Если есть ещё острова с таким количеством имён, то мне о них слышать не приходилось. Лефу (по-китайски - «добычливый»), он же Циндао (опять же по-китайски - «зелёный остров»), он же Маячный (под таким именем в 1859 г. нанесён на карту русскими военными моряками с клипера «Стрелок»), а так же Оконечный, Конечный17 и Сомнительный, Аскольд (с 1862 г.) нынешним названием обязан экспедиции подполковника корпуса флотских штурманов Василия Бабкина18, в 1862-1863 годах производившей гидрографическое описание здешних мест.
От материка и острова Путятина Аскольд отделён одноимённым проливом. Местоположение острова - стратегическое, на входе в залив Стрелок, где базировались внушительные силы Тихоокеанского флота страны.
С юго-запада, придавая острову подковообразную форму и неповторимую живописность, в мощное, похожее на крепость, тело Аскольда вдаётся глубоководная бухта
Наездник. Имя в честь клипера «Наездник», проводившего первый промер бухты, подарил ей в 1862 г. экипаж клипера «Разбойник», тоже отмеченного на дальневосточной морской карте. Описание бухты (1859 г.) осуществлено командой клипера «Стрелок», от которого поименован залив, прикрытый с моря высокой каменной грудью Аскольда.
Он примерно на равном удалении от Владивостока и Находки, его видят моряки всех судов и кораблей, чьи пути к берегам или от берегов полуострова Муравьёва-Амурского неизбежно проходят рядом. И остаётся мало кому известным и почти ни для кого не доступным. Романтический и драматичный, таинственный, загадочный, фантастический Аскольд.
Если не постесняться высоких слов, я могу назвать его островом моей судьбы.
В последнее воскресенье июля 1968 года, в День Военно-морского флота, под флагштоком с развевающимся на ветру бело-голубым флагом ВМФ СССР, у входа в казарму, за метровыми каменными стенами которой порой даже летом топились круглые «голландские» печи, я принял Присягу, определившую жизнь.
Островной гарнизон объединял три небольшие воинские части. «Мирное население» состояло из нескольких - едва ли больше десятка - семей офицеров, сверхсрочников и маячных смотрителей.
Аскольд - самое место для наблюдательного поста, и он появился ещё в старые времена (1892 г.) Для островитян пост СНиС - службы наблюдения и связи имел значение чрезвычайное. Были ещё артиллеристы береговой обороны - личный состав батареи №26, и мы, осназовцы с поста радиоразведки, где я принял должность фельдшера, став на Аскольде единственным медиком. В этом качестве довелось бывать в ДОСах (ДОС - дом офицерского состава) в бухте Наездник, где, как узнал только в XXI веке, некто Кустер (не могу отыскать имени), промышлявший на острове золотишко, ещё в 1876 г. построил приисковый посёлок. Была ещё необычная, единственная в своём роде командировка на маяк, где я прожил несколько суток, через четыре часа делая заболевшей дочурке начальника инъекцию какого-то антибиотика. Не могу утверждать, что это тот маяк, который возведён под руководством французских инженеров в конце XIX века, с французской оптикой, работающей и сегодня. Его архитектурный облик память не сохранила. Но отчётливо, словно сейчас иду по ней, помню дорогу вдоль островного гребня от поста разведки к маяку и неслыханное чувство свободы, когда чудилось - сейчас взлечу, охватившее сразу, едва ступил со «своей» территории на «ничейную» грунтовку, уходящую, кажется, прямо в небо.
Санчасть с положенной документацией, нехитрым инструментарием и штатным набором медикаментов перешла мне в наследство от Валентина Грома. День в день по моему прибытию главный корабельный старшина Гром сдал дела и в сопровождении провожающих - всех свободных от вахты сослуживцев тотчас уехал к ожидавшему в Наезднике катеру. Гром был с Полтавщины, больше ничего о нём не знаю.
