Мамед ХАЛИЛОВ. Нечто о корыте, о звездах и о нас [Публицистика]

Публицистика

Мамед ХАЛИЛОВ

НЕЧТО О КОРЫТЕ, О ЗВЕЗДАХ И О НАС

Еще один год прожит. Год непростой, ознаменовавшийся целой чередой скандалов и мерзопакостной подковерной борьбой между различными ярославскими литературными группировками. Было много интриг и грязи, которые не могли не повлиять на престиж и авторитет как в целом областного отделения Союза писателей России, так и конкретных литераторов. Но, слава Богу, здоровые, патриотические силы с честью выдержали все трудности, выпавшие на их долю, не поддались провокациям и не скатились до наветов и доносов.

Правление ЯО СПР работоспособно; избран новый руководитель отделения; началась работа по очистке авгиевых конюшен, оставленных прежним руководством, при котором Пегас с тоской в глазах смотрел из стойла, куда был заточен, на резвящихся на воле литературных пони.

Всё проходит, и это прошло. Настала пора заниматься тем, чем и должны заниматься настоящие писатели – творчеством.

«В Ярославле литературы нет», – кликушествует некий новоявленный академик, профессор околовсяческих наук. Оставим это на его совести. Это о нем и ему подобных еще две с лишним тысячи лет назад было сказано: «Приносили жертвы бесам, а не Богу, богам, которых они не знали, новым, которые пришли от соседей и о которых не помышляли отцы ваши» (Пятая книга Моисея. Второзаконие, 17)

На самом же деле, литература в Ярославле есть и, более того, успешно развивается, особенно поэзия.

Говорить о том, что поэзия умерла, стало в окололитературных кругах признаком хорошего тона. Вот только сама поэзия никак не догадается, что ее больше нет – и продолжает жить, вызывая тем самым бешенство у могильщиков,  пытающихся ее похоронить.

                                Нами

                                        лирика

                                               в штыки неоднократно атакована,

                                Ищем речи

                                           точной

                                                   и нагой.

                                Но поэзия –

                                           пресволочнейшая штуковина:

                                Существует –

                                              и ни в зуб ногой.

Чем же вызван гнев современных могильщиков литературы? Уж не тем ли, что ее ценность определяется не биржевым курсом и не рейтингом от «Стандарт энд Пурс»? На этот вопрос давно уже ответила сама поэзия – устами всё того же Владимира Маяковского:        

                                Ты посмотри, какая в мире тишь.

                                Ночь обложила небо звездной данью.                               

                                В  такие вот часы встаешь и говоришь

                                Векам, истории и мирозданью.

Вот ведь, оказывается, в чем дело. Поэзии не могут простить ее диалога с веками, историей и мирозданием. «Господа жизни» никак не могут смириться с  тем, что их монопольное право, в отличие от недр, не распространяется на историю и мироздание. А уж этого-то они, – и им прислуживающая окололитературная челядь, – никак простить не могут.

Кабанам, уткнувшимся мордой в корыто с пойлом, не дано увидеть звезды. Не потому, что кабаны не хотят, а потому, что анатомическое строение шеи не позволяет им сделать это. Небесная сфера остается для них недосягаемой. Недоступное, неизвестное пугает их. На интуитивном уровне кабаны, конечно, понимают, что ни истории, ни Вселенной их животное существование не интересно. Но незначимость собственного существования вселяет в них ужас. И, чтобы заглушить этот ужас, они пытаются заставить всех вокруг уткнуться мордой и мыслями в корыто – лишь бы никто не смотрел на звезды, не пугал их неизведанным. Но не могут заставить, не в их это силах:

                                   Лишив меня морей, разбега и разлета

                                   И дав стопе упор насильственной земли,

                                   Чего ж добились вы – блестящего расчета:

                                   Губ шевелящихся отнять вы не могли.

                                                                               (Осип Мандельштам) 

Человек, смотрящий на звезды, свободен, – по крайней мере, до тех пор, пока смотрит. Свободен от низменного, приземленного, от всего того, что делает его рабом, – вещей ли, обстоятельств ли, людей ли – неважно. Манипулировать человеком, не обремененным суетой, разговаривающим с вечностью, очень сложно. А поэзия призывает именно к диалогу с эпохой, с Вселенной. Ей, поэзии, чуждо господство ненасытного желудка, воспеваемое потребительским обществом. Ее стихия, по выражению Лермонтова, – небо, не земля. Небо не только как космогоническое понятие, но как Божье начало в самом человеке – добро, любовь, нравственные императивы, всё то, что делает человека человеком, что отличает его от животного. Поэзия призывает именно к этому.

Общество, состоящее из таких людей – свободно. Это общество, которому чужды хищнические инстинкты, которое не приемлет рабства, это высокодуховное общество, общество созидания. Да, такое общество формируется всей культурой. Но ни в ком нерв века так не обнажен, как в поэте. Именно поэтому истинного поэта так ненавидят власть имущие – те самые хозяева корыта. Именно поэтому они обрекают его на страдания и, зачастую, гибель:

                                            Я пел золотому народу.,

                                            И слушал народ золотой.

