Кроме Платона Васильевича, он грузил своими «деревенскими» вопросами Ирину Николаевну, в класс которой со временем перешла Лора и в которой обрела своего Учителя. Постепенно у Германа Петровича с этой молоденькой женщиной тоже установились доверительные, хорошие отношения. И он не удивился, когда однажды Ирина Николаевна позвонила и взволнованным голосом попросила о немедленной встрече. Сначала Герман Петрович решил, что речь пойдёт о каком-то подростковом конфликте, в котором замешана Лора (преподавательница, на его взгляд, придавала подобным инцидентам слишком большое значение), но дело оказалось куда серьёзнее.
– Ко мне приходил ваш родственник, – Ирина Николаевна кипела негодованием, – хорошо, что я сумела удалить Лору, он зачем-то стал говорить, что её отец, то-есть, простите, вы, Герман Петрович, отпетый, как он выразился, уголовник, что вы якобы дурно влияете на дочь… Спрашивал, нужна ли его помощь, он художник и мог бы помочь в её воспитании…
– Кроме вас, он с кем-то говорил? – прервал её Герман Петрович.
– Я сразу поняла, что это какая-то провокация, – воскликнула Ирина Николаевна, – что это, простите меня, просто мерзость. Он сказал, что хотел бы расспросить соучеников Лоры, но я, разумеется, не допустила этого. А вас я попросила приехать потому, что опасаюсь: этот тип может прийти снова и завязать контакты с детьми… Вы же понимаете…
– Он давно был?
– Я позвонила вам сразу после его ухода. Я смотрела в окно, он сел в красную машину и поехал вон по той улице…
Герман Петрович встал и поклонился учительнице:
– Огромное вам спасибо, Ирина Николаевна. Этот тип никакой не художник, он никогда в жизни не работал, живёт на средства своего отца, дедушки Лоры, банкира. Его покойная сестра была моей женой. Он всегда нас обоих ненавидел, завидовал. Его визит к вам, как я полагаю, начало шантажа – он хочет, чтобы я платил ему деньги за молчание.
Паханчик, разумеется, не собирался исповедоваться перед Ириной Николаевной, посвящать её в детали своего криминального бытия. Зачем пугать её, рассказывая, кого, когда и как ему приходилось мочить, кого пытать, вымогая деньги или сведения, кого просто пугать, угрожая поставить на голое брюхо раскалённый утюг или засунуть в задницу паяльник. Но надо было объяснить поведение Ореста, и Герман Петрович счёл возможным сообщить Ирине Николаевне «облегчённые» сведения о себе:
– Не пугайтесь, но я и вправду сидел. За торговлю валютой в советское время. Вы, наверное, заметили татуировки на моих руках – они оттуда. Теперь я занимаюсь тем же самым как банкир – совершенно легально. Мир меняется, Ирина Николаевна, и люди меняются. Раньше вот я классической музыкой совсем не интересовался, а теперь донимаю вас вопросами… Но главное для меня – дочь, её счастье, её учёба, её душевное спокойствие.
– Герман Петрович, я тревожусь за нашу милую Лору. Дети так ранимы, их так легко обмануть. Сделайте всё, чтобы оградить девочку от этого типа…
– Сделаю. Причём бить-убивать его не придётся. Я расскажу обо всём его отцу – моему партнёру по бизнесу и бывшему тестю. Старик обожает Лору. Я думаю, он воздействует на непутёвого сынка очень просто – перестанет давать ему деньги…
Паханчик догадался, куда поехал Орест из музыкальной школы – в свой любимый клуб, и отправился туда же. На стоянке заметил красную машину шурина и вошёл в здание со служебного входа. Здесь он был одним из совладельцев, и его всюду пропускали. Заняв место на балконе, Паханчик увидел в полупустом зале Ореста – «вольный художник» в одиночку пил пиво. Дождавшись, когда родственничек двинулся в сторону туалета, поспешил за ним, повесил снаружи на дверь вывеску «Простите, идёт уборка» и вошёл в помещение. «Вольный художник» покачивался у писсуара. Паханчик вставил его голову в этот самый писсуар и, подавляя в себе острое желание придушить подонка, предупредил:
– Кабы не твой отец, ты сейчас подох бы. Пока живи. Но ты мне надоел. И если где-то кому-то, особенно возле музыкальной школы, хоть слово скажешь про меня – уголовника, тебя накажут. Отрежут язык, чтоб не болтал, отрубят пальцы – чтоб не мог доносы писать, выколют глаза – чтоб ничего не видел, и проткнут уши – чтоб ничего не слышал. Ты меня понял? А теперь полакай вон из того унитаза, да, из того, кто-то забыл спустить за собой. Если не напьёшься – возвращайся к пиву.
Когда Орест опустился перед унитазом на колени, Паханчик покинул туалет и занял столик в ресторане. Вскоре в зал вернулся и «вольный художник», но – не справился с приступом тошноты. Официанты подскочили и вывели его из клуба.
А через пару дней к Герману Петровичу приехал Платон Васильевич с Ириной Николаевной и сообщили о новой выходке «вольного художника». Преподавательница шла по бульвару, когда он на неё наскочил, стал грязно ругаться и кричать – это ты меня, такая-сякая, заложила, кто тебя за язык тянул, теперь я такое на тебя навешаю, что не отмоешься. Девушка растерялась, хорошо, что случайно там оказался Платон Васильевич. Став свидетелем безобразной сцены, он «пару раз» вмазал хулигану и закинул его головой вниз в мусорный контейнер. Ирина Николаевна объяснила Платону Васильевичу, кто на неё напал и почему. Встревоженные за судьбу своей любимицы, они поспешили к её отцу. Выслушав их, Герман Петрович предположил, что, видимо, у Ореста крыша поехала под воздействием алкоголя или наркоты. А про себя подумал, что родственничек становится неуправляемым и опасным, проблему надо решать кардинально.
Тем же вечером он поехал к Михаилу Борисовичу, чертыхаясь по поводу потери времени: вместо того, чтобы разгадывать головоломки Альбома, ему придётся вести тяжёлый разговор с бывшим тестем. Но разговор не состоялся: Михаила Борисовича полчаса назад увезли в больницу с приступом стенокардии. Был ли приступ чем-то спровоцирован, и сыграл ли какую-то роль непутёвый сынок? Скорее всего, сыграл: старик не мог не спросить Ореста, отчего у него фингал под глазом и выбиты передние зубы, а «вольный художник» должен был что-то ответить. Но узнать об этом Паханчику не довелось.