Пост разведки подружил меня с матросом Андреевым. Это человек уникальный. В детстве Виктор получил массивный ожог, едва выжил, к службе был не годен. Но добился, чтобы его призвали на флот, и именно в разведку. На стыке 1960-70 годов мы встречались со старшиной 2 статьи запаса Виктором Андреевым в его родной Твери, тогдашнем Калинине. Потом на десятилетия связь потеряли. Когда судьба привела меня к журналистике и литературе, Виктор стал героем нескольких рассказов и очерков. Недавно мы вновь нашлись. Теперь редкий праздник обходится без телефонного перезвона с Тверью. Окликаем друг друга и в будни. Я редко, по делу. Виктор - чаще, без всяких поводов, по настроению. Скучает. По молодости, по флотской службе. По адмиралу Невельскому. Вернее - по адмиральскому памятнику недалеко от 36 причала, где дислоцировались корабли-разведчики. На одном из них - «Гидрографе» Виктору довелось послужить. Андреев пришёл в экипаж молодым, старослужащие показали на памятник, хорошо видный с палубы. Памятник венчает орёл, расправляющий крылья. Вот, сказали бывалые моряки, как замашет крыльями, так поедешь домой.
Витя сейчас работает. тамадой. На днях руководил праздником на юбилее - какому-то тверскому водителю стукнул полтинник. В кафе вдруг отрубился свет. Народ заволновался, запаниковал. Виктор достал свечи и зажёг, торжество продолжилось. Андреев всегда «на всякий случай» берёт на работу свечи. Флотская школа. На Аскольде приходилось оставаться без электричества, выручали свечи и керосиновые лампы.
Аскольд не отпускает нас. И - помогает.
Если не подводит память, с матросом Шевченко мы были тёзками. Он - мой единственный знакомый «сорокот». Так назывались моряки-срочники, проносившие бескозырку более сорока месяцев. Служба на флоте сократилась с четырёх до трёх лет, и они исчезли. Возможно, Владимир Шевченко - последний «сорокот» на Тихом океане. Во всяком случае, на аскольдовском посту и во всём разведдивизионе, когда Володя ещё служил, других «со-рокотов» не оставалось.
Как всякому салаге, попервости пришлось пережить некоторые казусы, но, сказать правду, у меня их было меньше, чем полагалось молодым матросам. От серьёзных проблем защитили фельдшерский диплом и соответствующая должность. Довольно быстро сложились хорошие отношения со всем личным составом, но близкие, если не считать Виктора Андреева, завязались с двумя земляками-ка-захстанцами, умными, красивыми, опытными моряками, служба которых так же, как у Виктора, подходила к концу. Одного, алма-атинца, помню только в лицо. Второй, призванный из Рудного, - Коля Генеральский. Через полгода после моего перевода во Владивосток Коля пропал без вести.
Из почти тридцати сослуживцев не забылись ещё две фамилии - командира поста капитан-лейтенанта Щепеткова и баталера (кажется, старшего матроса) Марченко. Сохранилась пара-тройка аскольдовских фото, на одном из них мы с Марченко загораем на лавочке перед казармой. Марченко без голландки, без погон - звания не узнаешь. Щепетков, до этого 12 лет отслуживший на островах, чуть раньше меня назначенный в управление дивизиона на 6-й километр во Владивостоке, закончил службу капитаном 1 ранга в управлении разведки флота. На острове и потом, во Владивостоке, мы общались не только в формате официальных служебных отношений как офицер-командир и матрос-подчинённый. По-настоящему я оценил это лишь со временем. Из полутора десятков непосредственных флотских начальников, под чьим флагом пришлось служить, он более всех соответствовал определению (увы, часто расхожему) подлинного отца-командира. Волжанин, родом из Камышина, по-житейски простой, по-человечески мудрый, он без оглядки на субординацию проявил такое доверительное участие, которого я не заслуживал по молодой глупости своей, и во многом определил моё отношение к жизни, морю и флоту. Имени-отчества не называю - боюсь ошибиться. Стыдно, конечно. Щепетков - первый командир, к тому же рекомендовавший меня в Коммунистическую партию. Мы расстались, когда я уехал на учёбу в Киев, а встретились через много лет, когда уже и я стал запасником. В райвоенкомате, на вручении ветеранам медалей «300 лет Российскому флоту». Потом побывали друг у друга дома, вспомнили Аскольд. Уже и после этого прошло немало времени.
На острове мы жили необыкновенно и странно. Теперь, имея возможность сравнивать, могу сказать, что такого чувства далёкости, необитаемости, такой изолированности от мира не бывает и в подводной лодке, затерянной в океане.
