая борьба двух начал: родного, национального, горящего любовью к Родине и жертвующего всем для победы над жестоким и упорным врагом, и другого, инородческого, дышащего свирепой злобой ко всему русскому и ждущего с нетерпе­нием нашего военного разгрома для торжества своих пар­тийных и личных целей»[xc].

По утверждениям крайне правых, характерной чертой, объединявшей все сегменты оппозиционных сил, являлось полное равнодушие (неприятие) к вопросам формирова­ния национально ориентированного вектора политики. Поставленная правомонархистами проблема восстанов­ления приоритетного статуса русского народа в империи и возвращения носителям русских базовых ценностей стра­тегических позиций в государстве была жестко противо­поставлена либеральным и эгалитарным принципам, в частности идеям абстрактной «свободы» и «социальной справедливости». Национальный индифферентизм рево­люционного лагеря (социал-демократов, эсеров и анархи­стов) проявился в собственном позиционировании себя интернационалистами, а либерального — в приоритетном отстаивании интересов национальных меньшинств перед интересами державной нации. Это приводило к низверже­нию русского народа из разряда государствообразующего в состав рядовой этнической единицы империи. «Нет или не должно быть народности, единокровцев и единоверцев, своеплеменности... — а есть космополитизм; и миллионы листков, и тысячеустная пропаганда европействующих и еврействующих темнят и туманят русское народное созна­ние...», — писала черносотенная пресса[xci].

Отвергнув понятия «традиции», «патриотизма», «на­ционального интереса», российские идеологи оппозиции не пытались заложить их в фундамент так вожделенного ими будущего демократического общества. Наоборот, все связанное с национальной тематикой в политике воспри­нималось как пережиток прошлого и встречало пылкое неприятие. В частности, депутат Государственной Думы М. И. Петрункевич характеризовал патриотизм как по­шлость, а Н. И. Кареев выступал за упразднение названия Россия[xcii]. В поход против патриотизма включились даже некоторые классики русской литературы, развенчавшие любовь к Отечеству как «чувство неестественное, грубое, постыдное, неразумное, вредное» и даже «корыстное и безнравственное». Согласно Л. Н. Толстому идея патрио­тизма лежит в основе государственности и потому «долж­на быть подавляема и уничтожаема», так как «патрио­тизм есть орудие власти правительств над народами, он является средством обмана народа со стороны императо­ров, правителей, военных, капиталистов, духовенства и проч., чтобы жить трудами народа». «Патриотизм (гово­рил Л. Н. Толстой по поводу франко-русских торжеств в октябре 1893 г. — М. Р.) есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых — отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. Он есть рабство!», — приводила цита­ты великого старца черносотенная пресса[xciii].

Руководители либеральных и революционных партий, исходя из парадигмы неприятия Русской православной монархии, нередко ассоциировали «великорусский шо­винизм» (читай патриотизм. — М. Р.) с преступлениями абсолютизма. Отрицание «исторической русской госу­дарственности» приводило к игнорированию конкретных национальных интересов русского народа как «угнетаю­щего» и заставляло ставить в приоритет требования «угне­таемых» инородцев. «По масонской системе совместности добра со злом повсюду проводится бездушная система без различия национальностей и вероисповеданий с полным пренебрежением к патриотическим желаниям самодержца и его верного коренного народа. При этом враги не оста­ются последовательными: проповедуя новомодную власть большинства, они в то же время стремятся подчинить го­сударственное большинство, состоящее из русских людей, разноплеменному меньшинству», — критиковал в августе 1910 г. позицию своих политических оппонентов по наци­ональному вопросу в открытом письме председатель СРН А. И. Дубровин[xciv].

