Ежегодно летом у нас проходила корабельная практика. Исключением стал четвёртый курс, на котором предвыпускная стажировка началась сразу после Нового года и продолжалась до конца февраля.
Практика делилась на два вида: по специальности и штурманская. Хорошо запомнилась самая первая - на Черноморском флоте, на бывшем крейсере «Ворошилов», переоборудованном в опытовое судно «ОС-24», на котором испытывались новые образцы оружия. На нём мы совершили штурманский поход: сперва от Севастополя до Одессы, затем от Одессы через Новороссийск до Поти и, наконец, обратно в Севастополь.
Навигацию нам начали преподавать на первом курсе, полученные теоретические знания закреплялись на практике в этом походе. Конечно, мы отрабатывали самые простые операции: определение места корабля по видимым береговым ориентирам, ведение штурманской прокладки и навигационного журнала, учёт дрейфа от ветра и течения.
На корабле специально оборудовали штурманскую палубу, под навесом которой стояли столы с картами и необходимыми инструментами - штурманской линейкой, транспортиром, циркулем-измерителем, здесь же установлены несколько пеленгаторов 1.
У каждого курсанта были своё рабочее место, своя карта и свой навигационный журнал, систематически проверявшиеся преподавателями кафедры кораблевождения. Рабочих мест оказалось не более пятидесяти, а нас - за двести человек. Поэтому штурманскую вахту несли круглосуточно, по четыре часа, каждый класс заступал на неё в свою смену через двенадцать часов.
Корабль шёл малым или средним ходом в пределах видимости берега, а вахтенные самостоятельно вели счисление и определяли место, беря пеленги2 на ориентиры - маяки, знаки, особенности рельефа береговой черты. В ночное время определялись по огням маяков.
Кроме штурманской практики, была и собственно корабельная жизнь в море - учебно-боевые тревоги, приборки и другие работы, наряды, физподготовка... В общем, не соскучишься.
Увольнений на берег, конечно, не давали, но дважды мы ступили на твёрдую землю ради экскурсий и культпоходов. Первый раз - в Одессе, второй - в Новороссийске3.
Надо сказать, что идти летом, в жаркую погоду, вдоль берегов черноморских курортов - достаточно жестокое испытание для молодых ребят в состоянии гормонального взрыва. Визир пеленгатора так и норовит предательски замереть не на навигационном знаке, установленном, к примеру, на горе Ахун, а на сочинском городском пляже, где так соблазнительно изгибается в солнечных лучах стройная девичья фигура в бикини.
Забавный эпизод произошёл на одесском рейде, когда вечером на корабль, в порядке проведения культурно-массового мероприятия, привезли с берега... гипнотизёра. Это был совсем ещё молодой - лет двадцати пяти - человек, выпускник Одесского мединститута.
Ничего подобного я никогда потом не видел, хотя неоднократно присутствовал на различных показательных гипнотических сеансах, преимущественно во время отдыха на южных курортах.
Поначалу - всё обычно. Курсанты сцепили пальцы рук за головой, закрыли глаза и слушали счёт до десяти с какими-то убаюкивающими словами. Тех, кто на «десять» не смог расцепить пальцы, отобрали в отдельную группу - как понимаю, в качестве наиболее поддающихся гипнозу. Дальше гипнотизёр работал только с ними. Работал - мягко сказано: наши ребята, находившиеся в трансе, пели и плясали, изображали зверей, катались на машинах. Самый низкорослый на курсе - Шулепов - объявил, что он не кто иной, как Муслим Магомаев. Встал в позу, вытянул руку и запел... «Бухенвальдский набат».
Оказался очень подвержен гипнозу старшина нашего класса Гена Савинцев - справедливый, бесхитростный и открытый парень из многодетной шахтёрской семьи, судя по всему, жившей не слишком богато. (Как я узнал позднее, он только в армии впервые стал спать на белых простынях, которые ещё и меняются еженедельно. Самым заветным лакомством для него были два блюда: салат «Оливье» и селёдка «под шубой». Видимо, его семья могла позволить их себе лишь по большим праздникам.)