При хорошей погоде пару-тройку раз в месяц мы узнавали у снисовцев о выходе из залива Стрелок, от причалов посёлка Крым, баржи-«танковоза» или пассажирского катера. Пост СНиС приватно сообщал время их прибытия в бухту Наездник, и наш старый бортовой вездеход-«газон» или ещё более старый зисовский-зиловский «студебеккер», радостно и нетерпеливо прыгая, медленно уползал через перевал смытой до камня, напрочь разбитой лесной колеёй.
Скоро мы получали ПОЧТУ. Сегодня ленивая, медленная, безобразно необязательная и ненадёжная, в те поры она работала так, что хочется писать это слово большими буквами.
Самая неожиданная достопримечательность Аскольда - «дача Хрущёва». Она располагалась в глубине леса на возвышении недалеко от единственного островного причала. Деревянная одноэтажка, довольно скромная по размерам, без особых украшений и архитектурных излишеств, закрытая (кажется) на элементарный висячий замок, никем не охранялась. Фасад, обращённый в сторону бухты Наездник, почти сплошь стеклянный, через окна свободно просматривался интерьер веранды. За внутренней стеной находились, очевидно, какие-то комнаты. Мебели не помню. Помню обыкновенную газовую плиту с баллоном, какие запросто было увидеть на кухне какой-нибудь коммуналки. Вполне возможно, на плите ни разу не кипятился хотя бы чай. И Никита Сергеевич свою «дачу» в глаза не видел. Возводилась она, как твердила молва, специально к приезду шахин-шаха Ирана Мохаммеда Реза Пехлеви, однако высокие гости своим присутствием остров не почтили. Зато от несостоявшегося визита нам перепал новый настил причала - ржавую палубу старой баржи военные строители одели в аккуратную деревянную обшивку.
Атмосфера островного бытия завораживала противоречием: жёстко и неодолимо регламентированная, ограниченная во всём, о чём только можно подумать, она была полна какой-то девственной первозданности и свободной дикости. С высоты грядущего опыта мне трудно понять, что сдерживало нас от злоупотребления этой свободой. Нигде и никогда больше за четверть века службы не привелось увидеть ничего похожего. Необъяснимый факт - часто там, где за моряками обеспечивался плотный всесторонний догляд, желанный порядок нарушался сплошь
и рядом. Этот парадокс бросился в глаза уже в управлении родного дивизиона, поразившего матросской вольницей, перед которой отлаженная воспитательная работа офицеров порой оказывалась, мягко выражаясь, мало эффективной.
В отдельном военно-морском дивизионе особого назначения Аскольд считался местом ссылки, наш пост комплектовался не исключительно дисциплинированными воинами. Один офицер и один (при мне) сверхсрочник, живущие отнюдь не в пяти минутах ходьбы от поста, постоянно и непрерывно опекать подчинённых не могли физически. Однако службу личный состав правил добросовестно. Это касалось не только, допустим, оперативного дежурного, когда рядовой матрос мог по прямому телефону (белый с красным государственным гербом) сыграть тревогу стране, но и, к примеру, выставлявшихся в тёмное время суток часовых. Казалось бы, зачем на острове, где кроме нас самих и оленей никого больше нет, ходить в пугающей безлюдной темноте с автоматом? Тем не менее, не знаю случая, чтобы кто-то дремал под кусточком, или игнорировал предписанный маршрут, или, тем более, отлучался с поста.
За полгода, по должности сравнительно часто бывая в медотделе тыла военно-морской базы, я ни от кого из сослуживцев не услышал просьбы о доставке рейсовым (иных путей не было) плавсредством с материка горячительных напитков, что, в общем-то, особого труда не составляло. Может показаться странным, но об этом ни у кого не появлялось мысли. При этом на Аскольде имелся плот-самоделка, сконструированный по образцу водного велосипеда, о тайном существовании которого я узнал уже после перевода во Владивосток. «Велосипед» обеспечивал переправу на остров Путятина (до которого, между прочим, почти 4 мили -7 км через пролив с течением до 1 км в час). Там, по сведениям знатоков, наряду с рыбным цехом процветал зверосовхоз и без ограничений продавался 95-градусный питьевой спирт. На этом плавсредстве и ушёл в безвестность Коля Генеральский вдвоём с незнакомым мне разведчиком, прибывшим на пост после моего отъезда. От обоих осталась на пустом плоту аккуратно сложенная форма, что даёт основание предполагать -моряки решили искупаться. Судьба их осталась тайной.