Его поразило поведение всей «чёртовой троицы» – Жанна, Кристина и шепелявящий Орест, перебивая друг друга, допытывались у ненавистного родственника, когда они смогут получить наследство, если отец умрёт. Правда ли, что завещание вступает в силу только через полгода? Как они будут жить эти месяцы? Нельзя ли это время получать отцовский оклад? Можно ли взять в банке кредит – под залог наследства? Надолго ли затянется процесс, если объявятся какие-то другие претенденты на отцовское наследство? Могут ли претендовать на него иностранцы – у Михаила Борисовича, оказывается (партнёр об этом не знал), был брат в Германии, он умер, но у него остались дети; насколько они опасны для Жанны, Кристины и Ореста? (Ещё одну наследницу, Лору, они, разумеется, не упомянули.) А если претенденты объявятся, надо ли нанимать адвоката для борьбы с ними, кого именно, сколько ему платить и где взять деньги для этого?
Герман Петрович слушал их сбивчивые выкрики, и его презрение к этим людям росло неудержимо.
– Кто-нибудь поехал с отцом? – резко перебил он родственничков. – В какую больницу его повезли? Как туда звонить?
Они только пожимали плечами, а потом Кристина фальшиво заплакала и промямлила: «Если ты что-то узнаешь, позвони нам…» Герман Петрович ушёл, не сказав ни слова и хлопнув дверью. Назавтра утром, едва он приехал в офис, помощник доложил ему, что Михаил Борисович умер ночью, в половине первого. Герман Петрович собрал правление, единогласно решили похоронить совладельца за счёт банка, поминки устроить в отдельном зале ресторана, где любил обедать покойный. Извещения об этом – от имени правления и с выражением соболезнования – были посланы всем детям Михаила Борисовича.
За поминальным столом Герман Петрович выбрал себе место подальше от родственников – теперь уже, можно сказать, бывших. По левую руку от него сидела Лора, другим её соседом был Платон Васильевич – Герман Петрович уговорил его прийти, опасаясь, что придурочный Орест выкинет какой-нибудь фортель, и девочке может потребоваться защита. Она действительно понадобилась. Сначала к племяннице направилась Кристина; расплёскивая вино из бокала, она театрально всхлипывала: «Бедная сирота, как ты теперь будешь жить без дедушки, он один был твоей опорой…» В этот момент говорил речь главный бухгалтер банка, старый друг покойного. Платон Васильевич перехватил Кристину на подходе к ученице – «Пожалуйста, погодите, не прерывайте оратора», – крепко сжал её руки и силой усадил на диван. «Вам надо успокоиться», – ласково пропела ей подготовленная Паханчиком официантка и дала выпить воды, в которую было подмешано снотворное. Кристина пролила себе на платье свой бокал и заснула с открытым ртом. Её вынесли из зала и уложили спать в гардеробе.
Легче удалось отбить атаку Ореста. Он тоже двинулся было за спинами гостей в стороны Лоры, но навстречу ему поднялся Платон Васильевич: «Вы не меня ищете?» Только тут «вольный художник» заметил его и узнал, а узнав, перетрусил, вернулся на своё место и стал глушить рюмку за рюмкой. Он что-то бормотал, попытался обнять соседа, но тот брезгливо сбросил его руку, подозвал официанта, и вскоре Орест храпел в гардеробе рядом с сестрой. За всё это время Герман Петрович ни разу не повернул голову в сторону родственников. Так же хладнокровно, удивляя отца, вела себя Лора. «Слава Богу, – решил он, – девочка ничего не заметила и не поняла». Но когда они приехали домой, Лора обняла его за шею и рассудительно, как взрослые утешают детей, сказала:
– Не расстраивайся, папочка. Я очень тебя люблю, а дядя Орест – плохой человек. Я не хотела тебе говорить, но сейчас скажу – он встретил мою подругу Сабину и стал сочинять про тебя всякие гадости, она с трудом вырвалась и убежала… Мы обе плакали…
Гладя дочь по голове, Герман Петрович еле сдерживал слёзы. После признания Лоры он понял, что расправиться с Орестом придётся не так, как он мечтал, – вырвать язык и прочее. Он подослал к нему Витю Орехова (Ореха), молодого и очень толкового пацана, который сумел быстро войти в доверие к «вольному художнику». Под расписки с расплатой из будущего наследства стал давать Оресту деньги и травку, и тот стремительно покатился к пропасти. Кроме того, пацан контролировал его перемещения, что оказалось нелишне, – «вольный художник» дважды пытался подъехать к музыкальной школе, где училась Лора.
На Крещение Витя Орех предложил пьяному Оресту купнуться в проруби. Тот, плохо соображая, согласился. Ну, и, конечно, пацан, сам здоровый, как бык, и привычный к зимнему купанию, пару лишних минут удерживал «друга» в ледяной воде. Для того дело окончилось пневмонией со смертельным исходом. У Жанны хватило наглости настойчиво, в требовательном тоне попросить бывшего свояка, чтобы он оплатил похороны и поминки, но Герман Петрович отказал. И, конечно, не поехал взглянуть на «любимого родственника» в гробу. Не присутствовала на церемонии и Лора – вместе с классом она проводила зимние каникулы в Санкт-Петербурге.
Ирина Николаевна и Платон Васильевич не раз говорили Герману Петровичу, сколь необходимы музыкантам путешествия – и для общего развития, как всем людям, и чисто профессионально.
– Я ездила с одной голландской пианисткой в Клин, к Чайковскому, – как всегда, эмоционально рассказывала Ирина Николаевна, – так вот, по дороге обратно, в Москву, она попросила остановить машину и немножко прогуляться по лесу. Она хотела услышать звуки русской природы, шелест нашего леса, который вдохновлял Чайковского. Ведь это не такой Шелест Леса, как у Вагнера, не правда ли? Так же и русские музыканты – они должны знать звуки итальянской ночи, чтобы лучше понимать «Ночь» Вивальди, разве не так? А разве южане, не знакомые с метелью, могут вникнуть в тонкости Сибелиуса, в то, как он писал северные зимы?