Неизменная поддержка национальных меньшинств во внутриимперских спорах в восприятии крайне правых сви­детельствовала о разрыве либеральных и революционных партий с понятиями национальной солидарности. Если инородцы вставали на защиту своих единоплеменников даже в случае явной неправоты последних, то российские сторонники «прогресса» готовы были пожертвовать наци­ональной взаимовыручкой ради получения выгодных по­литических дивидендов. Это выпукло проявилось во время обсуждения вопроса о еврейских погромах, когда желание нанести еще один удар по «государственному монстру» заставляло либералов отказываться от объективного ана­лиза произошедшей трагедии и ангажированно обвинять во всем произошедшем власти. Неприятие тенденциозно­го подхода эмоционально зафиксировано в обращении к СРН: «Случился еврейский погром в Белостоке. Боже мой! Вот заволновались думцы, забыли и про землю и про крес­тьян. Уж больно любезны почему-то думцам евреи. Когда революционеры убивали русских людей, когда разорялись и сжигались хозяйства русских людей, думцы молчали: не их, дескать, дело. А когда в Белостоке русские, возмущен­ные тем, что евреи стали стрелять крестный ход и убили несколько богомольцев, побили евреев, — думцы подняли тревогу и немедленно послали в Белосток своих следовате­лей: одного еврея и двух русских. И, знаете, кого обвинили думские следователи во всем этом деле? Русских офицеров и солдатиков, которые с опасностью жизни защищали ев­реев от погрома!.. Такова-то думская правда!..»[xcv]

Продвигаемые оппозиционным лагерем идеи отказа от признания первенства русского народа как государствообразующего, приоритет интересов национальных меньшинств, пренебрежение к национальным потребно­стям русского народа заставляло черносотенцев бросать оппонентам упрек в предательстве собственного народа[xcvi]. «Антирусская» сущность кадетской партии подчер­кивалась в распространенном в 1906 г. обращении СРН: «…в Думе эта партия и словом, и делом ясно показала, что о русском народе и свободе она и думать позабыла, а заботилась о милых ее сердцу евреях, инородцах и революционерах»[xcvii]. О глубине равнодушия к интересам соб­ственного народа, по мнению черной сотни, свидетель­ствовали программные установки Союза 17 октября, где «об вере, государственном языке и армии нет ни одного слова. Зато все народности, и, конечно, главным образом евреи, равноправны». Программы октябристов и кадетов были базисно идентичны и разнились лишь в частностях. «Они все не руссконациональные, и интересы евреев им дороже интересов русского населения», — говорилось в изданном в начале 1907 г. обращении Русского собрания, СРН и Партии правового порядка к избирателям[xcviii]. Край­не правым казалось, что пренебрежение национальными интересами охватило все активные сегменты российской политики. В частности, утверждалось, что польским сепа­ратистам в борьбе с центральной властью помогали «кадетско-жидовская печать... антипатриотическая наша Г. Дума и наше октябристское кадетское правительство»[xcix].

Тесное сотрудничество с так называемыми «враждеб­ными инородцами» лишало в глазах правых российские оппозиционные партии статуса национально русских и да­вало им основание утверждать «инородческую» сущность «освободителей»[c]. В докладе на собрании СРЛ в августе 1907 г. академик А. И. Соболевский заявлял, что партия кадетов, объединила в своих рядах «разнородные русские элементы и большинство инородцев с евреями во главе. Все инородцы, объединившиеся в этой партии, состав­ляют сплоченный союз против Русского государства»[ci]. В обращении СРН к русским людям утверждалось, что к кадетской партии принадлежат «евреи, инородцы (поля­ки, армяне, немцы, татары и проч.) и те из русских господ, которые хотят захватить власть в свои руки и урезать власть царскую»[cii].

На страницах печати и в официальных документах черносотенцы заявляли, что партии центра и левее не яв­ляются выразителями русских национальных интересов,  т. к. отрицают самобытный путь развития Российской им­перии и предпринимают попытки навязать чуждый, не­естественный для державного народа образ жизни, толкая Россию не в сторону усовершенствования ее своеобразия и уникальности, а в направлении грубого и неискусно­го подражательства Западу. «Инородцы русские и ино­земные, иноверцы, разные революционеры, бесплодно до настоящего времени стремившиеся осуществить свои бредни в жизни западных народов, — все они ринулись на русскую землю и соблазном, разными обещаниями, ло­жью и страхом смутили русских людей», — говорилось в утвержденной в апреле 1906 г. программе Союза русских рабочих людей[ciii]. Несомненный атрибут антинациональ­ности оппозиционных партий проявлялся в потворстве (пособничестве) проникновению инородцев к рычагам управления империи, что привело бы к ослаблению верти­кали централизованной власти и отпадению территорий. «Эти партии хотят, чтобы государь и его святыня, русское воинство, присягнули Государственной Думе и признали бы над собой ее власть!!! Такой Думе, где будут заседать, наряду с русскими, и жиды, и поляки, и вообще все ино­родцы!», — говорилось в листовке СРН, распространен­ной в мае 1906 г.[civ]

