Первую лекцию готовила две недели. Перечитала все имевшиеся под рукой книги о Грибоедове, выучила стихи из «Горе от ума». Полный текст лекции записала на магнитофон, чтобы не было ошибок в ударениях, и тоже выучила наизусть, вот как боялась растеряться и от волнения что-нибудь забыть. Пошла к отцу, рассказала ему материал от начала до конца. Замечания услышала неожиданные: «Всё хорошо. Но приведи в порядок руки и ногти, ты должна выглядеть опрятно, тебя будут рассматривать десятки молодых людей. Юбка должна быть ниже коленей, иначе юноши начнут гадать, что там у тебя выше. Никогда не поворачивайся задом к аудитории, когда пишешь тему на доске. Все взгляды устремятся на твою попу. Я сам был курсантом и всё знаю». Конечно, я негодовала, обижалась: «Ну, папа, как тебе не стыдно, ты хулиган!» Но и сегодня, когда сорок шестой год стою у доски, и на меня смотрят десятки глаз юных первокурсников, ровесников моих внуков, помню папины советы, тем более что фигура уже оставляет желать лучшего. И ещё отец напутствовал: «Хоть ты идёшь работать в военное училище, не превращайся в солдафона. Оставайся женщиной, будь помягче к курсантам. Строгости у них и так хватает».
Подготовка к занятиям в училище была поставлена весьма серьёзно. Требовалось от руки написать полный текст с темой и поминутно расписанными вопросами на сорока страницах, отдать на подпись начальнику политотдела и только с его резолюцией читать лекцию в аудитории. На каждую тему нам с Евгенией Анатольевной Макаренко, тоже преподававшей литературу, давали две недели, поэтому мы читали поочерёдно и в первой, и во второй роте. Я - Грибоедова, Женя - Пушкина, я - Лермонтова, Женя - Гоголя и т.д. Я занималась в читальном зале Публичной библиотеки рядом с университетом, у каждого писателя перечитывала все произведения, убеждённая, что курсантам нужно знать литературу в подробностях. Считала, что будущие политработники умные и начитанные, поэтому старалась тщательно готовиться - вдруг что-то спросят, а я не смогу ответить. Однажды курсанты, не вспомню, кто и из какого класса, разыграли: спросили, читала ли я французского писателя Рэмонта Абуви. Была смущена, но честно призналась, что нет. «И хорошо, что не читали, потому что некоторые преподаватели сказали, что читали». Как вы можете догадаться, это был произнесённый на французский манер «ремонт обуви». Кроме того, следовало ходить на работу с портфелем тёмного цвета, а в аудиторию являться с чёрной папкой для лекции, в тёмном костюме с белой кофточкой. На левой стороне папки размещалось очередное постановление ЦК КПСС, вырезанное из газеты «Правда», которое непременно должно прозвучать во время занятия, умело и тонко вплетённое, например, в тему о Пушкине. Это касалось не только постановлений идеологического характера, но и экономических - об угольной промышленности, о реформах в сельском хозяйстве и т.п. Мы были молоды и находчивы, нам это удавалось. Правда, начальник кафедры, офицер, говорил: «Девчата, главное, чтобы вы заранее продумали, как внедрить партийные решения в лекцию, а зачитывать их не обязательно, когда нет проверяющих из политотдела». И ещё политический совет от начальника: если речь заходит о литературах народов СССР, необходимо, чтобы не обидеть представителя какой-либо республики, сидящего в аудитории, перечислять их в алфавитном порядке. А русскую, чтобы не упрекнули в шовинизме, скромно поставить в конец списка, мол, её заслуги от этого не пострадают. Сейчас, я думаю, народы бывших советских республик продолжают привычно следовать этому принципу по отношению к своему русскому брату.
Доскромничались. В ныне действующем законе Украины русский упоминается среди множества языков национальных меньшинств в самом конце, после немецкого и эстонского. Выпускники школ на вступительных экзаменах в вузы сдают украинский язык и историю Украины. Русская литература теперь называется зарубежной, в программе осталось несколько писателей в одном ряду с иностранными. Дети совсем не знают хотя бы классической русской словесности.
Читать лекции требовали обязательно в трибуне (или за трибуной, не знаю, как точно сказать об этой высокой тумбе для лектора). Стоять три пары подряд, почти шесть часов, без движения, скованной стенками деревянной коробки, очень тяжело. Нагрузка у гражданских преподавателей большая. Зарплата - 105 рублей, «чистыми» на руки получали 96. Но мы не думали о деньгах, чувство ответственности за качество преподавания было на первом месте. Заключительная лекционная пара давалась мне из последних сил. Уже начинали болеть ноги. Как-то, нарушив преподавательский устав, я вышла из-за тумбы и что-то увлечённо рассказывала. В перерыве меня окружили курсанты, я подумала, что их заинтересовала тема. Это были ребята 6-го набора, помоложе вас и более непосредственные. «Светлана Николаевна, мы всё время смотрели на вас и удивлялись. Вы заложили локти за спину, а ладошки у вас лежали на животе». Да, наверное, для того придумали это сооружение, чтобы не отвлекать внимание аудитории. Сейчас, к сожалению, я бы не смогла так обхватить себя руками (тогда я занималась йогой по совету преподавателя нашей кафедры Б.Ф. Воронина).
Между парами пить чай и что-нибудь перекусывать не полагалось. А после - ещё и совещания, заседания, политзанятия, поэтому часто до вечера мы оставались голодными, домой возвращались без рук, без ног, выжатые как лимон. Всегда с тяжёлыми сумками продуктов, купленных по дороге. Уложив годовалого сынишку спать, я готовила еду на завтра, вручную под краном делала детские постирушки, потом садилась заниматься. Работа была важнее всего. А утром всё сначала. За всю долголетнюю службу я ни разу не опоздала на занятия и сегодня всегда прихожу в университет на час раньше.
В училище существовал закон: за пять минут до звонка надо с текстом лекции в чёрной папочке стоять у двери аудитории. Со звонком войти, услышать команду дежурного: «Встать! Смирно!», принять доклад о готовности курсантов к занятию и, как будто мы были военные, ответить: «Вольно! Сесть!» Однажды, когда ехала на работу, мой трамвай сошёл с рельсов, это случалось часто и не представляло опасности для пассажиров, но значило, что идущие следом трамваи останавливались до прибытия технической помощи. В вагоне заметила офицера из учебного отдела (помню его фамилию, но не скажу: зачем ворошить прошлое, может, человека уже и нет на этом свете). Его взгляд красноречиво говорил: «Ну, вот ты и попалась, наконец. Опоздаешь обязательно». В руках у меня - тяжёлый портфель с книгами, а туфли - на высоких тонких каблуках, на шпильках, двенадцать сантиметров! Хорошо, когда тебе двадцать четыре года! Добежала до улицы, где ходил троллейбус, доехала по Владимирской до Андреевского спуска, с горы слетела по булыжнику на Подол, до про-ходной училища. Разделась на кафедре, вытащила из портфеля папку с лекцией, рванула по коридору. У входа в аудиторию уже стоял тот самый офицер, торжествуя победу: ждал, чтобы зафиксировать опоздание. Но, Ура! Поймать с поличным не удалось. Звонок раздался минуты через две. Да здравствует молодость!.. Между прочим, проверка преподавателей проводилась отнюдь не каждый день. Ну, ничего, простим товарища, все мы продукты своего времени. Однако до сих пор не могу понять, как он, немолодой человек, с одышкой, успел в училище раньше меня? Неужели тоже бежал?
Любопытно, осталось ли у вас в памяти хоть что-то из наших лекций? Или они, ещё по-детски наивные, легко забылись и не пригодились ни для жизни, ни для работы? Одно откровение курсанта очень меня удивило. Почему-то в списках нашего выпуска не нашла его фамилии. Или память изменяет? Калинкин 1. Встретила его в лесу, в Лю-теже, когда искала дорогу в училищный лагерь. По пути он рассказывал, что любит литературу и мои занятия. Особенно ему запомнилась лекция по Пушкину. Призналась ему, что это единственная не подготовленная мной тема. Её планировала читать Женя. Мне позвонили поздно вечером и сообщили, что коллега заболела. Это сейчас легко, меня не застанешь врасплох после сорока шести лет работы преподавателем. Я веду курсы русской и зарубежной литературы от начала до наших дней. А тогда, в первый год, без подготовки не могла пойти в аудиторию. Но пришлось. Взяла свою любимую, очень большую книгу Пушкина, вместившую почти всё написанное поэтом, с массой красочных иллюстраций. Сделала множество закладок с названиями произведений. Утром, крепко прижав к сердцу тяжеленный том, смущённо переступила порог класса, положила книгу перед собой и начала рассказывать, как Пушкин вошёл в мою жизнь. Как однажды зимой, перед Новым годом, родители привезли меня, семилетнюю, и шестимесячную сестру из далёкого города Уссурийска в уральский городок Кизел, к бабушке (оставить дома было не с кем), а сами отправились в военный санаторий в Сочи. Избушку нашу занесло снегом по крышу, дедушке пришлось вырыть в сугробах коридор, чтобы выбираться на улицу. Уже стемнело, когда постучала к нам почтальон, с головы до ног в снегу, держа большую бандероль, адресованную мне, и даже попросила меня лично расписаться в получении. Это и была книга Пушкина, высланная мамой и папой в подарок к
Новому году. На добротной глянцевой бумаге, с цветными картинками, вкусно пахнущими свежими красками в жарко натопленной избе. Я открыла сказку «Руслан и Людмила», прижалась лицом к прохладной странице и нюхала золотистые, голубые, красные цветы в саду Черномора, среди которых стояла красавица-царевна Людмила в великолепном убранстве. Читать я умела уже хорошо.
Именно этот рассказ запомнился юному курсанту, и я благодарна ему: с того дня я знала, что о литературе надо говорить своё, личное, тогда тебе поверят.