После своей речи по телевидению Мафусаил А. Пеннь стал популярнейшей политической фигурой в нашей округе. Тут очень кстати состоялись выборы, и он прошёл в депутаты с огромным отрывом от всех своих соперников. А вот Копытина речь вице-наместника встревожила. Не понравилась мне его формулировка, качал он головой. И вдалбливал мужикам, восторженно восклицавшим «Пеннь – за нас!»: вдумайтесь, он же не сказал, что это наша земля, он назвал её землёй, на которой мы живём, а это не одно и то же. И если он такой честный, почему не вмешался, когда строили «Тучку»? Подозрительно, что он стал биться за правду только накануне выборов. Но пророков, как известно, не слушают. (Хорошо ещё, что каменьями не побивают, говорил без ложной скромности Копытин.) Кирьянов даже повесил портрет Мафусаила А.Пення на дверях своего дома; эти двери, очень хорошего качества, он вынес с виллы, однако до выступления вице-наместника по телевидению держал в сарае.
Из всех наших жителей полное равнодушие к происходящему проявили только Донченковы. Тёща по-прежнему громко, так что было слышно всем соседям, орала по телефону, что готовится встретить свою мудрую сестру из Америки и наводит порядок – метёт возле подъезда. Иначе мне будет просто стыдно, кричала она, я не хочу, чтобы благородная американская леди увидела, в какой совковой мерзости я здесь живу среди всего местного быдла! Так продолжалось несколько дней, а потом вдруг вредная старуха перестала мести, более того – начала выбрасывать мусор к подъезду. Соседки, с насмешкой наблюдавшие за её действиями, были озадачены. (Напомню, что тёща Донченкова ни с кем не разговаривает.) Но вскоре перемена в её поведении стала понятной. Старуха громогласно рассказывала по телефону, что визит заморской сестры будет снимать американская телекомпания, которая, кстати, и оплачивает поездку любящей родственницы (в Америке умеют экономить деньги, кричала тёща Донченкова, а у нас все всё пропивают!). И она намерена показать объективным телеоператорам из США всю мерзость «этой страны» – для того и подсыпает мусор к подъезду.
Но дурью донченковской тёщи забавлялись немногие. Большинство же наших поселковых обсуждало в те дни другую новость, которая стала для нас подлинной сенсацией. В районной газете появилась заметка о том, что скоро из США приедет мистер Троцкий, потомок местных помещиков. Многим было любопытно: говорит ли он по-русски, кто он по профессии, сколько ему лет и даже – холост ли он или женат. Возможно, кто-то из девушек и размечтался кое о чём…
И вот знаменательный день настал. Стояла прекрасная летняя погода, возле самого видного нашего здания, где раньше размещались клуб и библиотека, а теперь минисупермаркет «Дринки» (это нелепое название от английского drinks, напитки», наши остряки переделали в «дряньки»; здесь и вправду торгуют такой дрянью, что ни один порядочный мужик её в рот не берёт). Ещё накануне рабочие, привезенные из райцентра, соорудили трибуну под навесом и ряд кресел для почётных гостей. Сидячих мест для публики в этом комплекте, который наша районная газета называла «демократической передвижкой для выборов», не полагалось, но они у нас фактически есть: напротив бывшего клуба уже давно лежит много разбитых железобетонных плит, из которых когда-то собирались строить новый перерабатывающий цех, да так и не построили, потому что наступила рыночная экономика и производить пищевую продукцию оказалась не нужным: её можно свободно импортировать. На этих плитах во время сходов и рассаживаются люди, подстелив под себя тряпку или газетку. Так же расселись они в тот незабываемый день. Мы с Копытиным расположились «в первом ряду», прямо напротив трибуны, заняв местечко и для Савельева, который, вопреки обыкновению, опаздывал. Крымов предупредил, что на встречу не придёт, а лучше будет собирать колорадского жука на картошке; жука в том году было действительно много. А Витька Крымов ещё не вернулся из-за границы.
