Уроки истории
СЕРПОМ И МОЛОТОМ ПО РОСТОВСКОМУ УЕЗДУ
Замечательный русский писатель Андрей Платонов в начале прошлого века нашел русский народ в таком состоянии, в каком его оставила отечественная классика XIX века – и продолжил его жизнеописание в романе «Чевенгур», поднимая самые глубинные пласты народной жизни. Обеспокоенный судьбой своих соотечественников и будущего страны, писатель, словно в зеркале, отразил в своем произведении черты времени – и неудержимую стихию трудящихся масс в первые годы социалистического строительства, и нищету российских деревень, и пугающее невежество вождей.
Перечитывая сегодня роман Платонова, всякий раз удивляешься революционной простоте его главных персонажей - Александра Дванова и Степана Копенкина – той простоте, с какой они собираются строить социализм в деревне Ханские Дворики.
«Да что ты за гнида такая: сказано тебе от губисполкома — закончи к лету социализм! - внушает Копенкин полномочному волревкома. - Вынь меч коммунизма, раз у нас железная дисциплина. Какой же ты Ленин тут, ты советский сторож: темп разрухи только задерживаешь, пагубная душа!»
«Дванову понравилось слово «Чевенгур». Оно походило на влекущий гул неизвестной страны, хотя Дванов и ранее слышал про этот небольшой уезд».
Таким же уездом в реальной, а не придуманной жизни, мог вполне оказаться Ростовский уезд Ярославской губернии. Стоит только копнуть ростовские архивы первых лет советской власти, как сразу всплывут сюжеты, достойные пера Андрея Платонова.
Например, в романе чекисты расстреливают из наганов мелкую буржуазию Чевенгура за то, что она ежедневно ест советский хлеб. В Ростовском уезде в декабре 1918 года жители села Мосейцево должны были доставить лошадей в Ильинское-Хованское на медосмотр, но не доставили, так как все животные страдали чесоткой. Об этом доложили ростовскому военному комиссару. И тот направил в село карательный отряд во главе с Додоновым. Жителей Мосейцева построили в шеренгу и каждого пятого расстреляли. В числе расстрелянных оказался Иван Андреевич Жуков, который (как выяснилось из выступлений односельчан на собрании в 1932 году) «ни в каких выступлениях против власти замечен не был, а наоборот, старался всеми силами проводить все мероприятия советской власти». Но человека уже не вернуть!
Или другой пример. В «Чевенгуре» уполномоченный волревкома Игнатий Мошонков переименовал себя, в память об известном писателе, в Федора Достоевского. Перерегистрировался в специальном протоколе и задумал кампанию по пересмотру имен других жителей Ханских Двориков. В результате его задумки Степан Чечер стал Христофором Колумбом, а Петр Грудин — Францем Мерингом. В Ростовском уезде тоже происходило нечто подобное. Родители называли своих детей именами, навеянными революционной символикой. Первые такие факты зафиксированы уже в 1923 году. Так в семье Бабуриных, отдавая классовый долг автору «Манифеста Коммунистической партии», мальчика назвали Марксом, а в семье Вершининых – Карлом. Супруги Лебедевы дали дочери имя Октябрина, супруги Шпрын назвали дочь Марсельезой, а в семье Новожиловых появилась Роза (в честь Розы Люксембург).
А первой попыткой промаркировать пространство новым идеологическим смыслом стала акция по переименованию улиц Ростова. Во время рассмотрения текущих дел на заседании Ростовского исполнительного комитета 21 марта 1919 года был поставлен вопрос: «Утверждение списка о переименовании улиц города Ростова». В постановлении записали: «Список с новыми названиями улиц утвердить, а техническому подотделу немедленно приступить к заготовке новых дощечек с надписями, а старые снять».
Здесь надо напомнить, что многие улицы Ростова до Октябрьского переворота носили названия церквей, на которых располагались: Благовещенская, Покровская, Предтеченская, Лазаревская. Введенская, Никольская, Всехсвятская, Рождественская… Из более сорока переименований львиную долю в новых названиях опять же составили имена большевистских вождей и революционно-пролетарская символика. В честь Ленина переименовали Покровскую улицу, в честь Свердлова — Окружную, в честь Энгельса - Большую Яковлевскую, в честь Луначарского — Благовещенскую. Ивановская улица стала улицей Декабристов, Малая Заровская — Красноармейской, Большая Заровская — улицей Коммунаров, Ярославская — Пролетарской, Всехсвятская — Октябрьской, Введенская — Февральской и т. п.