Герман Петрович только внутренне вздрагивал, стараясь запомнить имена, которыми сыпала девушка. Но он понял, чем может помочь Лоре в этом отношении, и не только ей. Он решил на летние каникулы отправить весь её класс (с Ириной Николаевной, разумеется) в Италию, о которой так много говорили музыканты. При этом он уже понимал, что ему лучше остаться за кулисами. И для Лоры лучше. Пусть она будет как все в своём классе – а не дочкой спонсора-мецената.
Не раскрывая своего замысла, он не раз заводил со своими молодыми друзьями-музыкантами разговоры о помощи бизнеса художникам, и в ходе этих разговоров узнал, в частности, о великом русском меценате лесопромышленнике Митрофане Петровиче Беляеве, «Третьякове от музыки», как называл его Платон Васильевич. Узнал и о том, как поддерживала Чайковского супруга железнодорожного магната Надежда Филаретовна фон Мекк. Советовался и с юристом.
В результате пришёл к выводу, что пока его личное участие в меценатстве, тем более касающемся его дочери, афишировать не следует. Последствия могут быть самыми разными и самыми неожиданными, объяснили ему. Смотря на кого нарвёшься. Лоре скоро поступать в Консерваторию. Можно, конечно, облегчить ей судьбу щедрым жестом, но завистники-недоброжелатели (а таких у талантливых людей всегда много) припишут её успех влиянию отцовских денег. Девушка она способная, должна поступить и так. Не удастся – пусть учится на платной основе. Можно и за границей. После таких разговоров Герман Петрович и основал фонд «Митрофан», назвав его в память о Беляеве.
В официальных документах Фонда его фамилия не значилась, но он выступал как уполномоченное им лицо и в этом качестве повёл переговоры о летней поездке Лориного класса в Италию. Он также предложил Платону Васильевичу поехать с детьми. Для правдоподобности он не отрицал своё участие в Фонде, но пояснял, что финансисты, давшие деньги, совсем ничего не смыслят в этих делах, а он, несмотря на свое невежество, среди них – «эрудит»: ведь у него одного дочь учится музыке. Развеяв сомнения самолюбивого Платона Васильевича, Герман Петрович предложил ему и Ирине Николаевне скорректировать «намеченный финансистами» маршрут. В результате решили вместо отдыха на море посетить Австрию – Вену и, главное, Зальцбург, город Моцарта. Кроме того, Герман Петрович рассказал о плане Фонда – купить со временем дом где-то в Западной Европе, чтобы устроить там пансионат для молодых русских музыкантов и попросил помочь выбрать место для этого дома. Ирина Николаевна и Платон Васильевич тут же горячо заспорили, а начинающий меценат, подливая им чай, только любовался ими. Он начинал понимать, что это и есть подлинная, настоящая жизнь, и радовался, что прошлое уходит.
Но уходить оно никак не хотело. Герман Петрович надеялся, что без Ореста родственный конфликт угаснет, но снова ошибся. Ирина Николаевна сообщила ему, что к ней приходили Жанна Михайловна и Кристина Михайловна – проверять, действительно ли Лора была в отъезде и не могла присутствовать на похоронах «любимого дяди, который так много сделал для её воспитания и культурного развития». Они хотели пройти в комнату пансиона, где жила Лора, но преподавательница, уже понимающая, что происходит вокруг её любимой ученицы, вызвала охрану, и наглых тёток выпроводили.
Паханчик встретился с ними и, преодолевая себя, подчёркнуто вежливо попросил оставить в покое его дочь и не искать с ней контактов. Жанна засмеялась:
– Мы согласны, но надо будет заплатить...
– То есть?
– Мы не боимся обвинений в шантаже и вымогательстве, – дополнила сестру Кристина. – Но ни у тебя, ни у нас нет выбора. Нам нужно как-то жить, пока мы не вступим в права наследства, а ты боишься за репутацию своей дочери. Так что платить придётся.
Паханчик понял, что у него действительно нет выбора, но не того, который имели в виду глупые бабы, и вынул портмоне:
– Сколько?
– Давай сколько есть, а вообще нам нужна хотя бы пара
тысяч. Долларов, естественно. Разумеется, в неделю.
– У меня с собой полторы тысячи.
Кристина цепко схватила деньги:
– Эти не в счёт, у Жанки завтра день рождения – дополнительные расходы…
Приехав домой в хорошем расположении духа, Герман Петрович полночи просидел над Альбомом, распутывая связи Сержа Воронцова с братьями Коновницыными. А утром Паханчик в одном из своих придорожных ресторанов встретился с верными пацанами и дал им ориентировку. Как он и предвидел, сёстры отправились отмечать день рождения Жанны в клуб, где они не раз бывали с Орестом – в напрасных надеждах, что туда на белых конях прискачут их принцы. Ну, а у Паханчика там всё было схвачено.
Подвыпившую Кристину взяли на выходе из клуба и нашли у неё в сумочке несколько пакетиков наркоты. Ночь она просидела в обезьяннике с хулиганками и дешёвыми проститутками, отделавшими её как следует; анализ показал наличие наркотика в организме (он попал туда с вином). Жанна устроила скандал в отделении милиции, требовала немедленно освободить сестру, совала дежурному пачку долларов – и была задержана за попытку дать взятку. Естественно, в её крови также был обнаружен наркотик. Ну, и, конечно, из обезьянника она вышла растерзанной не меньше сестры. Герман Петрович Воронов проводил в это время заседание правления банка.
Несмотря на их вопли, Жанну и Кристину поставили на учёт как наркоманок. Поэтому они не удивились, когда к ним домой на следующий день постучалась молодая женщина, представившаяся медсестрой из наркологического диспансера. Это была «палочка-выручалочка» Паханчика по кличке Пацанка-Танечка, поразительное сочетание ангельского личика, непрошибаемого хладнокровия и мастерского владения боевыми искусствами. Многие пацаны пострадали от неё: Пацанка-Танечка не терпела грубых приставаний и сама выбирала себе мужчин. А уж когда сталкивалась с неприкрытой агрессией – превращалась в фурию.
В начале своей карьеры телохранителя она попалась на глаза «бешеному горцу» Расул-Дагу. Она заскочила в спорткомплекс, но не на тренировку, а по делу, по дороге в гости, потому и одета была празднично. Расул-Даг не понял, кто она такая, и сказал трём своим головорезам: «Я сегодня бабы нэ хачу, вы с ней побалуйтесь, а потом в Турцию – за таких харошие дэньги дают». Сказал и вышел. Пацанка-Танечка осталась в спортзале одна с тремя вооружёнными кавказскими гориллами. «Ну раздэвайся», – лениво приказал девушке один из них, крутя на пальце пистолет. Двое других стали ритмично хлопать в ладоши и гортанно выкрикивать: «Стрыптиз дэлай, русский сука, стрыптиз дэлай!» Пацанка-Танечка сняла длинную юбку (ей нужно было высвободить ноги для возможной драки или бегства) – кавказцы сразу охрипли и уже не отводили глаз от вожделенных бёдер белой женщины, едва прикрытых кружевными трусиками. А девушка плавным движением вынула из причёски спицу, резким ударом проткнула первому дикарю кадык, выхватила из его руки пистолет и выстрелила второму в пах; третий джигит, как большинство ему подобных, способный к бою только при численном перевесе, забыл про свой ствол и бросился бежать, но получил пулю в затылок.
Расул-Даг обедал в ресторане, когда ему доложили о случившемся. «На куски разрэзать бабу, на куски! – зарычал бандит, но тут к нему подошёл незнакомый качок и сказал: «Просили передать – если хвост против Пацанки-Танечки поднимешь, твоих сестёр в Неве утопят». Сёстры Расул-Дага жили в Санкт-Петербурге; думая, что похожи на европеек (хотя они не дотягивали и до тбилисских кекелок), изображали из себя светских львиц, шлялись по ночным клубам, и гарантировать их безопасность он не мог. Пришлось отказаться от мести, ограничившись проклятиями в адрес «этих коварных русских». «Ну за что она убила моих людей? – восклицал Расул-Даг. – Ни за что! Проклятая страна Россия – с бабой пошутить нельзя!»
…С Паханчиком, отличавшимся от многих других вежливостью и точностью в расчётах, Пацанка-Танечка работать любила и охотно приняла его поручение «вести» Жанну и Кристину. Сказав, что это нужно для профилактики, она сделала им уколы, после которых только очень волевые люди могли бы подавить в себе неудержимую тягу к зелью. Через пару дней она снова пришла – и, действительно, принесла пациенткам необычайное облегчение. Предупредив, что не сможет приходить часто (народу, мол, в диспансере не хватает, а больных всё больше и больше), Пацанка-Танечка научила их делать уколы друг другу и оставила запас «лекарства». Но тем не менее заскакивала проведать пациенток. Приносила им еду и курево, за что, кстати, жадные бабы ничего ей не платили.
Разумеется, они не заметили, что «медсестра» установила жучки в квартире: надо было отследить, не соберутся ли Жанна и Кристина встретиться с племянницей или её подругами, и пресечь эти попытки. Но никакого интереса к внешнему миру сёстры не проявляли, теперь кроме зелья для них ничего не существовало. Обе умерли от передозировки наркотиков через две недели. В память о Михаиле Борисовиче их похоронили за счёт банка. Герман Петрович Воронов в эти дни находился в загранкомандировке.
Когда он вернулся и ему рассказали о печальном конце его бывших своячениц, он сделал вид, что впервые об этом слышит.
– Сами виноваты, – жёстко прокомментировал новость Герман Петрович. – Ни дня в своей жизни не работали, а родители, к сожалению, не вечны. Не мог же я давать советы моему старшему товарищу, Царство ему Небесное, как воспитывать детей…
Согласно завещанию Михаила Борисовича, в случае смерти кого-то из наследников его доля делилась между остальными. Таким образом, всё немалое состояние покойного банкира переходило теперь к его внучке Лоре. Кроме того, она стала собственницей дедовой квартиры. В банке не знали, что «медсестра из наркологического диспансера» пресекла попытку Жанны и Кристины «обменять» своё роскошное жильё на какой-то подозрительный «загородный дом».
Благодаря жучкам, установленным в квартире, она узнала о предстоящем визите «риэлторов» и «случайно зашла» как раз в тот момент, когда аферисты, после подписания документов, передавали двум дурам «аванс» (как потом оказалось, фальшивыми деньгами). Пацанка-Танечка вмешалась в разговор и горячо поддержала идею переезда «в экологически чистую местность». Вызвавшись проводить гостей, она расправилась с ними на лестнице: отобрала все бумаги, вмазала «риэлтору» так, что он надолго, если не навсегда, забыл о сексе, а его помощнице сломала челюсть. Паханчик выдал ей за это дополнительную премию – десять тысяч долларов, ведь она сэкономила ему куда более крупную сумму.
Кроме того, он связывал с ней долгосрочные планы. Пацанка-Танечка жила очень близко от квартиры Михаила Борисовича – собственно, поэтому он прежде всего подумал о ней, когда надо было решать в общем-то несложную задачу надзора над Жанной и Кристиной. Но он замыслил в скором времени поселить в эту квартиру Лору, а самому остаться в своей прежней. Он уже видел дочь студенткой Консерватории и понимал, что её грядущим друзьям и подругам он явно «не покажется». Что ж, сократить контакты с единственно любимым на свете существом – горько, но ради блага дочери он принесёт эту жертву. Однако жить одной девушке в огромной квартире тоже не очень комфортно, да и рискованно. Конечно, хорошую помощницу по хозяйству, вроде тёти Даши, он ей подберёт, а вот безопасность… Так Герман Петрович пришёл к мысли о постоянном найме Пацанки-Танечки.
Однако Лора, узнав о его планах, заартачилась:
– Папа, я хочу жить с тобой, но уж если переезжать, я должна остаться в твоей, меньшей квартире, а дедушкину должен занять ты. И в банке привыкли, что в ней живёт главный акционер…
Но Герман Петрович выдвинул неожиданный для юной пианистки аргумент:
– Здесь нет такой большой комнаты, как зала у деда. Я думаю, туда надо поставить два рояля – репетировать фортепьянные дуэты.
– Ну, папа!.. – только и могла сказать Лора. Это был «разговор на перспективу». Будущей звезде предстояло доучиться до весны, провести летние каникулы и окончить последний, дополнительный класс, после чего она
могла поступать в Консерваторию. Отец объяснил ей, что переоборудование квартиры – дело долгое, она должна будет принять в нём участие, а с её занятостью это окажется делом непростым. Да и никто никого не гонит, она переедет тогда, когда посчитает это необходимым. На том и порешили.
– Девочка моя, – завершил разговор Герман Петрович, – ты сейчас стремительно взрослеешь. Не исключено, что через полгода ты запросишься замуж…
Лора вспыхнула:
– О чём ты говоришь, папа! Мне надо сначала завершить образование.
– Ой-ой-ой, – засмеялся отец, – ты будто и романов не читала, и кино не смотрела. Как это в песне поётся? Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь… Но пока, если у тебя не забита стрелка с бойфрендом, садись-ка за итальянский. Скоро тебе калякать по-ихнему.
Незадолго до отъёзда Лориного класса за границу по телевидению показали сюжет о похищении богатой русской туристки итальянскими мафиози. Паханчик испытал жуткий, панический страх. Здесь, дома, он был уверен, что в случае чего вырвет дочь из рук преступников, но в чужой стране… Конечно, братва осваивает Европу, но с хозяевами тамошней жизни она не справится. И он принял решение – послать с детьми ещё одного взрослого, Пацанку-Танечку, под видом медсестры. Она и в самом деле окончила медучилище и даже немного поработала по специальности, прежде чем стать телохранителем.
Пришлось в страшной спешке оформлять документы, а главное – выкупать Пацанку-Танечку у её работодателя (она только что подписала контракт). Кроме того, он отправил её на консультацию к знакомому врачу, который неоднократно сопровождал за рубеж семьи богачей. Поколебавшись, Герман Петрович всё же рассказал Ирине Николаевне и Платону Васильевичу, что «медсестра» кроме специальных дисциплин изучала восточные единоборства, и в случае каких-либо ЧП сможет помочь.
Слава Богу, путешествие прошло без осложнений, криминальных или медицинских. Никто из юных музыкантов ни разу не чихнул, правда, у лориной подруги Сабины украли кошелёк, но украл не итальянец, а почти земляк – цыган из Молдавии, который усыпил её бдительность жалобами на горькую долю «русского человека» в чужой стране. Из рассказов преподавателей Герман Петрович понял, что Пацанка-Танечка вела себя вполне прилично, старалась быть незаметной, но никогда никуда не отлучалась. Значит, решил он, её можно будет нанимать для охраны Лоры и в следующих поездках. А о Лоре оба, Ирина Николаевна и Платон Васильевич, говорили взахлёб. Она показала хорошее знание итальянского языка и приличное – немецкого (в Австрии).
Сама Лора обрушила на отца поток восторгов, сыпала названиями городов и церквей, фамилиями архитекторов, художников и, конечно же, композиторов. Кроме того, она рассказала, что познакомилась в Италии со своими ровесниками, такими же учениками музыкальной школы, братом и сестрой, и пригласила их в гости, если они соберутся в Россию:
– Может быть, они приедут вдвоём, Анжела и Джованни, может быть, один Джованни, он сможет остановиться
у нас, правда, папа? Ведь в путешествиях самое дорогое – отели, а на билет они как-нибудь наскребут…
Отец взрослеющей дочери подумал – вот и начинаются тревоги с мужским полом, а Лора, будто прочитав его мысли, добавила:
– Кстати, насчёт Джованни ты не беспокойся…
– Ну конечно, конечно, он порядочный молодой человек, – насмешливо прервал её Герман Петрович, но дочь ещё раз удивила его:
– Нет, папа, я не о том. Он – голубой. Там принято сразу об этом предупреждать…
Больше всего в рассказах дочери Германа Петровича заинтересовало то, что её итальянские знакомцы – музыканты в девятом поколении.
– И это только то, что подтверждено документально, – восхищалась Лора, – а по семейной легенде их предок был в родстве с Альбинони, играл с ним дуэты. Джованни сейчас изучает документы торговых домов Венеции…
– А почему торговых домов? – не понял Герман Петрович.
– А потому что Альбинони был из богатых купцов. Он мог вообще ничего не делать, но работал, как вол, – и многие дураки этому удивлялись. Папа, обязательно почитай про него, он был великим композитором! Джованни говорит, что ему не хватает всего два поколения, чтобы связать предполагаемого родственника – друга Альбинони со своим официально подтверждённым генеалогическим древом. Всего два поколения в восемнадцатом веке! Но он найдёт, обязательно найдёт! Правда, интересно, папа?
А папа думал о том, что эта информация напрямую сопрягается с его колдовством над Альбомом… У него уже начала складываться канва вымышленной истории с происхождением Лоры. Он оттолкнулся от реально существовавшего лица – ветерана Первой мировой и Гражданской войны Сержа Воронцова, укрывшегося под простонародной фамилией Воронов, выданного большевикам своим солдатом и расстрелянного в ОГПУ примерно в конце 1920-х годов. Герман Петрович своей волей уточнил дату его гибели – 1929-й. Он уже знал, что этот год был едва ли не самым кровавым в советской истории, «год великого перелома» – коллективизации, раскулачивания, депортации крестьян в гиблые места Сибири, расправы с сельским духовенством. Вполне допустимо предположить, что именно в тот год особо усердствовали красные активисты, вынюхивая «классово чуждый элемент».
Реально существовал и сын Сержа Воронцова – Иван Воронов. Но кроме выцветшей фотографии худенького мальчика от него ничего не осталось. А нельзя ли предположить, что после ареста отца он стал беспризорником – тем самым, чьим сыном и был воровской авторитет Ворон, отец Паханчика? Татуированный Дядька вспоминал, что вроде бы отец Ворона, из беспризорников и кликуха у него была какая-то «церковная», то ли Дьяк, то ли Поп. Если в 1929-м ему было пятнадцать лет (что вполне реально – он мог появиться на свет перед уходом отца, Сержа Воронцова, на фронты первой мировой войны), если сын у него родился, когда ему было тридцать, то есть в 1944-м, и этот сын стал со временем Вороном, то всё сходилось – Паханчик вполне мог быть его сыном. Герман Петрович, расчерчивая на листе бумаги жизненные пересечения мифических предков, поставил знак вопроса – почему Иван Воронов, сын Сержа Воронцова, носил «церковную» кликуху (если, конечно, принять за истину, что это о нём упоминал Татуированный Дядька).
Фактически это была писательская задача – найти логику в поступках вымышленных персонажей, снабдить их реальной мотивацией поступков. Но Герману Петровичу в голову не могло прийти такое сопоставление. Он воспринимал свои занятия как обдумывание показаний перед вызовом на допрос. Следаку нужно повесить на уши такую лапшу, чтоб он её съел, предугадать внезапные каверзные вопросы, подготовить ответы на них, чтоб все концы с концами сходились. Он мысленно выстраивал такой, например, диалог:
– А почему Иван Воронов, дворянский сын, взял церковную кличку?
– Ты чё, начальник (то есть писака из бульварной западной газеты), уж его батя от дворянства открещивался, фамилию сменил, а Ивану-то зачем?
– Складно говоришь, но попы-то причём?
– Кликуху можно любую взять. Я знал одного – Турок…
– Я его тоже знал. Щёголев, мокрушник. Так у него нос крючком, глаза чёрные навыкате, рожа разбойничья – вылитый турок. Ты мне мозги не пудри, колись, почему Дьяк или Поп, а то я тебе…
– Вспомнил, начальник. Когда отца его, Сержа-то, замели, Иван сиротой остался и пригрел его поп – из сочувствия к дворянству…
– Он что, знал, что Воронов не Воронов, а Воронцов?
– Знал, знал, ещё по старым временам. И фотка такая имеется, да не одна…
Герман Петрович выныривал из одной реальности, в которой мешались российские дознаватели и западные козлы-писаки, и оказывался в другой – реальности своего запертого на ключ кабинета и Альбома, раскрытого на той странице, где Серж Воронцов сидел рядом с молодым священником. Таких снимков было несколько, но без надписей, и только анализируя письма он установил личность попа – отец Николай Жемчугов. И что после революции, когда закрыли семинарию, в которой он преподавал, отец Николай уехал в Ярославль, где получил приход. Но закрыли и этот храм, и он перебрался в село Баскаково. К тому времени Герман Петрович уже вошёл во вкус поисковой работы и осторожно поинтересовался у одного из клиентов своего банка, работника Госархива, каким образом можно получить сведения о судьбе «давно пропавшего» родственника-священнослужителя. Архивист посоветовал связаться с епархией, к которой относилось село, Герман Петрович послал запрос и очень быстро получил ответ – оказывается, об отце Николае Жемчугове написано в историческом журнале.
Прочитав статью, Герман Петрович узнал, что отец Николай вместе с семьёй в 1933 году был выслан на Север, но ещё в пути все они умерли, не выдержав многодневного пути в промёрзшем вагоне, практически без еды. Очень важной для всего замысла была концовка статьи. Говорилось, что так трагически пресёкся славный род Жемчуговых, давший несколько поколений достойнейших служителей Русской Православной Церкви и тесно связанный с самыми образованными кругами дореволюционного русского общества. Указывалось также, что сестра о. Николая (в замужестве Воронцова) подавала надежды как талантливая детская писательница-просветительница, но в 1920 году была расстреляна большевиками «по списку дворянской интеллигенции, враждебно настроенной по отношению к Советской власти, а все её книги по личному указанию Н.К.Крупской наряду с историческими трудами Н.М.Карамзина, публицистикой М.О.Меньшикова и «Русскими сказками», собранными А.Н. Афанасьевым, были включены в перечень особо вредных в идейном отношении сочинений, подлежащих изъятию из библиотек и немедленному уничтожению». Теперь Герман Петрович окончательно увидел рисунок Лориного генеалогического древа (он уже усвоил этот термин).
Итак, Серж (Сергей) Воронцов, представитель знатного дворянского рода, пытавшийся спастись от репрессий, изменив фамилию на Воронов, но разоблаченный и казнённый коммунистами в эпоху коллективизации.
Его жена Елена, урождённая Жемчугова, писательница, казнённая коммунистами в разгар красного террора.
Их сын Иван Воронов после казни отца воспитывался своим дядюшкой священником отцом Николаем Жемчуговым, а после того, как тот погиб в большевистской ссылке, стал беспризорником.
Его сын Пётр, о котором известно лишь, что он занимался подпольным бизнесом, был за это репрессирован и умер в тюрьме.
Его сын Герман Воронов (Воронцов), легализовавший фамильный бизнес после падения коммунизма, банкир и меценат.
Его жена Альбина Михайловна, во втором браке баронесса фон Рорбах, в третьем браке – графиня Рандзони, трагически погибшая на автомобильных гонках во Франции.
Их дочь Лора, пианистка, лауреат всероссийских и международных премий. (Международных, правда, пока не было, но Герман Петрович вслед за Платоном Васильевичем, не сомневался, что они будут. А записать их заранее в табличку – не грех, ведь генеалогия потребуется не раньше, чем Лора прославится за границей.)
Вот вам, западные козлы из жёлтой прессы! Закончив чертить схему, Герман Петрович подумал, что лориному приятелю итальянцу Джованни будет легче – недостающие звенья его родословной цепочки приходятся на первую половину восемнадцатого века, проверить что-то в такой дали трудно. Он же, Паханчик, не имеет права ошибиться.
…А уже за полночь, выключив лампу, он подумал, что самое-то трудное будет впарить липу не западным козлам, а самой Лоре. Она несколько раз задавала вопросы о своих родственниках по отцовской линии – видимо, огорчённая чем-то в отношениях с тётками и придурочным дядькой. Тогда он как-то отмахивался и отшучивался. А теперь девочка выросла, матери не стало, родственнички поумирали, у неё положение какое-то странное: она да отец – и больше никого на всём белом свете. Вопросы невольно должны приходить ей в голову. Надо подготовиться.
Герман Петрович думал-думал и додумался до двух вещей. Прежде всего, Лору надо всячески отвлекать от этих вопросов, загружая её сверх головы (хотя она и так очень много занимается). А во-вторых, вести прямо противоположный процесс – потихоньку, понемножку закачивать ей в голову информацию о её предках – чтоб она привыкала к ней. Ведь западные козлы прежде всего будут спрашивать об этом не у кого-то, а у неё, уточнять детали, просить пояснений. Необходимо, чтобы она хорошо ориентировалась в теме. Ох, это будет нелегко! И всё придётся делать самому – в таком деле какие могут быть помощники. Даже Платону Васильевичу, пожалуй, не стоит ничего говорить – мало ли как в дальнейшем сложатся отношения, и оставлять в его руках такой по сути компромат – нельзя.
Герман Петрович начал с того, что в большую рамку с фотографиями Лоры в разные годы, Альбины и Михаила Борисовича вставил фотографию Сержа Воронцова, стоящего рядом с отцом Николаем Жемчуговым. Как он и рассчитывал, Лора не сразу её заметила, а когда заметила и поинтересовалась – отговорился занятостью, сказав лишь: это твои дальние-дальние родственники, я даже даты съёмки не знаю, видимо, начало двадцатого века. А у Платона Васильевича он спросил, есть ли в биографиях известных музыкантов какие-то невыясненные места.
– Да сколько угодно, – ответил тот. – Начиная с того, что до сих пор неизвестно, как похоронили Моцарта – в общей яме для бедняков или в отдельной могиле, и кончая тем, что Чайковский якобы умер от холеры. А есть фото: он в открытом гробу. Холерного больного так не могли хоронить. Есть версия его самоубийства, но её с пеной у рта отрицают… Как видите, это первые имена. Что уж говорить об остальных. Был такой эстрадный композитор Оскар Строк. Про него, вышибая слезу у покупателей пластинок, писали, что его немцы якобы убили в концлагере, в Освенциме – как еврея. А он, таки-да, жил себе припеваючи в СССР много лет после войны…
Потом Герман Петрович повесил на стену фотомонтаж – соединённые фотографии Сержа Воронцова и его жены Елены Жемчуговой. Лора полюбопытствовала, кто это такие, но, узнав, что книг её прапрабабки-писательницы у отца нет, больше ничего не спрашивала. Герман Петрович посоветовал дочери поискать эти книги в Государственной библиотеке, Лора кивнула, но продолжения разговора не последовало.
Все эти дела сильно отвлекали Паханчика от бизнеса, хотя, конечно, после смерти Михаила Борисовича он должен был бы ещё плотнее заниматься банком. Но, как заметил ещё Некрасов, уж ежели что мужику в башку втемяшится, колом его оттудова не вышибешь. На зимние каникулы – последние школьные каникулы Лоры – Герман Петрович с дочерью, Ириной Николаевной, Платоном Васильевичем и Пацанкой-Танечкой поехал за границу. В Северной Италии они окончательно выбрали дом для базы отдыха молодых русских звёзд – по линии фонда «Митрофан». А в Париже на те деньги, что Михаил Борисович завещал внучке, ей купили квартиру – на тихой улочке в престижном квартале, откуда было рукой подать до всех знаменитых мест.
Отметить по русскому обычаю покупку решили в ресторане при гостинице. С балкона оттуда открывался прекрасный вид, и этим пользовалась разноплемённая толпа молодых художников. Пока старшие вели переговоры о программе торжественного обеда, Лора пошла побродить по балкону, посмотреть, как рисуют «парижане и гости столицы». Пацанка-Танечка с видом придурковатой туристки, непрерывно щёлкающей фотоаппаратом, ненавязчиво её сопровождала. Она видела, как к её подопечной, присевшей со стаканом сока за столик, присоединилась какая-то брюнетка, явно не коренная француженка. Пацанка-Танечка заметила также, что до этого она сидела в компании с крепким немолодым мужчиной, похоже, арабом. Телохранительница заняла место за соседним столиком, смогла уловить содержание разговора и хорошо рассмотреть незнакомку, а заодно и «араба». Рассмотрела – и ужаснулась. Она его узнала. Слышала она и то, что простодушно рассказывала Лора: о том, с кем она приехала, о покупке квартиры… Отойдя на пару шагов в сторону, Пацанка-Танечка позвонила по мобильнику Паханчику:
– Здесь Расул-Даг. Его баба окучивает Лору. Что предпринять?
– Угрозу надо снять любой ценой. Можешь связаться с кем-то из наших? Но сама не светись.
Пацанка-Танечка попыталась дозвониться до двух знакомых ей братков, промышлявших в Париже, но безуспешно. Тогда она снова набрала Паханчика:
– Шеф, срочно ко мне Ирину.
Она перехватила Ирину Николаевну на выходе из зала:
– Ради Бога, никаких вопросов и не вертите головой. Речь о безопасности Лоры, а может быть и Германа Петровича. Подходим вон к тому полицейскому, вы будете переводить. Слово в слово и ничему не удивляясь.
– Да что случилось? – В Париже у Ирины Николаевны был восторженно-обалделый вид.
– Я же сказала: никаких вопросов, – прошипела «медсестра». Музыкантша покорилась, и через минуту старательно переводила слова Пацанки-Танечки полицейскому офицеру:
– Я из России. Узнала двух наших преступников, объявленных в международный розыск. Речь идёт о торговле женщинами и человеческими органами. Вон они сидят – усатый мужчина под тентом в полосатом костюме, его сообщница-брюнетка вон за тем столиком разговаривает с девушкой. Свяжитесь с Интерполом. Вот их имена. А это мой паспорт. Я готова дать показания под присягой. Гарантирую, что в случае ошибки все напрасные траты будут нами компенсированы. Пожалуйста, поторопитесь. Они скоро должны подойти к столику в нише, там русская компания, в том числе мы. Мы все живём в этом отеле. Вот моя карточка. И возьмите мою камеру, последние снимки – эти двое. Пусть в Интерполе сверят.
– Идите на место, – приказал офицер, – и постарайтесь не поднимать никакого шума.