Вскоре раздались крики «едут! едут!» – со стороны Транзитного шоссе показались две невиданных моделей машины. Даже я удивился – неужели Пеннь переплюнул самого наместника, поездки которого часто освещались по телевидению и потому всем была известна его бронированная иномарка. Но оказалось, что прибыл не Пеннь, а сестра донченковской тёщи в сопровождении телевизионщиков из США. В одной из машин, высунувшись в люк на крыше, стоял оператор и водил камерой. Произведя переполох на площади (так мы называем место перед бывшим клубом), американский десант направился к жилым домам.
Жаль, подумал я, что Савельев не увидел этого зрелища, но не успел, как говорится додумать, как опаздывающий появился, чему-то ухмыляясь. «Как вы думаете, будет ли участвовать в церемонии господин Молдавченко? – спросил он, усаживаясь между мной и Копытиным. «Ответ очевиден, – усмехнулся наш философ. – Конечно, нет. Ведь господин Пеннь фактически открыто назвал его лоббистом бандитской группировки. А дирижировать сегодняшним балаганом наверняка будет Пеннь – он же у нас, по мнению некоторых, американец». Копытин имел в виду высмеянную им же версию происхождения Пення якобы от американского инженера, приехавшего в СССР для участия в строительстве социализма и ставшего узником ГУЛАГа. «Причина может быть иной, – возразил Савельев и развернул перед нами местную газету. На последней полосе было помещено краткое объявление: администрация и коллектив РОВД выражает соболезнование полковнику Молдавченко в связи с безвременной кончиной его дочери.
«Это возмездие», – убеждённо сказал я. «Верно, – усмехнулся Савельев, – а теперь я расскажу, что услышал по Би Би Си, отчего и опоздал… По данным полиции Оксфорда, русскую студентку убил, видимо, какой-то африканец: когда нашли её труп, под лопаткой обнаружили впившуюся в мышечную ткань отравленную стрелу того типа, которую используют отсталые племена Центральной Африки. Экспертиза показала наличие в организме смертельного яда, который очень трудно распознать. Но достоверно установлено, что смерть наступила в результате отравления этим ядом. Подозреваемых пока нет, проверяются отношения, существовавшие между погибшей и всеми её знакомыми-африканцами…» «Знакомый почерк, – рассмеялся я. – Ой какой знакомый!» А у Копытина повлажнели глаза, и он тихо проговорил: «Спасибо, Витя…» Больше побеседовать о казни «Бонни» мы не успели: народ кругом оживился и заволновался, потому что начали прибывать те, ради которых мы собрались, бросив свои дела.
Сначала подоспела съёмочная группа местного телевидения; она торопливо установила аппаратуру, чтобы запечатлеть момент прибытия главных гостей. Следом подъехал целый караван шикарных иномарок. Из головной машины вылез вице-наместник, встреченный дружными аплодисментами: народ воспринимал его как своего спасителя, а телекамера фиксировала восторженный приём руководителя народом. Мафусаил А.Пеннь встал на возвышение, за ним полукругом расположились чиновники, похожие на жуликов, и телохранители, похожие на бандитов.
Наконец, открылись дверцы последнего лимузина, и мы увидели тщедушного низкорослого человечка, явно еврейской крови, в помятом костюме и в очках-половинках. За ним показался огромный негр с большим кейсом и два каких-то тусклых субъекта неопределённой национальности и рода занятий. Копытин ткнул меня в бок и раскрыл папочку, которую он держал на коленях. Там лежал один из экспонатов исторической коллекции нашего философа – фотография Леонтия Дмитриевича Троцкого, последнего здешнего помещика, уехавшего в эмиграцию после Великой Октябрьской социалистической революции. «Выродилась порода», – усмехнулся Копытин. «Чёрт знает какой пены за морем нахлебались», – добавил Савельев. Я понял его слова как намёк на знаменитую фразу Геббельса: «Америка – это пена портовых кабаков Европы». И ещё Копытин попросил меня: «Сними-ка этого заморского шибздика. Пригодится для коллекции».