Ростов стал первым уездным центром Ярославской губернии, где утвердилась советская власть. Как только было получено известие о перевороте в Петрограде, собралось экстренное заседание ростовского Совета рабочих и солдатских депутатов совместно с бюро крестьянского Совета. Председатель Совета Е.А.Мороховец огласил телеграмму о происходящих в Петрограде событиях. После долгих колебаний собравшиеся решили, что Совет должен занять выжидательную позицию. Днем установления в Ростове и уезде советской власти стало 18 декабря 1917 г. Совет распустил Комитет общественной безопасности, городскую думу и земство. Начался новый этап в истории уезда.
Новая власть в Ростове претендовала на переустройство всей жизни. Она попыталась в короткий срок заставить ростовцев отказаться от привычной, порожденной традициями предков, жизни - и начать новую, без Бога, дав взамен веру в светлое будущее. При этом жесткими антирелигиозными и антицерковными акциями государство продемонстрировало, что другого выбора у людей просто нет.
Наиболее масштабной и театрализованно-эффектной революционной акцией в Ростовском уезде стала попытка десакрализации почитаемых в народе святых – путем публичного вскрытия их мощей. Акция была приурочена к открытию Х уездного съезда Советов, совпавшего с празднованием 50-летия Ленина. В список подлежащих вскрытию попали мощи епископов Игнатия и Исайи, митрополита Димитрия Ростовского, преподобного Авраамия и преподобной Евфросинии Полоцкой. Кампания сопровождалась параллельно читавшимися лекциями на тему «Есть ли Бог?», где религия выставлялась в виде нелепых абсурдных суеверий, свойственных пожилым людям. При этом молодежь противопоставляли старикам.
Документы свидетельствуют, что, узнав о предстоящем вскрытии мощей святых, верующие города и уезда оказали этой акции сопротивление, пусть и пассивное. Ростовское духовенство организовало большой крестный ход от Успенского собора к Спасо-Яковлевскому монастырю. А ростовский владыка Иосиф (Петровых) 25 апреля 1920 года обратился к своей пастве со словами: «Сестры и братья! 10-й съезд Советов постановил открывать мощи. Нами уже были сделаны ходатайства перед властью об оставлении мощей, но, по-видимому, Господом Богом не приняты наши просьбы. И теперь нам надо подчиниться этому испытанию. Все-таки употребим последнюю нашу меру, попросим съезд Советов не трогать наших святынь, и, может, Господь расположит их внять нашей просьбе».
На собраниях церковно-приходских общин составлялись протоколы, где указывалось, что вскрытие мощей святых «жестоко оскорбляет религиозное чувство всего православного населения, противоречит советской Конституции, свободе совести и невмешательству в церковные дела». Выписки из протоколов направлялись на имя предстоящего съезда. Так, церковная община деревни Солонино заявила: «Граждане дер. Солонино постановили не прикасаться к мощам».
Уездный съезд Советов в Ростове открылся 25 апреля 1920 г. Отложив вынесенные в повестку дня доклад и выборы, председатель исполкома Кисляков поставил вопрос о вскрытии ростовских мощей. С докладами по этой теме выступили профессор-краевед Первухин и доктор Филинов. После голосования (119 – «за», 71 – «против») было принято решение: вскрывать мощи. Тут же избрали специальную комиссию в составе представителя от каждой волости и рабочих организаций, присутствующих на съезде. Заседание съезда объявили закрытым, и во второй половине дня делегаты отправились в Успенский собор.
Акты о вскрытии и освидетельствовании мощей ростовских святых в 1920 г. подписывались представителями духовенства, членами технической комиссии, которая состояла из врачей и представителя Археологического института, членов комиссии. Акты эти, несущие отпечаток очевидной тенденциозности, сегодня невозможно читать без чувства горечи. Исходя из того, что в церковной практике одним из основных условий причисления к лику святых считалось сохранение кожных покровов умершего, комиссия, обследовав мощи св. Игнатия, подчеркивает: «Каких-либо следов костно-мышечного покрова не имеется». И тут же сенсационно добавляет: «Среди человеческих костей обнаружен череп животного грызуна. Кроме того, обнаружена лопаточная кость неизвестного животного, еще обнаружена бабка стопы двукопытного животного».
