В программе по литературе темы лекций пронумеровывались. Однажды я перепутала очерёдность и прочитала лекцию по Н.Г. Чернышевскому, а надо было по Н.А. Добролюбову. По наивности и простоте душевной, извинившись, сказала об этом курсантам. И получила хороший «урок». Спрашивается, кто тянул меня за язык? Какой урон я нанесла русской классике? И кто бы из курсантов заметил, с какой лекцией пришла на занятия, если бы сама не проговорилась. Едва прозвенел звонок с пары, у дверей меня встречает взъерошенный от полученного нагоняя начальник кафедры. «Светлана Николаевна! Что у вас произошло? Зачем вы сказали, что будете читать другую тему?» Я похолодела от ужаса, понимая, что кто-то в пятиминутный перерыв сбегал то ли в учебный отдел, то ли в политотдел и доложил о «страшном», возможно, дисциплинарном, а то и политическом, проступке Светланы Николаевны. Неужели среди курсантов были такие осведомители? Или стояли прослушивающие устройства? История умалчивает. Но Влас Антонович Решетник, начальник кафедры, человек прекрасной души и большого благородства, отец наш родной, увидев моё полуобморочное состояние, мгновенно бросился на помощь: «Да не волнуйтесь так, всё хорошо, я уже всё уладил».
На кафедре марксизма-ленинизма у Власа Антоновича мы с Евгенией Анатольевной работали год. Влас Антонович - исполнительный и прямолинейный, остро и бурно воспринимающий несправедливость, в нерабочее время весёлый и непосредственный. Таким я видела его на свадьбе нашей лаборантки Любочки, вышедшей замуж за курсанта. Помню, как самозабвенно пел он песню «Я люблю тебя, жизнь, И надеюсь, что это взаимно». Через несколько лет, когда училась в аспирантуре Киевского университета, случайно увидела его бегущим вверх по лестнице, задыхающегося, бледного, взволнованного. Я знала, что он после увольнения в запас пошёл преподавать в университете. С одной стороны, была рада, что он смог найти работу на гражданке, но, с другой, переживала за него, зная его характер. Работать в университетской среде, по моему мнению, могут только её воспитанники, выпускники, с юности «свои», глубоко усвоившие, «что такое хорошо и что такое плохо» и, тем не менее, любящие свою альма-матер. Отношу к ним себя, испив сладость и горечь многих лет общения с родным Киевским университетом. Мне хотелось подойти к Власу Антоновичу, поздороваться, поговорить, но он, видимо, очень спешил. Потом узнала, что у него был конфликт. Вскоре он умер. Как-то, посетив могилу отца на военном кладбище, отошла немного в сторону, читая на надгробьях фамилии папиных сослуживцев. И вдруг - знакомое лицо на камне. Сердце сжалось: «И вы тоже здесь, Влас Антонович. Мы помним вас».
Урок я усвоила: поменьше откровенностей с курсантами, не все тебе друзья. Урок следующий: никому из коллег не рассказывай, что у тебя бывает на занятиях - ни хорошего, ни плохого. Держи всё в тайне. Однажды (любимое моё слово) во время семинара обсуждался вопрос о литературе Великой Отечественной войны. Один из курсантов (до сих пор помню его имя и фамилию и мысленно в сотый раз прошу у него прощения!) сказал, что победу в войне мы одержали благодаря штрафбатам. А я-то в 1969 г. ничего не слышала об этом, но мальчик объяснил мне, что это такое, поэтому диспут не состоялся. Опять, по своей доверчивости, решила проконсультироваться у старшей наставницы, женщины солидной и опытной. Она, по-видимому, тоже с кем-то посоветовалась. Бедного курсанта, затронувшего запретный вопрос, затаскали по кабинетам разных отделов. Что там у него спрашивали, о чём с ним беседовали, никто не знал. Слава Богу, не отчислили. А у меня на занятиях теперь постоянно присут-ствовала комиссия, наверное, следившая за моими политическими взглядами, хотя почему проверяющие молча с блокнотиками сидели за последними столами, мне не объясняли, но от ужаса, как говорится, язык к нёбу прилипал. Наконец, всё утихло, а какого это стоило страха и скольких бессонных ночей. И урок третий: никогда на работе не распространяйся о личной жизни - пойдут сплетни, потом всё обернётся против тебя. Этот урок, к счастью и несчастью, я усвоила ещё на прежней службе в артиллерийском училище, где моё неудачное замужество обсуждалось всеми женщинами-доброхотами. И когда развелась, работая уже в морском училище, на кафедре два года никто ничего не знал. Курсанты же, не задавая никаких вопросов, дружески посмеивались: «Вы можете нам ничего не рассказывать, мы всё равно знаем о вас больше, чем вы сами».