Две группы расположились на возвышении одна напротив другой, и стартовала странная церемония. Пеннь начал свою речь с того, что поздравил «весь присутствующий российский народ» (именно так он выразился) с наступлением царства свободы, когда изгнанные тоталитарным режимом лучшие из лучших получили возможность вернуться на свою землю. Ну, не сами изгнанники, а их потомки, их законные наследники. Ну, не вернуться, а хотя бы побывать. И мы примем все меры (тут в голосе Пення появился металл), чтобы в полном объёме были восстановлены их законные права, в том числе и право на собственность, движимую и недвижимую. «Так, вроде бы теперь я понял, зачем весь этот балаган, мрачно проговорил Копытин, и почему господин Пеннь так бился за Лес и за Шанхай…»
Вице-наместник между тем продолжал: «Скажем честно – ещё не всё в порядке в нашей новой России. Например, недавно на земли села Троцкое – да, господа, пора вернуть историческое название этому благословенному уголку земли российской! – покушались криминальные элементы, тесно связанные со свергнутым тоталитарным режимом. Мы, демократы, дали им решительный отпор. Потому что мы считаем, что в соответствии с общечеловеческими ценностями земля должна принадлежать законным и только законным владельцам. Я бы сказал так: демократия и реституция всегда идут рука об руку…»
Тут глуховатый дед Алексей Алексеич, который был в подпитии, заорал не к месту: «Верно, верно – как демократия, так и проституция…» Молодёжь захихикала. Вице-наместник возвысил голос и торжественно продолжал: «И вам, дорогой господин Троцкий, как одному из таких законных владельцев земли русской, я говорю от имени всех здесь присутствующих: простите нас за те обиды, которые были вам нанесены, и – добро пожаловать на законно принадлежащую вам землю! Надеюсь, пройдёт немного времени, кошмар позорного советского прошлого окончательно развеется, и в этом возрождённом селе вновь засияет оплот цивилизации и культуры – ваше дворянское гнездо Троцких, а перед ним – привольный Хороводный Луг, очищенный от всех дурных наносов чёрной годины произвола и попрания прав человека. И по нашему русскому обычаю позвольте преподнести вам хлеб-соль».
Собравшиеся зааплодировали, и я с тоской осознал, что Пеннь достиг своей цели: жители Посёлка № 2 одобрили решение отобрать у них Шанхай. И против этого факта не попрёшь – слова о реституции, о возвращении ветхозаветным владельцам Хороводного Луга, на котором построен Шанхай, встречено бурным одобрением, и местное телевидение это зафиксировало со всей объективностью. Ужасно, что большинство людей не интересуется собственной историей. Принарядившиеся девушки, их полупьяные кавалеры, изработавшиеся старухи, составлявшие большинство публики, безусловно не поняли, что сказал вице-наместник, не поняли, что завтра-послезавтра у них снова отнимут их дома, сады и огороды. Я ведь говорил в посёлке со многими и знал, что почти все начинают зевать, когда им рассказывают об истории Хороводного Луга, получившего своё название при крепостном праве; хорошо, если молодой парень знает, что некогда на месте Шанхая была свалка, которую превратили в цветущий сад его родители и деды.
Дореволюционное прошлое воспринимается молодыми через телесериалы о приключениях вымышленных персонажей, и связать может быть и смутно знакомое название Хороводный Луг, коварно подброшенное Пеннем, с их собственной жизнью, с их настоящим и будущим, с благополучием и достатком своих семей они не могут. Во всяком случае немедленно, мгновенно. Да, конечно, когда им потом разжуёшь и положишь в рот, они поймут и возмутятся, но… Но бесстрастная телекамера снимает их одобрительные аплодисменты и радостные лица. А завтра-послезавтра газета опубликует статью о тёплом приёме помещичьего отпрыска – вон сидит с диктофоном её автор, Танька по кличке Холостячка, которую кто только не трахал в редакции местной газеты… «Кажется, мы попались в капкан», – сказал я друзьям. «Сталинград, Сталинград», – отозвался Копытин. А Савельев мрачно буркнул: «Кое-кого я замочу…».