На другой день комиссия отправилась в монастыри. В Спасо-Яковлевском монастыре были вскрыты мощи митрополита Димитрия Ростовского: «Общий внешний вид покойного имеет все признаки давнего тления; сохранил некоторую часть кожи на туловище и на конечностях в нетленном виде».
Местная пресса долгие годы использовала это событие в целях антирелигиозной пропаганды. «Народу скопилось в бывшем Яковлевском монастыре (где лежали мощи) много. Тут были и рабочие фабрик и крестьяне и красноармейцы, – вспоминал свидетель Павел Иванович Жигалов. – Присутствовали при вскрытии и попы. Вот стали открывать гробницу. Сняли бархатную, золотом шитую пелену, под ней еще одна и оказалось их штук 10, сняли клобук и вот... Охнул народ, увидев массу полуразрушенных костей, тряпье, дерево, угли и другой разный мусор, а попы стояли, как мертвые».
В Авраамиевом монастыре, при вскрытии мощей св. Евфросинии Полоцкой, комиссия констатировала наличие «остатков высохшей мумифицированной кожи». Последними были вскрыты мощи св. Авраамия, игумена Богоявленского монастыря.
На вечернем заседании съезда протоколы актов вскрытия были доведены до участников съезда как отчеты о проделанной комиссией работе. Проведенная акция была названа в местной прессе «ярким лучом света», «крупной победой», «ударом по старой религии». Губернский исполком отметил «своевременность и целесообразность мероприятия».
Состояние вскрытых ростовских мощей в дальнейшем высмеивалось и обыгрывалось в карикатурах журнала Московского комитета РКП (б) «Безбожник у станка». Так, например, в первом номере за 1924 год была помещена цветная карикатура А.Дейнеки «Нетленные». Глядя на полуистлевшие мощи и скелеты святых, в числе которых изображены Евфросиния Полоцкая и Исайя Ростовский, Отец Небесный говорит: «Подвели вы меня, угоднички. Стыдно теперь на землю показаться». А следом шли выдержки из протоколов вскрытия мощей святых.
Однако была и другая точка зрения. Современник тех событий, врач-ветеринар Серапион Алексеевич Соколов записал в своем дневнике: «Вскрытие мощей произвело совершенно обратное впечатление на население, чем предполагалось советской властью. Мощи оставались открытыми целую неделю, и всю эту неделю люди ходили на поклонение им. По окончании поклонения мощи были убраны обратно в раки и снова закрыты покрывалами. Поговаривали было о зарытии их в землю или о передаче в музей церковных древностей, да так и отстали».
Власть жестко реагировала на отпор, который верующие давали антицерковной агрессии. Организовавший и возглавивший в апреле 1920 года крестный ход против вскрытия мощей святых архиепископ Иосиф 8 июня того же года был арестован по обвинению в антисоветской агитации. Три недели владыка находился в заключении в ярославской тюрьме, а в это время в Ростове собирались тысячи подписей верующих за его освобождение. В итоге архиепископ Иосиф был освобожден, но постановлением Президиума ВЧК от 26 июля 1920 года был приговорен к году заключения условно с предупреждением о неведении агитации.
Позднее для проведения крестного хода всякий раз требовалось «возбуждать ходатайство» перед властями. Но факт подачи такого ходатайства совсем не означал, что разрешение будет получено, потому что в целом линия власти была направлена на ограничение богослужения стенами храма.
О святых мощах в Ростове вновь вспомнили в 1930 году, когда Ростовский музей открыл в бывшей церкви Одигитрии антирелигиозную экспозицию, отвечающую духу времени. Выставив на всеобщее обозрение мощи святителя Димитрия и преподобного Авраамия, устроители полагали, что подобная экспозиция будет «обладать предметной критикой несостоятельности религиозного миропонимания».
Новой власти Ростов виделся новым «культурным городом» без церквей и монастырей, и она делала все возможное, чтобы поскорее от них избавиться. В 1923 г. был закрыт Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь, а через пять лет последовало запрещение на богослужение в его храмах. 22 марта 1925 года ярославская областная газета «Северный край» сообщала: «И на рабочих, и на партийных собрания ставился вопрос о взятии Козьмодемьянской церкви под клуб пионеров, которые нуждаются в помещении». В июле того же года горсовет постановил передать этот храм с живописью XVIII века под Дом пионеров. Разрешающий документ из ВЦИКа пришел через год: в июле 1926 года церковь закрыли, передав часть имущества в музей, часть – в Авраамиевское религиозное общество, а часть уничтожив.