В рамках концепции об узурпации первенства дер­жавного народа черносотенцы охотно верили в существо­вание заговора враждебных инородцев, целью которого, по утверждениям «Русского знамени», являлось «сделать всевозможное, чтобы напакостить русским»[cv]. Являясь противниками диалектического материализма, они лихо­радочно пытались найти объяснение причин революци­онного и сепаратистского движения. На помощь пришла конспирология — система представлений, согласно кото­рой нежелательные явления и события рассматривались как следствие заговора тайных сил. К середине 1906 г. в крайне правой прессе указания на союз инородцев во главе с масонами, объединившихся с целью ослабления и оконча­тельного развала России, приобрели широкий, уверенный и даже кричащий характер. Организующей и направляю­щей силой тайного союза выступал масонский орден, офи­церским составом его армии являлись евреи, а пушечным мясом — пестрая палитра различных по национальному и социальному происхождению одурманенных упоитель­ными мечтами о светлом будущем «шабесгоев». В заговор оказались вовлеченными как космополитическая часть административного аппарата, интеллигенция (адвокаты, журналисты, студенты и       т. д.), оппозиционные партии, так и национальные элиты Кавказа, Польши, Финляндии. По утверждениям газеты «Русское знамя», заговорщики име­ли и план действий — «Протоколы сионских мудрецов», в котором подробно прописывалась реализация «колоссаль­ного заговора всемирного жидовства, чтобы свалить право­славную и самодержавную Россию»[cvi].

По мнению черносотенных идеологов, инструментом реализации заговора, в   т. ч. «Протоколов сионских мудре­цов», являлся «Альянс Исраэлит Универсель» (Всемирный еврейский союз) с центром в Париже, а его исполнитель­ными органами — раскинутые по всему миру, глубоко за­конспирированные, действующие по единому замыслу и плану масонские ложи, объединенные целью захвата вла­сти, утверждения еврейского господства и порабощения нееврейского населения. В июне 1906 г. «Русское знамя» характеризовало масонство как тайное общество, органи­зованное евреями для захвата власти и борьбы с христианством[cvii]. Через пять лет, в мае 1911 г., газета «Русское знамя» дало более развернутое определение масонству: «Это — таинственная, лукавая, зловредная, стремящаяся к ниспровержению монархий, упразднению веры в Бога, разрушению семейного начала и установлению респу­бликанского, т. е. анархического образа правления, при котором еврейству наилегче захватить в свои руки власть и сделаться полным хозяином в стране и повелителем народа»[cviii].

В обоих определениях подчеркивалась главная задача «вольных каменщиков» — разрушение христианской ци­вилизации. На страницах черносотенной прессы находи­ли выводы западных исследователей, что «многие смуты и бедствия, перенесенные разными народами в разное время, часто исходили по инициативе и деятельном содей­ствии франкмасонов»[cix]. Черносотенная пресса описы­вала и главную цель масонства: завоевание мира, исходя из того, что «для них все нееврейское — это враждебный лагерь, который нужно покорять, заставить его служить им и приносить им пользу»[cx]. Данная задача не была ис­кусственной программой, появившейся в новое время, а составляла саму «природу еврейства», проходящую через всю его историю и имевшую истоком ветхозаветное про­рочество о приходе Мессии, который обратит нееврейские народы в еврейских рабов. Идейно-политическая роль ма­сонства состояла в оформлении «идеологии еврейства» в приемлемые для христиан доктрины (от либерализма до социализма) и попытках их реализации, используя «гран­диозные капиталы и всемирное могущество»[cxi].

Истинные цели масонов состояли в ликвидации основ традиционного общества, а именно: