…Я понимаю, что читатель может хмыкнуть – как это у вас всегда всё гладко получается. Конечно, не всё и не всегда. В качестве примера неудачи приведу мой собственный просчёт. Это связано с появлением у нас в посёлке в качестве дачника VIP-персоны, профессора N., которого я зашифрую под кличкой профессор Кислощеев. Он был из тех фантастических проходимцев, которые внезапно поднимаются на самый верх, как зловонные пузыри из болотных топей, становясь халифами и халифятами на час. А Кислощеев тогда постоянно мелькал на телеэкране, регулярно печатался где только можно. Мы бы никогда и не узнали, почему объявился у нас этот важный и без сомнения очень состоятельный человек, который вполне мог бы провести отпуск на любых Канарах, если бы не случайность.
Однажды Витька Крымов вышел набрать грибов к ужину и чуть не наткнулся на копытинского дачника, который, сидя на тёплой хвое и прислонясь к сосне, говорил по мобильнику. Дачник не заметил витькиного приближения, да и ходит тот, как Дерсу Узала. Конечно, мой друг не стал бы подслушивать разговор постороннего человека, но произнесённая им знакомая фамилия заставила Витьку Крымова насторожиться. «… Хозяин мой, – говорил дачник, – фрукт ещё тот, знаете, законченный тип злобного обскурантиста… И фамилия идиотская – Копытин…Вся эта, ну, вы знаете, простонародная лже-мудрость… Потянет если не на книжку, то на полкнижки… Да-да, я его разделаю, как бог черепаху…». Вечером мы все собрались, проанализировали ситуацию и поняли, почему так настойчиво рвался к Копытину VIP-профессор. Значит, кто-то заслал его сюда. Но с какой целью?
Тут надо сказать, что Копытин разным дачникам назначает разные цены. Сначала он долго беседует с человеком и определяет его политико-идеологическое лицо. Чем враждебнее идеология – тем бóльшую цену заламывает Копытин. «Горбачёвцы-ельциноиды должны мне платить за своё, хотя бы идейное, соучастие в преступлении», – поясняет он. Ну, конечно, если кандидат в постояльцы покажется ему совсем уж свиньёй, он его отвергнет. Выходило так, что Кислощеев перехитрил Копытина. В ходе «тестовой беседы» он всё больше разглагольствовал о разных странах, где ему доводилось бывать. Не скрывал, что мог бы поехать куда угодно, но, во-первых, ему предстоит очередная командировка в США, в Лос-Анджелес, а, во-вторых, он именно из-за характера своей работы, связанной с непрерывным мотанием по заграницам, хотел бы провести отпуск в российской глубинке, но и не очень далеко от Москвы, на случай экстренного вызова. Всё звучало вполне логичным, однако профессор чем-то не понравился Копытину, и тот заломил очень высокую цену, подумав про себя: откажется – ну и чёрт с ним, другого найдём. Кислощеев не отказался. Теперь-то, после случайной встречи Витьки Крымова с профессором в лесу, мы поняли, как хитрил Кислощеев, почему он выпытывал и выспрашивал Копытина обо всём на свете.
Так случилось, что во всех этих отношениях я никак не был замешан. Когда Кислощеев поселился в копытинской пятиэтажке, я был в отъезде, а потом он меня ни разу не видел вместе с его квартирохозяином в Шанхае. И мужики поручили мне «углублённо прощупать» дачника. Может быть, ничего плохого он и не замышляет, а мы сдуру чего-то испугались. Мужики без труда устроили так, что Кислощеев мною заинтересовался – видимо, как источником информации. Старый журналист, наверняка, мол, много знает. Несколько раз мы совершили длительные прогулки, и я проникся к VIP-профессору глубоким отвращением. Почему – сказано в стихотворении, которое здесь публикуется, рассказывать прозой было бы слишком долго, скажу лишь, что, не называя фамилии Копытина, он разглагольствовал о том, что давно надо разоблачить «эту так называемую народную мудрость» и «показать убожество всего того, что существует независимо от Запада».
Когда VIP-профессор меня, что называется, достал, я решил подшутить над ним, немного попугать. Ещё не имея никакого плана, просто так, без задней мысли, я спросил, а не боится ли он заблудиться в лесу – многие дачники боятся, здесь, по словам стариков, особо хитрый Леший водится. VIP-профессор рассмеялся: да я бывал там, где царствуют духи Вуду, плевать мне на жалких русских леших, которые, наверное, давно уже спились. Ах, зря он это сказал! Да ещё в таком месте – мы как раз подошли к Чёртову Оврагу. В этом месте легко заблудиться потому, что овраг петляет, и на двух его поворотах стоят, на расстоянии с километр, две огромные, приметные и совершенно одинаковые ели. Новичок, увидев ель, вспоминает, что он её уже видел, и часто делает неверный вывод о нужном направлении. Некоторые, бывало, подолгу кружились в Чёртовом Овраге. «Идите прямо, – сказал я Кислощееву, – я вас догоню, нужду справлю и догоню…»
БАЛЛАДА О ПОПУТЧИКЕ
Вроде русский попутчик со мной увязался,
но странный,
В заграничных, похоже, каких-то волшебных очках:
Иностранное видел на самых русейших полянах,
Над болотиной ржавой, на небе, в реке и в полях.
«Дивный дуб! – восклицал он. – Вполне подойдёт
Робин Гуду! (Соловья-то-Разбойника вспомнить, конечно, не мог.)
Здесь, в лесу, говорил он, дриады, дриады повсюду,
А в древесных стволах я Дереновский вижу мазок».
Он при виде Кикиморы вспомнил зачем-то Эриний,
Бултыхнулась Русалка – он что-то сострил
про Наяд;
Рассуждал о российской бесплодной
духовной пустыне,
Меж берёз проходя, напевал про кокосовый сад.
Сообщил, что профессор, что служит
в Кремле консультантом,
Разработками Русской Идеи он занят сейчас;
Штат набрал за границей: «Отборные ищем
таланты,
Послезавтра, надеюсь, приедет русист-папуас».
Он не то чтоб смердел – мозговою лучился
отравой,
Как двуногий Чернобыль, во всей
русофобской красе…
Ладно, – я озверел, – прощевай, мне отсюда направо,
Ты ж левее, вдоль речки, бери сосняком на шоссе…»
Я-то что, я ушёл, я его даже пальцем не тронул,
Но другие слыхали, о чём говорил он со мной.
Тут же Баба-Яга консультанта столкнула по склону
Прямо к речке, а там его как шуганёт Водяной!
Он попятился в чащу, но Леший у нас знаменитый,
Хоть кого меж трёх сосен способен водить дотемна;
А как Филин заухал – профессор откинул копыта:
Напугала, видать, непонятная «эта страна».
Труп нашли на рассвете у самой шоссейной дороги,
Только-только помчались искать из Кремля патрули.
«Чаадаев ты наш, – поклялась демшизá в некрологе, –
Отомстим той земле, на которой тебя извели!»
Если же говорить прозой, дело было так. Я не имел намерений убить его, хотел только попугать. Думал, вернусь через час, наберу кошёлку грибов и вернусь. Я не сомневался, что найду его на том же месте, в Чёртовом Овраге, бегающим от одной приметной ели к другой. Точно там и нашёл, только мёртвого. Он был ещё тёплый и от него воняло – у некоторых желудок слишком стремительно реагирует на страх. Едва я отошёл от трупа, зарядил дождик, и это меня обрадовало – никаких следов. Мужики внимательно выслушали мой покаянный отчёт, не ругали, Копытин только сказал – ну что ж, в каждом деле бывают издержки… Я так подробно излагаю этот эпизод, чтобы не приукрашивая, объективно показать: не всё у нас бывает гладко. Тем более у меня, всё же я позднее других мужиков вступил в Борьбу.
…Но мне из суеверия не хотелось бы на такой ноте завершать рассказ о чисто российских убийствах. Несмотря на весь мой пессимизм (а может быть, это просто усталость пожилого человека), должен признать, что на данный момент дела идут, пожалуй, лучше, чем шли последние годы. Голубцов, как я уже упоминал, стал наконец-то майором – при Молдавченке его продвижение по службе тормозилось. С толсторожим генералом покончено. Сначала его арестовали по громкому земельному делу, тому самому, о котором центральные телеканалы вещали-верещали целую неделю. Правда, вице-наместник выпутался, но совсем незамаранным из такой передряги не выйдешь. Молдавченко стал пить не в меру, кратковременное пребывание в узилище сломало его. Сработали давние связи Голубцова, сработали его «рекомендации», поддержанные другими честными ментами и переданные по свойским каналам в спец-КПЗ, куда привезли вице-наместника и «по ошибке» поместили сначала в общую камеру. Ну, а там за час можно покалечить психику человека, ни разу его не ударив. Генерала заставили сделать одному рецидивисту, которого он дважды сажал в тюрьму, «чёрный минет», то есть вылизать задний проход после того, как тот облегчил желудок. Позорное наказание оказало на вице-наместника долговременное действие. Теперь привыкший обжираться Молдавченко ел с отвращением, его часто рвало, он страшно исхудал, от раскормленной рожи ничего не осталось.
Да и по дочери он, несомненно, сильно горевал. Тем более жена его к тому времени окончательно спилась и умерла, а сын-игрок совершенно маразмировал, тоже стал пить и большую часть времени отец держал его по больницам. Светом в окошке у вице-наместника была дочь, и вот теперь и её не стало. Тоска гнала Молдавченку из дома, он завёл привычку ездить в пригородную рощу и, оставив машину с водителем на шоссе, прогуливаться в одиночестве. Там-то Савельев и привёл приговор в исполнение. Увы, преступник находился в прострации, и мой друг не испытал полного удовлетворения – как набоковский Гумберт Гумберт, когда отправлял на тот свет человека, отнявшего у него Лолиту. Приговорённый к смерти генерал плакал и бормотал: «Доченька, всё ведь ради тебя, ради тебя», не обращая никакого внимания на вплотную приблизившегося к нему Савельева. Я понимаю: звучит невероятно, но железный Савельев на мгновение дрогнул – и вынужден был переменить план. Он разминулся с Молдавченкой и метнул нож ему в спину. Не имело смысла объявлять приговор, как Савельев первоначально собирался, и напоминать о двух проклятиях Фаридовны («Да не будет счастья в доме твоём!» и «Да пойдут прахом все твои деньги!»). Рассказывая мне о казни, мой друг усмехнулся: «Словом, хоть это получилось. Как в твоём стихотворении – «Я бросаю неплохо, / Чай, служил в ВДВ…» Это ведь ты про меня писал?»
Обязанности вице-наместника временно стал исполнять его первый заместитель пучеглазый коротышка Бруцкус. Вопрос о нём, очевидно, снимется сам собой. Бруцкус продал дачу, жену с тремя малышами отправил погостить на лето к родственникам в Израиль, а дочку с её дорогой скрипочкой послал учиться музыке в Америку. Похоже было на то, что вр. и. о. вице-наместника намылился уезжать из России. Мы сочли благоразумным отступиться от Бруцкуса, но – на тот случай, если наши прогнозы неверны и никуда уезжать он не собирается – подтолкнуть его именно к такому решению. Мы вернулись к идее пугануть его, но уже не через дочку, а непосредственно. С этой целью наши юные хакеры передали ему на e-mail написанное мною двустишие:
Ты уяснил бы себе, пучеглазая гнида,
Что ожидает тебя персональный погром.
В этих двух строчках, конечно, нетрудно найти чисто поэтические недостатки, но я счёл возможным ими пренебречь. Главное было – донести до сознания преступного адвоката магическое слово «погром». Мы не сомневались, что оно сработает, и перестали обсуждать «проблему Бруцкуса». Тем более, забот у нас было достаточно – подрастали, как говорится, новые враги.
Однажды заехал Голубцов, поделился новостями из недр Администрации. Гренадьева (а она, оказывается, фаворитка, или, как предпочитает на старинный манер выражаться Копытин, полюбовница самого наместника) благословляла тот день, когда съездила с «гастарбайтерами» в окрестности платформы Товарищ. «Я сама хотела там построиться, в лесу неподалёку от платформы, – тараторила чиновница с подругами за обедом, – уже бумаги мне Керимов готовил, но там, оказывается, такая вонища! Это последствия свалки. Я посмотрела архивы – и правда, много лет туда московский мусор возили, так что вонь, видимо, надолго. А если бы построилась, вбухала деньги?» Из слов Гренадьевой нам стало известно, что посадить виллу в нашем Лесу можно, оказывается, через Керимова. Этот неприметный, угодливый, приторно-вежливый азербайджанец появился в райцентре недавно. Кто он? Новый Гранькин? Голубцову мы поручили взять его в разработку. Ему будет помогать (втёмную, конечно) Колька Шарафутдинов. Он из нашего посёлка, в пацанах был хорошим, старательным дозорным у Копытина, а теперь вырос, начал работать шофёром в администрации. Наша смена, говорит Копытин. Колька Шарафутдинов, да Серёжка Лыков, да Мишка Лобанцов – хорошая будет смена…
Иначе говоря, наша Борьба продолжается по-прежнему. По-прежнему власть против мужика. Кстати об этом. Недавно я ездил в Москву, попал в густоту утреннего потока с электричек, когда станция метро «Комсомольская-кольцевая» работает только на вход. По радио и в милицейские мегафоны пассажирам терпеливо разъясняют: выход в город только через станцию «Комсомольская-радиальная», пользуйтесь, пожалуйста, станцией «Комсомольская-радиальная»… В тот раз ещё с эскалатора я заметил солдата, упрямо пробивающегося сквозь встречный поток – на выход. Когда я сошёл с движущейся лестницы, столкнулся с ним нос к носу. У парня было красивое и умное крестьянское лицо. Удостоверившись, что здесь в город не подняться, он повернул назад. Я спросил – ты что, задумался, не слышал объявлений? Слышал, ответил он, меня и менты с мегафонами хотели задержать… Так чего ж ты их не послушал, спрашиваю, не поверил, что ли?! Солдат посмотрел на меня как на дитё малое (так порой смотрит на дачников наш философ Копытин): «Ясно, не верил. То ж начальство. Что хошь скажить. Оно ж завсегда назло людЯм». Нельзя не признать, что в этом утверждении ясноглазый паренёк, впитавший в себя опыт многих поколений русского народа, был совершенно прав.