В 1926 г. первый ярус Тихвинской церкви Рождественского женского монастыря был преобразован в столовую, а на втором разместили публичную библиотеку. 23 июля 1926 г. Ростовскому музею была передана церковь Исидора Блаженного в валах. Постановлением горисполкома от 4 октября 1927 г. была закрыта Крестовоздвиженская церковь, а церковные постройки переданы горсовету для «использования под пожарные потребности»: колокольня стала использоваться как пожарная каланча.
После коллективного письма 97 заключенных Ростовского исправдома, которым было негде «культурно-политически развиваться», под клуб, школу и мастерскую этого исправительного учреждения была передана церковь Архидьякона Стефана. А Благовещенская церковь и вовсе была снесена, «как мешающая движению от вокзала к городу». Борисоглебская церковь стала портновской мастерской Трудколлектива, а Покровская превратилась в столовую для учащихся сельскохозяйственного техникума и в квартиры для преподавателей.
9 октября 1928 г. президиум Ярославского губисполкома постановил расторгнуть договор с общиной Яковлевского монастыря. Мотивировалось это тем, что между молящимися и детьми из детского городка, открытого здесь по решению уездного исполкома, стали возникать недоразумения, а храмы, мол, мешают воспитанию детей вне религии. Монахов выселили. Для размещения детского городка в бывшем монастыре горсовет предложил коммунхозу произвести капитальный ремонт помещений.
«По требованию масс во время перевыборов советов были закрыты и переоборудованы церкви, – подытоживает Ф. Писарев-Боголюбский в брошюре «Ростов с точки зрения безбожника», изданной в 1929 году. – Одигитриевская церковь на пионерский клуб, Борисоглебская – на мастерскую коллектива, Крестовоздвиженская стала пожарной каланчой гор. Ростова, Благовещенская, как мешающая движению, разобрана, церковь, бывшая в Плешановской богадельне, переоборудована под красногвардейский клуб… По требованию тех же масс изъяты из религиозных общин Покровская, которая оборудуется под спортивный зал, и Леонтьевская оборудуется под красноармейский клуб. Распалась в Ростове и еврейская община. Так изменилось лицо Ростова. 16 общин перестали существовать – колокола их пошли для усиления металлового фонда, а здания стали обслуживать культурные нужды населения».
«Звонарь заиграл на колоколах чевенгурской церкви пасхальную заутреню — Интернационала он сыграть не мог, хотя и был по роду пролетарием, а звонарем — лишь по одной из прошлых профессий», - читаем в «Чевенгуре». В Ростове пошли еще дальше. Сначала ввели негласный запрет на колокольные звоны, а в 1928 г. звон на соборной звоннице был вообще прекращен. «Сегодня для первого дня Пасхи по всему Ростову не было слышно звонов, – пишет в дневнике за 1929 год Серапион Алексеевич Соколов. – Очевидно, их запретили. Ведь это чуть ли не в первый раз за все время существования Руси, так как же мне не отметить такое событие в назидание потомству. Вот мне уже 53 года, а я ничего подобного раньше не слышал. И к богослужениям попы боятся теперь звонить: ударят раз 10 – и будет, совсем не по пасхальному».
В четверг Фоминой недели Соколов ходил смотреть, как снимают колокола с Покровской церкви, и был потрясен. «Собственно их и не снимали, а очевидно скидывали, – констатирует он. - Большой врезался в землю, а второй, как говорят мальчишки, был сброшен на него, и оба разбились. Остальных 5 колоколов не оказалось ни на колокольне, ни внизу. Вероятно, их куда-нибудь увезли. Я полагал ранее, что колокола не сбрасывают и не бьют, а аккуратно снимают и увозят и потом употребляют в дело или продают. Нет, оказывается, не так: их сбрасывают, а потом ребята отбивают по небольшому кусочку и растаскивают по домам. Вот тебе и народное достояние! Это, по-моему, уже глумление». Окончательно колокольные звоны в городе были запрещены в 1930 году постановлением Ростовского горсовета от 28 февраля.