Обе женщины вернулись в ресторанный зал, почти одновременно Платон Васильевич привёл с балкона Лору. Пацанка-Танечка умудрилась шепнуть шефу об Интерполе. Официанты уже колдовали над столом. Паханчик, предупреждённый об опасности, не переставая благодушно болтать, внутренне репетировал разговор со старым и ох как нежеланным знакомым. Много лет назад, ещё до встречи с Михаилом Борисовичем, на его пути встретился Расул-Даг. По-русски это означало Расул-Гора, но Расул, родом из Дагестана, Азербайджана или Чечни, словом, откуда-то с Кавказа, не любил, когда его так называли. «Нэ хачу, – рычал он, – нэ хачу русский имя. Пачему я должен русский слово гаварыть?» Естественно, со своими русскими подельниками (а он разбойничал в России) он говорил по-русски, но любил представляться обиженным по национальному вопросу.
Паханчику довелось видеть, как Расул-Даг пытал одного своего земляка-тата (горского еврея). Он бросал на голый живот привязанного к железному топчану толстяка раскалённые угли из мангала, а сам ел шашлык, приговаривая: «Люблю кушать под еврейскую музыку». Музыкой он, понятное дело, называл крики жертвы. Потом, поглядев на Паханчика, которого он знал как Сергея Вартанова, «шутил»: «Ну, а ты, армяшка, споёшь мне армянскую песенку, когда я тебя жечь буду?» «Нет, – отвечал Паханчик, стараясь казаться спокойным, – ты же знаешь, Вартан, мой отец, рано умер, а русская мать сразу же уехала домой в Сибирь. Так что я армянского не знаю, только русские песни пою. Больше сибирские – «По диким степям Забайкалья»… «Харашо, харашо, – щерился Расул-Даг, – мне хоть русские, хоть грузинские, хоть осетинские, лишь бы христианские. Кавказ – мусульманская страна, иудеев и христиан нам нэ надо. Всех вас, неверных, рэзать будем. А пока Расул добрый, ты кушай, кушай…» И он продолжал сладострастно жевать шашлык под вопли несчастного тата.
Паханчик тогда не успел заварить с ним никаких серьёзных дел, однако узнал о Расуле достаточно много. Вскоре объявился Татуированный Дядька и предупредил: с этим бешеным горцем связываться нельзя, он полный беспредельщик, да к тому же помешан на религиозной ненависти. Не удалось узнать, почему люди Расул-Дага напали на Паханчика и попытались сжечь его в кабине лифта, то ли они действовали по его приказу, то ли по собственной инициативе, и что ими двигало.
Возможно, это была вспышка иррациональной ненависти мусульманских фанатиков к христианам, хотя трудно было назвать христианином Паханчика, совершенно равнодушного к религиозным вопросам. Скорее, здесь проявилась ненависть расовая, застарелая кавказская русофобия. Так или иначе, Уважаемые Люди по совету Татуированного Дядьки решили предотвратить развитие конфликта. Для этого они устроили тогда арест Паханчика и недолгую ходку. Так что вроде бы Расул-Даг не должен иметь к нему претензий, во всяком случае денежных. Но с какой целью он подослал к Лоре свою бабу? И вообще – случайная ли это встреча или бешеный кавказец выслеживал его? Паханчик слыхал, не особо уже интересуясь этими делами, что Расул-Даг и его помощница Зюлейка-Ханум вывозили девок на Ближний Восток, что они там наладили переработку отбракованного контингента на органы, что они бежали из России.
Платон Васильевич произносил страстный монолог о «Русских сезонах», о Дягилеве и Стравинском, когда к столику подошли Расул-Даг и Зюлейка-Ханум. Лора начала было представлять свою новую подругу, но отец сделал ей знак молчать, и она осеклась.
– Желаю здравствовать старому другу и земляку, – горец излучал слащавое доброжелательство.
– И тебе не хворать, – подчёркнуто сухо ответил Паханчик. – Извини, я занят. Если хочешь что-то сообщить, приходи в бар через два часа.
– Ну зачем так негостеприимно, Вартан? По-нашему как полагается? Пригласи за стол, угости, познакомь с друзьями, тем более наши дочери уже подружились…
– А мы не у тебя в кишлаке, чтоб жить по-вашему. Ты стал плохо слышать? Я же сказал – если есть дело, приходи через два часа в бар, а нет дела, так счастливого пути на родину. А дочери твои в кишлаке свиней пасут, не пудри мне мозги насчёт этой шалавы. Я знаю, кто она.
Паханчик сознательно употребил слово «кишлак», он знал, что кавказцы бесятся, считая его оскорбительным: у нас, мол, не кишлаки, у нас аулы. И про свиней он сказал мусульманскому фанатику нарочно, чтобы раздразнить. А «счастливый путь на родину» для человека, находящегося в международном розыске, мог означать только насмешливое пожелание скорого ареста. Паханчик рассчитывал, что Расул-Даг потеряет самообладание, сделает какую-нибудь глупость (скорее всего, выхватит нож), и тогда станут оправданными силовые действия против него. И головорез купился на провокацию, в нём начало закипать бешенство, что всегда сопровождалось усилением акцента:
– Зачем так гаварышь? Оскорбляешь, да? Ты меня знаешь – нэ потерплю!
– Ты мне угрожаешь? Ещё раз повторю – мы не в твоём родном кишлаке, здесь я могу полицию вызвать. – И, обратившись к своим спутникам, Герман Петрович спросил: – Кто может сказать по-французски «этот человек мне угрожает»?
В этот момент из-за спин двух официантов выступил господин в штатском и сказал Расул-Дагу понятное всему миру слово «Интерпол». Зюлейка-Ханум выскочила из своих туфель на высоких каблуках и попыталась сбежать, но споткнулась о ногу, выставленную Пацанкой-Танечкой, упала и была поднята двумя полицейскими, уже приготовившими наручники. Прежде чем её и Расул-Дага увели, она успела крикнуть Лоре:
– Ссучилась, курва, мусоров навела? Я тебя, падло, урою!
Герман Петрович с трудом подавил в себе желание вскочить и придушить гадину, отбив её у полицейских, но сохранил облик невозмутимого и респектабельного европейца.
– Я не поняла, что она сказала? – вид у Лоры был детски-удивлённый.
Ирина Николаевна отреагировала по-своему:
– Кино, настоящее кино…
– Нет, – возразила ей Пацанка-Танечка, – не настоящее, в настоящем не убивают…