                                            Я пел про любовь и свободу,

                                            И плакал народ золотой…

                                             …Схватили за горло свободу,

                                            А в горле свободы был я!

                                            …Ударили в сердце народа,

                                           А в сердце народа был я!

                                                                       (Юрий Кузнецов)

Современной властной «элите», зажравшемуся, деэтнизированному субпродукту распавшейся великой империи, поэзия не нужна. Ибо поэт своим вещим оком видит нависшую над Родиной угрозу – и предупреждает общество об опасности:

                                            Я слышу печальные звуки,

                                            Которых не слышит никто.

                                                                       (Николай Рубцов)

И вот, чтобы народ не вслушивался в тревожный гул эпохи этим рубцовским слухом, новоявленные властители стремятся заполнить медиа-пространство эрзац-культурой, призванной подменить реальность зыбкими миражами псевдореальности. Тут-то и  выходят на авансцену лжеакадемики – апостолы религии распада, которые за миску похлебки раболепно виляют хвостом и норовят, при случае, подобострастно лизнуть  барскую руку.

Всё повторяется, всё возвращается на круги своя: «Не один день будете есть, не два дня, не пять дней, не десять дней и не двадцать дней. Но целый месяц, пока не пойдет оно из ноздрей ваших и не сделается для вас отвратительным, за то, что вы презрели Господа, Который среди вас, и плакали пред Ним, говоря: «для чего нам было выходить из Египта?» (Четвертая книга Моисея. Числа 19,20).

Всё вышесказанное в полной мере относится и к сегодняшнему состоянию литературы в Ярославской области. Поэтому совсем не случайно, что звенящие тревожным набатом, горестные строки Некрасова:

                                Волга! Волга!.. Весной многоводной

                                Ты не так заливаешь поля,

                                Как великой скорбью народной

                                Переполнилась наша земля, –

                                Где народ, там и стон…  Эх, сердечный!

                                Что же значит твой стон бесконечный?

через полтора столетия подхватываются лучшими поэтами-земляками великого «печальника земли Русской».

                                Все те же слёзы скудного житья,

                                Всё тот же стон над нищенскою нивой…

Это вторит своему великому предшественнику наш современник Евгений Чеканов. Другой наш современник, Сергей Хомутов, вслушиваясь в поэтическую перекличку, ведущуюся через головы столетий, не может сдержать горестный вопль, рвущийся из глубин израненной и изболевшейся души:

                                 ……………. А дальше как же быть –

                                 Длить свою дорожку не людскую?

                                 Всё больнее родину любить,

                                 Нам, таким, любить ее, такую.

Отвергая уныние, в эту перекличку вливается жизнеутверждающий голос еще одного ярославца – Валерия Мутина:

                                Свет незакатный, брызни,

                                Воронов смолкни гвалт.

                                Слабый росточек жизни

                                Мертвый взломал асфальт.

Поэту-офицеру Евгению Гусеву мало одной только философской надежды. Его стихия – напор, действие:

                                Да, жив народ не хлебом с кашей,

                                Не барышами, не гульбой.

                                В тревожной молодости вашей

                                Был лозунг-клич: «И вечный бой!»

Уставшая от неустроенности родины, по матерински тревожась за судьбы обездоленной страны, боясь кровавого потопа, уже не раз захлестывавшего Россию, ярославна Тамара Пирогова непреклонно требует от века покаяния, надеясь на спасительный ковчег милосердия:

                                Вновь потоп  во мгле маячит…

                                Жив ли Ной? И где ковчег?

                                Кто мы? Что сей ливень значит?

                                Кайся, каиновый век!

Вопросы, вопросы … Вопросы к себе и ко всем. В существе своем они все сводятся к одному, столь привычному для России: «Что делать?» И снова на помощь приходит поэзия. Ярославна Лариса Желенис отвечает на главный вопрос просто и спокойно: «Жить». Жить – и удивляться самой жизни, ее многообразию и многокрасочности, ее пронзительной трепетности. Жить, творя добро и веря в добро и любовь, по сравнению с которыми все остальные чувства человека – лишь рудиментарные отголоски животного начала:

                               Вдруг за неведомой гранью,

                               Там, где жар-птица живет,

                               Синей, простуженной ранью

                               Млечный расплавится лед.

                               Над золотистым гнездовьем

                               Крылья расправит Добро,

                               И к моему изголовью

                               Луч упадет, как перо…

Так что все разговоры, сетования по поводу кончины поэзии – сильно преувеличены.

Другое дело, что развращенные попсой, утратившие художественный вкус и слух, случайно вынесенные на поверхность бурными водоворотами девяностых годов, некоторые «деятели от культуры» не хотят и не могут простить истинной поэзии ее преемственности и жизнеутверждающего пафоса. Ибо высокая поэзия - это отрицание их алчного и бездуховного мира, мира, где господствуют законы джунглей.

Сама их ненависть, сам их злобный лай – лучшее свидетельство тому, что поэзия жива и, несмотря ни на что, выражает живую душу народа, утверждая в мире добро, любовь и человечность.

Что же касается самих убогих душой, – народ всегда жалел сирых и убогих. Пожалеем же и мы.