По воспоминаниям старожилов, больше всего им запомнилось не закрытие храмов и не репрессии против священнослужителей, а именно сброс колоколов с храмовых колоколен. Вместе со сброшенным колоколом прекращалось благовестие, исчезали церковная проповедь и жизнь с Богом в храмовой службе и таинствах.
Деформация ритуального пространства реализовывалась и в результате так называемой «кампании по изъятию церковных ценностей». В Ростове комиссия по изъятию ценностей была образована 31 марта 1922 г. Во все храмы города и уезда комиссия направила «ликвидационные тройки». С 3 по 5 апреля «ликвидационная тройка» в составе Москалева, Балмасова и Минина-Дмитриева в присутствии духовенства, представителей общественности и «эксперта от музея» изымала церковные ценности в Успенском соборе. К «ликвидации» были намечены изделия из серебра: рака св. Леонтия, оклад Владимирской иконы Богоматери, оклад запрестольного креста, более 20 риз, 10 лампад, 4 предмета из числа богослужебной утвари и, кроме того, бриллианты и драгоценные камни с убруса иконы Владимирской Богоматери. Часть изъятых вещей, имеющих историко-художественную ценность, была передана в музей.
6 апреля 1922 г. городская тройка, под председательством Ряженкова, с участием Щербакова и Петрова, а также в присутствии представителя музея Ушакова явилась для изъятия ценностей в храм Косьмы и Дамиана. Наметив подлежащие изъятию ценности, тройка не получила согласия от присутствующих верующих, которые обратились с просьбой отложить изъятие до субботы, о чем был составлен протокол. 8 апреля та же тройка наметила к изъятию один из серебряных ковчегов весом около 5 фунтов (всего в храме имелось три ковчега). Но присутствующие верующие (казначей общины Тихонов, церковный сторож Савеличев и священник Давыдовский) вынести ковчег из алтаря отказались. Выданы были только пять предметов: кадило, три лампады и наперстный крест. «Выдачу каких-либо других предметов община посчитала за самоуправство со всеми вытекающими последствиями».
В список вещей из благородных металлов и драгоценных камней, принадлежащих Спасо-Яковлевскому монастырю, вошло 412 предметов из серебра, в том числе, раки святителя Димитрия и святителя Иакова, ризы с 73 икон, потиры с дискосами и приборами, кадила. 3 апреля был изъят 81 предмет.
8 апреля Ярославский губернский комитет РКП получил секретную шифротелеграмму за подписью председателя ВЦИК М.И.Калинина и секретаря ЦК РКП В.М.Молотова, в которой говорилось: «Во многих местах комиссии в целях мирного изъятия церковных ценностей изъемлют ничтожную часть, оставляя главные ценности. Неполное изъятие церковных ценностей будет рассматриваться как нерадение местных органов». После появления такой бумаги в городе и уезде пошла новая волна изъятий, гораздо более жесткая.
13 мая «ликвидационная тройка» в составе Рыженкова, Балмасова и Строева изъяла из Успенского собора серебряные оклады со всех трех рак ростовских святых, оклады с икон Владимирской Богоматери и Ярославских чудотворцев – всего 10 пудов 8,5 фунтов серебра. Говоря о ценности оклада иконы Владимирской Богоматери, стоит заметить, что одежда Богоматери и младенца была украшена алмазами, сапфирами, изумрудами и рубинами, насчитывала около сотни крупных и мелких бриллиантов, более четырехсот гранатов разной величины, три фунта жемчуга, яхонты, аметист и другие драгоценные камни. И еще одна цитата из описания ценностей только одной одежды Богомладенца: «18 алмазов крупных на поясе, 2 светлых круглых рубина и 1 крупный сапфир, осыпанный алмазами, и 15 мелких сапфиров, 39 круглых гранатов. На поручах и плечике 5 звезд с рубинами, окруженными алмазами, 4 звезды из мелких сапфиров, 50 мелких круглых гранатов».
В этот же день другой «тройкой» в Спасо-Яковлевском монастыре были изъяты рака св. Димитрия (около 25 пудов серебра), рака святителя Иакова (7 пудов 28 фунтов серебра) и сень над ракой святителя Димитрия (7 пудов 34 фунта). По воспоминаниям современника, в Яковлевском монастыре была « взята целиком серебряная рака от мощей св. Димитрия, а равно взята и рака (тоже серебряная) св. Якова. Тут же изломана, по словам епископа Иосифа, художественной работы решетка, которая представляла археологическую ценность. Изъято из монастыря много и других предметов: золотые митры, серебряные лампады и серебряные кресты».