…Тем временем референт подал Пенню каравай с солонкой, и вице-наместник протянул его тщедушному человечку в очках-половинках, а тот, явно не зная, что надо делать с этими предметами, не поворачиваясь и уронив при этом солонку, небрежно передал хлеб негру, который просто зажал каравай под мышкой. Видимо, ни вице-наместник, ни «родовитый русский дворянин» понятия не имели о том, как в России преподносится хлеб-соль. Это вызвало недоумение и насмешливые реплики собравшихся. «Вырождение полное, мать твою!» – Савельев громко выругался, и один из чиновников метнул в него цепкий, враждебный взгляд.
А мистер Троцкий развернул бумагу, как некогда генеральные секретари ЦК КПСС товарищи Леонид Ильич Брежнев или Константин Устинович Черненко, и принялся зачитывать текст: «Уважаемый и досточтимый мистер Пеннь! Мы, русские эмигранты на Западе, знаем вас как видного политического деятеля новой России, плоть от плоти и кровь от крови элиты русского народа, как внука видного иерарха церкви, репрессированного сталинским режимом вместе с десятками миллионов других православных христиан. Благодарю вас от имени русской эмиграции за этот тёплый приём. Но это не всё. Мы, русские люди на Западе, знаем вас и как видного борца за наши права, как борца за реституцию...»
Его прервал звонкий голос Насти, правнучки Мироновны: «И этот тоже за проституцию! Офонарели, что ли…» Народ зашумел, чиновники на трибуне засуетились, и тут… И тут началось самое главное. На площади показалась тёща Донченкова и пестро одетая женщина почтенных лет – без сомнения, её та самая долгожданная заморская сестра. А рядом с ними ехала съёмочная группа американского телевидения, и оператор водил камерой, высунувшись из люка в крыше машины. Ещё один оператор с камерой шёл пешком, снимая идущих женщин; он то забегал вперёд, фиксируя выражение их лиц, то заходил сбоку. Сестры увлечённо разговаривали друг с другом, но вот американка посмотрела на трибуну и мгновенно преобразилась. «Вау! Дабл-Винни! Зяма! Зяма! – закричала она. – Боже мой, это же Зяма Бронштейн! Откуда ты здесь? Какой сюрприз!»
Она ловко вскочила на возвышение и бросилась обнимать потомка нашего помещика: «Зяма, Зяма, признайся, это сестра всё подстроила? Ой, хитрая!» И, обратившись к собравшимся, весело затараторила: «Я так рада очутиться снова на родине, в гостях у моей дорогой и любимой сестры! Я давно мечтала приехать, да всё денег не было. А теперь благодаря телекомпании мне это удалось. И тем более я рада увидеть здесь моего приятеля Зяму Бронштейна, которого мы зовём Дабл-Винни, потому что он сначала жил в Виннице, потом в Виннипеге, в Канаде, а теперь у нас в Штатах. Зяма, признайся, но ты-то как сюда попал? Тебя тоже привезло телевидение? Я вижу, ты здесь уже совсем освоился. Познакомь же меня с твоими русскими друзьями…» И она протянула руку вице-наместнику.
Тут один из чиновников, сопровождавших Пення, видимо, осознал, что происходит, и скомандовал: «Прекратить съёмку! Убрать камеру!» Местный оператор выполнил команду, но его заморский коллега, не понимающий по-русски, продолжал фиксировать происходящее. Охранник бросился к нему, ударил по камере, но его оттащил референт Пення, указав на второго янки-боя, который, стоя в машине, делал сенсационные кадры: подавление свободы в России. Я тоже снимал своей «мыльницей», но меня интересовала не драка, а главные персонажи – Пеннь и Бронштейн-Лжетроцкий. Через минуту вице-наместник со свитой уже мчался по направлению к Транзитному шоссе. «Дабл-Винни» Бронштейн, обругав старую американскую дуру по-английски и по-украински («шоб у тебя очи повылазили»), тоже поспешил уехать со своими спутниками. При этом негр бросил на землю каравай, с которым не знал, что делать.
…Не люблю я Карлу Марлу, подвёл Копытин первые итоги, однако он правильно заметил: сначала происходит трагедия превращения Бронштейна в Троцкого, а спустя сто лет она повторяется в виде фарса на тот же сюжет.