На острове действовал сухой закон. Ни в каком варианте не присутствовало спиртное в единственном военторговском магазинчике на взгорке у бухты Наездник. Военнослужащим срочной службы не продавался там и сахар. Зато в свободном доступе пребывали конфеты-подушечки, при наличии дрожжей не уступавшие в функциональности ни песку, ни рафинаду. Недалеко от военторга стояла об-щеостровная пекарня, где снисовцы, артиллеристы и разведчики поочерёдно несли наряд рабочих, помогая штатному хлебопёку и время от времени выполняя поручение товарищей по оружию насчёт этих самых дрожжей. А на полках универсальной торговой точки в достатке водились дезодорирующее средство «Старт» и бордово-фиолетовая «Гигиена» -лосьон от потливости ног .
Ещё одна из тайн Аскольда: мне не довелось встретить на острове пьяного матроса или старшины. Опять же - для сравнения -история с Шестого километра. В субботней бане не однажды пришлось чуть ли не до утреннего построения промывать желудки «слегка перебравшим» старослужащим.
Потом будет казаться, что время пролетело так, словно его и не было. Но когда «Командор Беринг» начал движение, оно остановилось. От ковша яхт-клуба 6 миль до острова Скреплёва на выходе из Босфора Восточного в Уссурийский залив. Прошли вдоль Русского острова, и душа моя полетела вперёд. От Скреплёва да Аскольда - 23 мили. Я ждал встречи с ним.
Курс, отбитый красной линией на электронной карте Андреем Голенищевым, для меня нов. Пути авианосца «Минск», катера командующего Тихоокеанским флотом, других больших и малых кораблей и судов, на борту которых когда-то заходил в Стрелок и выходил из него в море, лишь пересекали курс «Командора.» Подводные лодки всегда огибали Аскольд мористей. Если не мешал туман, из рубки «букашки» или «эски» 19 открывалась волнующая картина - на крутом лесистом берегу острова, почти у самой вершины его, остатки родной казармы. Сердце трепетало. Единственная дверь здания с этой стороны -дверь в санчасть. Два в одном - боевой пост и жилая каюта. Из окна - вид на море. Моя лодка была бы как на ладони. В ясную погоду из санчасти отлично виднелись стремительные плавники касаток, похожие на перископы подлодок. Но давно оттуда никто не смотрит. Пост расформирован вскоре после исчезновения Коли Генеральского. Лодка двигалась мимо Аскольда, и Колин образ оживал в памяти. Почему-то вместе с плавниками акул.
«Командор.» шёл с противоположной стороны острова. Справа по борту - Аскольд, слева - камни Унковского («Лежбище нерп») Гряда подводных и надводных скал, самая высокая - 40 метров. Очень красивы. И очень опасны в навигационном отношении. Со времени службы на Аскольде они как-то не запомнились. Конечно, видел их, но, вероятно, не знал даже названия. Теперь знаю. В 1857 г. один из первых русских винтовых фрегатов совершил кругосветное плавание. Командовал фрегатом капитан 1 ранга Иван Семёнович Унковский. Кругосветка далась экипажу трудно. По заслугам командир получил чин контр-адмирала, а скалистые острова в заливе Петра Великого - его имя.
«Командор.» миновал траверз камней Унковского около восьми часов вечера. Аскольд замаячил на горизонте задолго до этого, слегка прикрытый ползучими попонами тумана. Я вглядывался в него неотрывно, до слёз в глазах. Моментами грезилось: сейчас вблизи яхты вспенит волну какой-никакой катерок, и молодой матрос махнёт с палубы белой бескозыркой. Эта картина мерещилась всегда, когда я оказывался возле острова.
Хотелось невозможного. Ступнуть по земле Аскольда, хотя бы прикоснуться к нему.
Разом вспомнилось всё, что здесь сбылось. Даже, казалось, намертво забытое.
Где-то у меня должно храниться единственное письмо Виктора Петровича Астафьева, коротенькое совсем. Там есть слова: «полетел бы, аки чайка». Вот и я бы сейчас.
Весна, как яхта на волне, Шла весело и франтовато, Но жизнь перекроила мне Повестка из военкомата.
Припас я хлеба и махры, Братишкам раздарил рубахи; Мои цивильные вихры Скосил под корень парикмахер.