Гена получил прозвище «Негра» - за то, что в минуты хорошего настроения любил напевать: «Кто же поверит, кто же поверит негру, что белую девушку Кэти я люблю.. о» 1. Он не обижался на это, да и вообще был спокойным и миролюбивым.
И чего наш Негра не вытворял под гипнозом! За рулём белой персональной «Чайки» вёз свою девушку в ресторан, угощал любимую сельдью «под шубой» и запивал лакомство шампанским.
Сеанс не прошёл для Гены без последствий: он стал разговаривать по ночам, а точнее - спал с закрытыми глазами, но отвечал на вопросы и мог быть легко «перемещён» в иную реальность. Чем наши шутники, естественно, воспользовались.
Вернувшись с корабельной практики в училище, вечером после отбоя мы только и ждали, когда заснёт Негра и начнётся представление. Особенно усердствовали Макс, Лёня Мальков и Игорь Дворецкий (Карась):
- Геночка, ты меня слышишь? Это я, твоя Леночка...
- Ой, Леночка, как я рад! Я так по тебе соскучился...
- Ага, соскучился он. А сам, небось, в своём Киеве по девкам бегаешь?!
- Нет, что ты. Никаких девок. Я одну тебя люблю!..
- А водку ты пьёшь?
- Ну что ты, Леночка! Какая водка, нам же нельзя. За это исключить могут!
- Всё ты врёшь! Кто в прошлое воскресенье пил вино в парке вместе с курсантом Пономарёвым?
- Ой, а как ты узнала?!
- А я про тебя всё знаю! От меня никуда не спрячешься! На дне морском тебя найду, если будет нужно! Ты всё понял, алкаш несчастный?
- Понял, Леночка. Я больше не буду. И зарплату стану тебе отдавать до копеечки.
- Ну, смотри у меня - ты обещал, никто тебя за язык не тянул! Если ещё раз хоть пива выпьешь, потом, как пойдёшь в туалет, так твой член и отвалится!
- Не надо, Леночка!..
Гена начинал хныкать и всхлипывать, шоу заканчивалось. Оно повторялось ещё несколько вечеров подряд - пока Негра с закрытыми глазами ни полез в свою тумбочку, откуда вытащил перочинный нож, раскрыл его и спрятал под подушку. На этом охота к потехе у наших шутников сразу пропала. А через неделю-другую и сам Гена перестал разговаривать во сне.
В настоящее время капитан 1-го ранга в отставке Геннадий Константинович Савинцев живёт в Калининграде, активно участвует в ветеранском движении.
После штурманского похода и возвращения «ОС-24» в Севастополь нам предстояла ещё одна практика - теперь в полку морской пехоты Черноморского флота. Когда мы покидали корабль, произошёл небольшой инцидент. Дело было после обеда, а на котловое довольствие у морских пехотинцев нас могли поставить только следующим утром. Поэтому ужин выдали сухим пайком. Когда положенные каждому военнослужащему граммы суточного продовольственного пайка идут в общий котёл, голодным никто не останется - даже и не всё смогут съесть. А вот сухой паёк - вещь скромная и вряд ли способна насытить молодой организм. Мы получили: четверть буханки белого хлеба на человека, по одному варёному яйцу, по плавленому сырку и банку консервов «Килька в томате» на двоих. Особо не разгуляешься.
Мой друг Питон, имевший опыт нахимовского училища, с консервами поступал так: разминал кильку прямо в банке вместе с соусом, превращая содержимое в жидкую кашицу. Кашицу мы потом мазали на хлеб, и ни грамма продукта не пропадало.
Сухой паёк на роту выдавали в картонных коробках, а затем, чтобы эти коробки не тащить с собой, каждому на руки. По ошибке одна из коробок, в которой лежали плавленые сырки «Дружба» для второй роты, попала к нам. Старшина, решив, что так и должно быть, раздал все сырки, и, таким образом, каждому досталось по два.
Из-за какого-то технического сбоя за нами не прибыли грузовые машины, предназначенные для переезда в Казачью бухту Севастополя, где базировалась морская пехота, и мы пошли туда пешком, через весь город, по жаре. Шли долго, не менее двух часов. По дороге захотелось есть, и плавленые сырки умяли с большим аппетитом.
Преступление открылось сразу, как только прибыли на место, где нас уже ожидала вторая рота - в надежде получить свой паёк. Невольно нанесённая нами товарищам душевная и физическая травма оказалась настолько глубока, что они ещё года полтора называли нас обидным словом «сырки».
Практика по курсу «тактика морской пехоты» была хоть и нелёгкой, но весьма насыщенной и интересной. Для начала нас ознакомили с разного вида стрелковым оружием, обучили стрельбе из пулемёта и гранатомёта, затем каждый выполнил боевое гранатометание. Высадка на броне плавающих танков и бронетранспортёров в воду с борта БДК - с последующей атакой на берегу - тоже была.
Совершенно незабываемое по остроте впечатление оставило рытьё окопов. Нам выдали сапёрные лопатки и поставили задачу отрыть окоп для стрельбы лёжа. Это происходило в степи под Севастополем, где прокалённая солнцем земля покрыта твёрдым панцирем с кругленькими дырочками - норками скорпионов, между которых очень быстро ползали противные желтобрюхие ящерицы. Земля аж звенела, как железо, при ударах лопатки, в стороны летели мелкие комья и камни, а напуганные скорпионы разбегались, подняв ядовитые хвосты...
Когда и это испытание было позади, и нас поставили в строй - грязных, обожжённых солнцем, пропотевших до белых солевых разводов на робах, с кровавыми мозолями на ладонях, - кто-то сказал:
- Вот теперь я понимаю, почему матросы в Севастополе не отступали и дрались насмерть! Легче вырыть один окоп и в нём умереть, чем отступить и рыть следующий.
Потом состоялась так называемая «обкатка танками». Два человека забирались в специально отрытый - длинный, узкий и достаточно глубокий - окоп. При приближении рокочущего и лязгающего железом танка метров на десять надо было высунуться и метнуть под гусеницы камень, имитировавший гранату, затем - лечь на дно окопа, дождаться, когда танк проползёт над тобой, опять вскочить и вновь - уже сзади - бросить камень под гусеницы. В общем-то, ничего сложного и страшного. Хотя, естественно, и ничего приятного нет, когда над тобой с рёвом движется многотонное чудо-вище, а земля сотрясается вокруг и сыплется со стен окопа на твою голову и спину. Но и не смертельно, главное - психологический настрой.
Обкатка не обошлась без анекдотичного инцидента. Очередь дошла до курсанта Олега Попова: он высунулся из окопа, рванул на груди тельняшку и выкрикнул: «Руссиш матросен не сдаётся! Гитлер капут!», после чего запустил булыжником не под гусеницы, а в башню танка. Олег попал прямо в большую фару, закреплённую на корпусе, и она разлетелась от удара мелкими брызгами. Танк остановился, на башне открылся люк - из него стал выбираться сержант морской пехоты, телосложением напоминавший квадратный шкаф. Сержант был красным от праведного гнева и вполголоса матерился.
Мы поняли, что Попова сейчас начнут бить... Благо наш комроты оказался поблизости и не допустил экзекуции, пусть и вполне заслуженной. Что же касается Олега, потом он неделю по ночам драил полы в казарме.
