Нет провинциальной литературы. Как нет и не должно быть культурных окраин. Утверждение это настолько верное, насколько и общее: его с полным правом может произнести любой литератор российской «глубинки», раскинувшейся от Баренцева моря до Тихого океана. Поэтому при разговоре о молодых приморских поэтах целесообразно порассуждать о тех особых тонах и красках, что вносят они в палитру русской и многонациональной советской литературы.
Истоки же этого своеобразия лежат в историческом прошлом Дальнего Востока. Героическая летопись его освоения и заселения – вот те корни, на которых выросла здесь словесность. Но и сейчас, когда региональная литература сложилась, и гораздо раньше – в русской очерково-мемуарной прозе и документальной маринистике об освоении Дальнего Востока, в произведениях побывавших здесь Гонча¬рова и Чехова на передний план выдвигались идеи нерасторжимой связи восточ¬ной оконечности России со всей страной, а следовательно, утверждались высокие нравственные, патриотические идеалы.
В этом отношении дальневосточная литература в своих лучших образцах является «наследницей по прямой» того направления в отечественной словесности, которое берет свое начало от древнерусских житий, поучений, воинских, исторических, биографиче¬ских повестей, проходит через оды Ломоносова, Сумарокова, Радищева, Державина, комедии Фонвизина, повести Новикова и Чулкова и продолжает развиваться в литературе XIX века. Па¬фос патриотизма, бескомпромиссность в решении нравственных вопросов – вот ее основные свойства.
Сегодня эти традиции, нисколько не утратив своего значения, получают развитие, наполняются новым содержанием. «Чувство границы», – так, пожалуй, кратко можно определить основное качество мироощущения дальневосточников и, в частности, приморцев. В данном случае имеются в виду не столько географические границы, сколько культурные различия. Если Приморье по отношению, скажем, к Москве воспринимается как далекая восточная провинция, то при сопоставлении с другими странами бассейна Тихого океана и Москва и Владивосток, объединенные общей государственностью и культурой, выступают как единая и неделимая Россия, великая азиатская (а не только европейская) держава.
Поэтому, задаваясь вопросами: как отразились в стихах молодых приморских поэтов и природа края, и история «укоренения» здесь предков, – нельзя сбрасывать со счетов личный опыт авторов. Одно дело, когда впервые попадаешь в эти края уже взрослым человеком, и совсем другое – если образ земли у океана входит в твое сердце вместе с колыбельной песней матери.
«Служба ратная» – это нечто совершенно иное, нежели экзотика дальних странствий, приводящая и по сей день на Дальний Восток многих людей, несущих, как проклятие, в своей душе психологию «перекати-поле». Когда же задумываешься о судьбе и поэзии Владимира Тыцких, приходят на память основатели по¬ста Владивосток – русские военные моряки, а также продолжа¬тели их славных традиций, которые ни на суше, ни на море не спускали перед врагом флага. В. Тыцких – «приезжий приморец», он родился вдали от этих мест, на Алтае. Поэтому в стихах, вспоминая детство, отрочество, взор устремляет к «прародине». Но, возможно, из-за того, что в Приморье его позвал долг, флотская служба, а не романтическая жажда перемен, нет в его стихах раскаяния блудного сына, а есть ровный и вечный огонь памяти об отчем доме, с порога которого ступил он на дорогу, уходящую на Восток.
Родниковый, обветренный край
Грустью долгой разлуки пронизан.
Как далек ты сегодня, Алтай,
Как ты стал удивительно близок!
Безыскусность этих строчек из стихотворения «Край родной» («Бухта Лазурная». М., «Современник», 1983) бросается в глаза. Но глубина чувства не всегда требует утонченной версификации. Открывается новый поворот темы: служба на рубежах страны, в далеком, как сперва думалось, крае помогла сильнее ощутить тепло родного дома и вместе с тем проникнуться любовью ко всей необъятной Отчизне. Поэтически автор выразил это в другом своем стихотворении – «Владивосток, врастающий в преданья»:
Храню в душе смолистый дух Алтая,
Иртышские крутые берега.