Сосед шумел:
- Просись на флот! Даю совет - вернёшь с процентом!.. Была как первый сбор-поход Дорога в область из райцентра.
И, тёплый выдохнув гудок, На стыках рельс чечётку выбив, Качнулся поезд на восток Протяжной колеёй Транссиба.
И в дальней-дальней стороне, В штормах за мысом Поворотный Не торопясь открылись мне Железные законы флота.
Не повторить весну мою Годам, спрессованным до взрыва. Но я по-прежнему в строю Матросом майского призыва.
До Поворотного оставалось чуть больше 30 миль. Густели сумерки. Остров уплывал за корму. Я не мог от него оторваться. И -опять! - не мог даже прикоснуться к нему. Память плакала и смеялась. О многом - обо всём, о чём теперь только она, память, и знала.
Душа тосковала по Аскольду такой же тоской, какая 45 (уже сорок пять.) лет назад заставляла одиноко выть, катаясь по палубе санчасти, когда шторм на недельку-другую отменял выход на остров почтовой оказии. Потом это пройдёт, но первые месяцы разлука с родиной казалась невыносимой. Спасали друзья-сослуживцы, чувство флотского строя и книги из библиотеки, в которой не было библиотекаря, но были всегда открытая дверь и слой скользкого мха на переплётах и обложках от влажности, не истребляемой ни сквозняком, ни теплом раскочегаренных «голландских» печей. Ещё помогали собственные «стихи» и «проза» - на Аскольде пытался заниматься тем и этим. Ни строчки из написанного не сохранилось. Дольше сберегались тетрадки с конспектами классиков марксизма-ленинизма - я искренне хотел у них научиться жизни. Делал это добровольно, поскольку в мощной общефлотской системе политучёбы пост разведки на Аскольде являл собой чёрную дыру. А то, что сейчас мне представляется очень важным, ни в армии, ни на флоте вообще места не находило. Солдаты и матросы в те годы, как правило, служили вдалеке от отчих мест, мало что зная о земле, которую были призваны защищать.
Даже о топонимике острова мы имели представление весьма приблизительное и очень неполное. Это касается и самого названия. В сознании нашем оно напрямую связывалось с варяжским (есть и другие версии его происхождения) князем Аскольдом. В реальности в честь князя был поименован винтовой фрегат «Аскольд» - тот самый, на котором ходил в кругосветку Унковский. Уже от корабля пошло название острова.
С Аскольдом (князем) связана забавная история. Не знаю, кто и когда придумал эту легенду, и как долго до нас и после нас она вдохновляла личный состав островного гарнизона на труды сколь великие, столь и безнадёжные, но сам поучаствовал в них с большим энтузиазмом. Мы на полном серьёзе искали Аскольдову могилу, не сомневаясь, что Аскольд погребён на нашем острове. Не приходило в голову задуматься, как мог киевский правитель IX века оказаться на острове в Тихом океане. Похоже, наше знание о древнем князе ограничивались одним его именем.
Потом, в Киеве, на высоком правом берегу Днепра, я увидел то, что с товарищами пытался обнаружить за десять тыщ километров от Угорского урочища, где в подвале Никольской (Николая Чудотворца) церкви стоит каменный саркофаг, в котором, согласно преданию, упокоен убитый князем Олегом Аскольд (имя при крещении - Николай)...К часу ночи «Командор Беринг» достиг мыса Поворотный. Через три часа начиналась наша с Владимиром Фёдоровичем вахта. Уснуть не получалось. Немножко мешало радио - «Лебеди» то и дело требовали на связь «Командора Беринга». Но бессонницей я был обязан не пограничникам. Мне хотелось не экипажу, но всему миру не рассказать, а пропеть песню об Аскольде.
«Командор...» вернётся во Владивосток 10 августа. А 16-го в Интернете появится пост Владимира Левина: «.остров Аскольд неповторим своей красотой. Я там был - служил срочную - душа рвётся туда!»
Моя душа - тоже.
Остров живёт во мне не столько затухающей памятью, сколько всё усиливающейся мечтой. Мечтой, которой, наверное, не суждено сбыться.
Но если кто-то спросит, о чём мечтаю не так сильно, что люблю меньше на всей малой и большой Родине моей, вопрос останется без ответа.