Может, потому, что мы прошли всю запланированную программу, а может, и по каким-то иным причинам, вскоре всех нас направили на участие в киносъёмках. Снимали двухсерийный фильм «Оборона Севастополя», позднее вышедший в прокат под названием «Море в огне». Своей массовкой мы изображали морских пехотинцев, ведущих бои с фашистами на подступах к Севастополю. Нас переодели в солдатские, выгоревшие на солнце, гимнастёрки, из-под которых должны быть видны флотские тельняшки. Раздали головные уборы, причём разные: кому досталась каска, кому - старая чёрная бескозырка без пружин с названием корабля на ленточке, кому - армейская пилотка. Выдали и оружие, когда-то бывшее боевым, но приспособленное для стрельбы холостыми патронами. Те, кому повезло, получили автоматы ППШ. Мне досталась древняя трёхлинейка, чей потёртый приклад, казалось, ещё помнил мозолистые ладони красноармейцев, штурмовавших укрепления Перекопа.
Съёмки проходили на степном плато над берегом моря, недалеко от территории, занятой частью морской пехоты. С утра до обеда мы сидели в окопах, а по команде режиссёра бежали в атаку с оружием наперевес, криками «Ура!» и «Полундра!», среди дыма от горящих дымовых шашек и взрывов зарытой в землю пиротехники.
Снова не обошлось без курьёзов. Помрежи назначили «актёров», которым во время атаки надлежало упасть на землю, изображая раненых или убитых. И вот снимают очередной дубль. Курсант Сергей Россинский, картинно взмахнув руками, падает перед камерой. Следом за ним бежит Слава Маляр с ППШ, останавливается, толкает упавшего ногой и выпукает в него очередь.
- Стоп, камера! Ты что творишь, хулиган?!
- А это я его добил, чтобы долго не мучился...
Вообще-то было нелегко. Сильно страдали от жары. Лето, в отдельные дни +37 в тени, а на солнце - под +45. Вокруг - голая степь с жёлтой выжженной травой, ни одного деревца, никакой тени, и от палящих лучей не спрятаться, не скрыться. Мы литрами пили тёплую, отдававшую хлоркой и железом воду, которую подвозили в бочках, а она немедленно выходила из организма потом.
Позади нас, метрах в пятидесяти, плескалось море. Такое голубое, чистое, манящее. Однако купаться было категорически запрещено - из-за угрозы эпидемии холеры. Кто-то где-то обнаружил в воде какие-то палочки. Перед входом в столовую нас даже заставляли перестраиваться в колонну по одному, и врачи строго контролировали, чтобы каждый окунул кисти рук в обрез с концентрированным раствором хлорной извести. Когда садились за столы, казалось, что всё покрыто тонким слоем засохшей хлорки - кружки, миски, ложки.
В один из самых жарких дней мы фактически испеклись на солнце, и сердце командования дрогнуло: нам обещали двадцать минут купания по завершении съёмок. И вот - съёмки окончены, мы выбрались из окопов и живописными группами валяемся на сухой траве, в нескольких метрах от воды, ожидая команды. После киношных атак у многих ещё остались неиспользованные холостые патроны. То в одном конце раздаётся: «Бах!», то в другом: «Бах, бах!.. » Большие мальчишки, иначе не скажешь.
Появляется Капитан Чоп (о котором я уже рассказывал выше):
- Прекратить стрельбу, мать вашу!
И тут за его спиной очередное: «Бах, бах!.. » Чоп побагровел, упёр в бока кулаки и изрёк:
- Пыздец купанию!
Не знаю, может, он и не такой уж плохой человек, но этот «пыздец», хоть прошло с той поры более сорока лет, мы ему никогда не забудем1...
Корабельные практики по основной специальности - партийно-по-литической работе - не были совместными: нас распределяли по разным кораблям и частям флота. Здесь всё во многом зависело оттого, на какой корабль попал, повезло или нет с наставниками. Мне довелось поработать и на десантном корабле, и на морском тральщике, и на сторожевике. Общей же для всего курса была ещё одна практика, тоже штурманская и астрономическая, проходившая летом 1972-го на учебном корабле «Гангут».