Но разве Ангара мне не родная?
Но разве мне Нева — не дорога?
Причем поэт уже в своих ранних стихах стремится идти не просто путем расширения пространственного масштаба, но показывает и глубинные связи, общие горестные и радостные вехи в судьбе страны, которые, помимо всего прочего, сплачивают людей в народ, в нацию. Поэтическое обращение к опыту поколений, вынесших груз Отечественной войны, важно для автора, поскольку он пишет о современной армии. Именно она превращает вчерашних подростков в мужчин, в защитников Отечества, дает конкретные уроки патриотизма и интернационализма: «И парень из города Степанавана// На вахте сигнальной сменил туляка», «Обнимемся, земляк из Казахстана!» По мысли поэта, здесь, на рубеже с особой силой ощущаешь ответственность каждого отдельного человека за судьбу всей страны.
Образ воина – защитника Отчизны традиционен для русской и советской литературы. Никогда у нас не воспевался завоеватель, поработитель других народов. В нашей литературе утвердился образ освободителя, хранителя мира и спокойствия страны. Вот как об этом пишет В. Тыцких, рассказывая о моряках подводниках, несущих службу на ядерном ракетоносце:
Железной гарью
пахнет ветер века,
гудит над нами
темная волна.
А в тишине
центрального отсека
всемирная
хранится
тишина!
Понятно, сколь высоки должны быть моральные и нравственные качества воина, если он испытывает сегодня ответственность за судьбу цивилизации в целом. А ведь это совсем молодой человек, вчерашний школьник. Где взять ему силы, на что опереться? В книгах В. Тыцких делается попытка ответить на поставленный вопрос. «Обобщенный» лирический герой его стихотворений, где бы он ни находился в данную минуту – на боевом посту или «на гражданке», — человек надежный. Такой не подведет в критический момент военного испытания, не сподличает и не струсит в повседневной жизни.
Крепость сегодняшнего морского братства – «мы выбрали море и флот» – уходит своими корнями в славную историю русского флота, а если шире – покоится на традициях ратных людей Руси, когда спешили друг к другу на помощь, если враг стоял у ворот. Поэтому не удивляешься, когда рядом со строчками: «Бессмертен севастопольский редут, //Мы не срамили боевого стяга!» – встречаешь в сборнике В. Тыцких и такие: «Пошлю гонца к надежде-другу...// Не тронув без нужды меча, //Примерю верную кольчугу //С родного русского плеча». «Мы» в понимании поэта – это, начиная с седой старины, защитники Отчизны, это и его кержацкий род – «бойцы мировой и гражданской», – и современные воины, чувствующие кровную связь с Родиной и не изменившие «отеческой звезде».
Допрежь в земле славян
Не праздновали труса.
И помнить мы должны,
Коль гордость нам дана,
Что в наших паспортах
Написаны по-русски
Тех ратников Руси
Святые имена.
Не «стареет» военная, военно-морская тема в поэзии В. Тыцких. Есть, вероятно, какая-то насущная необходимость в этих скупых по поэтическим средствам стихах, воспевающих простые и нужные для любого человека, военного и штатского, чувства: долг, верность, отвагу, единство...
Но при чтении его книг «Пишу тебе, любимая» (М., «Современник», 1986) и «Встретимся утром» (Владивосток, 1987) мне не раз приходила в голову мысль о том, что ведь поручик Лермонтов, даже будучи на войне, писал не только о боях и походах, что выпускник Александровского военного училища А. Куприн создал не только «Кадет» и «Юнкеров». Да мало ли еще можно привести примеров из истории русской литературы, в которой предостаточно было «людей в военных мундирах».
Поэтому наметившаяся в последнее время эволюция в творчестве В. Тыцких, его напряженные раздумья о том, что же с нами всеми происходит, мне представляются закономерными. В тот момент, когда разнонаправленные ветра крутят, словно флюгер, иных поэтов, В. Тыцких как-то «несовременно» сомневается: «Душа моя... Сумеет ли она //Родиться вновь и снова стать моею?»