Изъятые ценности складывали в ящики и отправляли в уездный финансовый отдел. При этом «ликвидаторы» не очень-то переживали за сохранность имеющих историческую ценность вещей. Заведующий Ростовским музеем древностей Д.А. Ушаков, бывший очевидцем этих событий, свидетельствовал: «…представителям Главнауки удавалось изъять в музей лишь немногие наиболее ценные вещи. В Яковлевском монастыре... изъято значительное количество художественных ценных предметов. Протесты представителя музея, хранителя С. Иванова, принимались только относительно предметов менее ценных. В общем, погибло значительное количество художественных ценностей... Старинные вещи, изымаемые в ПомГол, упаковывались в общий ящик с новыми. Ризы с икон все перегибались и, в отдельных случаях, наполненный ящик уплотнялся уминкой вещей ногами».
В Спасо-Яковлевском монастыре изъятия продолжались до середины июня. Было изъято еще 20 предметов, в том числе, золотая митра святителя Димитрия 72-й пробы весом 4 фунта, украшенная 203 алмазами, 20 лимантинами, 5 крупными и 707 мелкими рубинами. Одна из богатейших обителей Ростова, Спасо-Яковлевский монастырь, за период с апреля по июнь 1922 года потеряла серебра – более 888 кг; золота – около 2 кг; бриллиантов – 51 ½ каратов, алмазов – 342 камня, рубинов – 879 камней, лимантинов – 173 камня, изумрудов – 40 каратов, аметистов и сапфиров – 27 карата.
В Варницком монастыре «толпа верующих в количестве 300 чел. не допустила изъятие. Члены комиссии действовали насильно».
Вернемся в роман Андрея Платонова. Вот что говорит «человек из Чевенгура»:
«Эх, хорошо сейчас у нас в Чевенгуре!.. На небе луна, а под нею громадный трудовой район — и весь в коммунизме, как рыба в озере! Одного у нас нету: славы…»
Этот недостаток «славы», известности ощущали и новые советские чиновники. Стремясь поскорее увидеть радующиеся лица людей, для которых уже построена новая жизнь, они предпринимали попытки по-новому организовать досуг трудящихся масс. «Как религиозные ритуалы делали зримым существование единой сакральной общины – христианской церкви, - писал исследователь советских ритуалов В. В. Глебкин, - так и коммунистические ритуалы должны были подтвердить наличие нового сакрального образования – государства, строящего коммунизм».
Советские чиновники Ростовского уезда чутко прислушивались к тому, что говорили их единомышленники в столице страны. Лучшей оценкой проведенных мероприятий считалось сравнение их массовости с былым празднованием христианских праздников. В октябре 1918 года страна готовилась отметить годину Октябрьского переворота, и в ростовских «Известиях» по этому поводу была опубликована статья «Пролетарская пасха». «Пролетариат России сейчас готовится достойно отпраздновать пролетарскую пасху – годовщину Октябрьской революции», - отмечалось в статье. А также говорилось, что Совнарком ассигновал 25 млн. рублей на устройство памятников деятелям революции, организациям культпросветучреждений (школ, народных домов и т.п.), организацию самого празднества (украшения, устройство митингов, спектаклей).
В 1923 г. в ростовском селе Фатьянове прошел детский праздник. В школу прибыли детишки с красными флагами, пением революционных песен, во главе с членами волостного исполкома. В программе был митинг с Интернационалом и чай с баранками и ландрином. В Нардоме был показан спектакль.
А вот как местная газета живописала впечатления от празднования в городе 6-й годовщины Октября: «На Советской площади идет интенсивно работа: подвозят хвойную зелень, украшают трибун, украшают здание исполкома, управление милиции, рабочие пожарники плетут гирлянды из зелени и свешивают их с каланчи... В городе царит такое же оживление, какое бывало накануне христианской пасхи. Это наша новая революционная рабоче-крестьянская пасха...».
Платоновский Чевенгур в конечном итоге достиг своего всеобщего счастья и благоденствия – ценой физического уничтожения «мелкой буржуазии» и упразднения труда, как «пережитка былой эксплуатации». Но то роман, литературное произведение. А в реальном Ростовском уезде революционная перековка реальных людей серпом и молотом проводилась на самом деле. И след ее растянулся на последующие семь с лишним десятков лет.