Это уже не каботажное плавание вдоль черноморских берегов, а настоящий дальний поход: переход из Таллина в Севастополь через воды Балтики, открытой Атлантики, Средиземного и Чёрного морей. Так же несли штурманские вахты, вели счисление пути корабля - прокладку на морской навигационной карте, определяли место корабля в бескрайнем море по светилам: днём - по солнцу, ночью - по луне и звёздам. Все научились обращаться с морским секстаном и решать непростые, требующие навыков работы со специальными таблицами и длительных математических вычислений, астрономические задачи.
Здесь всё было всерьёз - и хороший суточный шторм в Северном море, и могучая океанская зыбь Бискайского залива, и постоянное сопровождение нашего корабля боевыми кораблями, самолётами и вертолётами НАТО.
Берег, по ориентирам которого можно точно определить место нахождения «Гангута», виднелся только при проходе проливов. Сначала это были берега Датского королевства и ФРГ с проливами, чьи названия звучат очень романтично: Бельт, Зунд, Скагеррак, Каттегат. Затем - знаменитый Ла-Манш (в густом тумане мы, хоть и вовсю пытались, так и не смогли разглядеть берега Альбиона). А вот уже и Геркулесовы столбы - Гибралтар, вход в Средиземное море. Когда-то именно это место считалось концом света.
Недели плавания пролетали быстро и интересно, особенно в Средиземном море. Днём - яркое солнце, свежий морской бриз, лазурные волны и стаи дельфинов вокруг корабля, ночью - огромная луна, светлая лунная дорожка на волнах, незнакомые ароматы, приносимые ветром с берега.
Мы мечемся по штурманской палубе от карты с прокладкой к радиопеленгатору, потом на крыло мостика - «покачать секстаном луну», снять показания, далее - к мореходным астрономическим таблицам, а затем - быстро - считать, считать, считать.
В редкие минуты передышки можно собраться ночью на верхней палубе и даже прилечь на её надраенное до матового блеска деревянное покрытие, закинуть руки за голову и любоваться звёздным небом с падающими метеоритами, оставлявшими за собой яркий след. Тихо и мелодично звенит гитара, друзья поют вполголоса, и так хорошо, что хочется эти минуты продлить... Мы там сочинили песенку, все слова которой, к сожалению, не запомнились, но припев у неё был такой: «Под небом африканским, уже не первый раз, грозит американцам тринадцатый наш класс».
Там, в Средиземном море, многих принимали в партию. Приняли и меня кандидатом в члены КПСС. Собрание проходило прямо на штурманской палубе, и над самыми мачтами нашего корабля летал американский разведывательный самолёт «Орион». Рекомендации для вступления мне дали наш командир роты (Кэп) и мой любимый преподаватель - заместитель начальника кафедры кораблевождения капитан 1-го ранга Киприянов Олег Константинович.
В Эгейском море около суток простояли на якоре. Сделали большую приборку, помылись в бане, провели спортивные состязания и шлюпочные гонки, показали концерт художественной самодеятельности. Затем началось форсирование черноморских проливов.
Вот они - длинные и узкие Дарданеллы, старинные форты и крепости по берегам, крестьяне, пасущие стада коз и овец. Вот небольшое Мраморное море с тёмно-зеленой водой повышенной - из-за обилия растворённых в ней солей - плотности. Наконец - пролив Босфор и древний многоликий Стамбул, раскинувшийся на его берегах. Повсюду острыми пиками устремились в небо бесчисленные минареты. Прямо к воде спускаются беломраморные дворцы знати, а рядом можно разглядеть и такие лачуги, что, думалось, только на старых фотографиях остались. Идёт стройка огромного моста через пролив: он должен соединить азиатский берег с европейским. Высоко наверху - маленькие, как муравьи, фигурки рабочих хлопотливо снуют по стальным натянутым вантам.
Потом, в дальнейшей жизни и службе, много раз пришлось ходить этой морской дорогой, но самый незабываемый - первый.