Нет ничего удивительного и в том, что воображение поэта, оттолкнувшись от, казалось бы, типичного приморского явления – прихода сезонного тайфуна, рождает почти апокалипсические картины всемирного бедствия, не признающего земных границ и законов:
По прихоти каких безумных лун,
Сожительством каких слепых ветров
Зачатый далеко от берегов,
На берег мой обрушился тайфун!
Пропало небо. Свист невидных крыл
Ворвался в мир. Свет умер, потемнев.
И обнажились корни у дерев,
Лишая кроны жизненосных сил.
Ужас и страдания человека усугубляются еще и тем, что он, даже в эпицентре смерча, осознает себя «венцом творения», на совести которого все тайфуны и штормы. Лирический герой одновременно – и малая песчинка и сердцевина мироздания, он равновелик и небу, и морю, и земле. Вот почему возможно с болью воскликнуть:
Земля моя! Не из твоих ли ран
Твои ручьи свой начинают бег?
Последней кровью обмелевших рек
Не ты ль вскормила грозный океан?
Кормилица! Твой поглощая корм,
Он исподволь готовился к борьбе.
И по тебе прошелся этот шторм.
И этот шторм прошелся по тебе...
Если бы поэт закончил стихотворение точкой – он признал бы равенство Добра и Зла в мире, и тогда не имело смысла уже в другом стихотворении призывать людей сберечь родную землю: «Оставь уютное житье. Вдохни ее дрожащий воздух. Иди и защити ее. Пока не поздно». Поставим вслед за поэтом многоточие...
(…)
Творчество приморских поэтов В. Тыцких и др., если говорить о них в целом, не изолировано от поисков, тенденций и проблем, присущих современной русской поэзии. Вместе с тем жизненный, «географический», культурный опыт придает их поэзии особые краски. Наряду с привычным для русского европейца обращением к национальной и западной культурной традиции, здесь ощутим и интерес к Востоку.
Приморье как неотъемлемая часть России по своему географическому положению, исторической судьбе – край воистину многонациональный. Наряду с привычным взаимовлиянием здесь идет процесс «двойного обогащения». Важно, чтобы он не соблазнил никого мнимой легкостью, когда из двух половинок составится нечто третье, выдаваемое за образчик планетарной культуры.
Наглядный пример подлинного взаимного обогащения, сближения культур разных народов дает фольклор Приморья. Особенность бытования фольклора края состоит прежде всего в его национальной пестроте. Если Восточную Сибирь заселяли выходцы северных районов России, то на Дальний Восток переселились жители из семидесяти шести губерний страны. Они сообщались между собой, зачастую жили в одних селах, что привело к смешению русских, украинских, белорусских традиций. «Не случайно уже второе поколение, родившееся в Приморье, – говорится во введении сборника «Фольклор Дальнеречья» (Владивосток, 1986), – не разграничивает фольклор на «свое» и «чужое». Сохранились в памяти народа и несколько легенд восточного происхождения о корне женьшень. Помещено в сборнике и предание о том, как забрали местного парня на германскую войну, с которой он привез домой молодую жену из Литвы. И что характерно, заканчивается рассказ словами односельчан: «Молодец, хоть и обманом, а добрую жену привез». Таким образом, в мощную славянскую реку вливались самые разные потоки, но не было места национальной обособленности и вражде.
Сегодня в Приморье хранятся бесценные сокровища народной мудрости, опыта, традиций. То, что было привезено с собой переселенцами из разных мест, живет, дает новые всходы. Вот тот неиссякаемый источник, к которому обращались раньше, будут обращаться впредь приморские литераторы, чтобы понять современность. В стихах Владимира Тыцких этот своеобразный «приморский мотив» любой вдумчивый читатель сможет разглядеть.
Москва