Глава пятая,
одинаково интригующая в начале и в конце
Письмо и поспешный отъезд мужа так подействовали на Марию Александровну, что её свалил жестокий приступ мигрени. Несколько дней она не выходила из комнаты, повязав лоб полотенцем, отгородившись от солнца плотной шторой. Лицо у Даши сделалось озабоченным больше обыкновенного. Запах уксуса снова пропитал весь дом. Время в нём остановилось, повинуясь круглому латунному маятнику, замершему в ореховом футляре напольных часов от прикосновения рук горничной. Звон их из гостиной больше не доносился, все говорили шёпотом.
Поэтому честь принимать поручика выпала мне. Пользуясь правами хозяина, первым делом я освободил Сергея Глебовича от обязанностей домашнего учителя, что он, как ожидалось, перенёс стойко. Оставалось организовать светские развлечения.
Усадьба выходила парком на речную кручу. Парк и старый лес здесь разделял овражек. К западу от него стояли над Стривигором сосны во главе с Прабабушкой, самым древним деревом округи, по мнению садовника, покинувшего Белозёрских из-за бессилия перед буйством зелени; к востоку - берёзы. Среди них уже на моей памяти поставили круглую беседку, которую родители называли ротондой. От неё вели вниз, к речной заводи, вырубленные в плотной глине и укреплённые плетёнкой ступеньки. В конце концов, излазив по всем направлениям труднопроходимые дебри заброшенного парка, мы, трое предоставленных самим себе мужчин, вышли к этому месту.
- О, лодка! - оживился поручик, увидев под ногами полузатопленную плоскодонку.
Пока я вычёрпывал полотняным картузом из посудины воду, Радыч, орудуя булыжником, перебивал цепь, которой лодка крепилась к ветле. Чёрная повязка на месте потерянного глаза мешала поручику; он постоянно поправлял её как-то почтительно, похоже, гордился. Цепь была на замке, из замка торчал ключ, но всё это ржавое железо - цепь, замок и ключ - давно представляли собой единое и неделимое тело рыжего цвета. Поручик, в расстегнутой на волосатой груди рубашке тонкого полотна, в закатанных до колен панталонах, босоногий, был склонен ёрничать:
- Дорогой барон, не откажите в любезности разделить с нами кругосветное плавание.
- Пожалуйста, я ведь просил, не называй меня бароном, - кисло отозвался Росин. Пока мы трудились изо всех сил, он безразлично сидел на склонённой к воде ветле в парусиновой пиджачной паре и соломенной шляпе. От жары сухое его лицо распарилось, стало красным, отчего белёсые брови и ресницы казались ненастоящими, приклеенными. Он стал похож на Деда-Мороза, не успевшего сбежать на северный полюс вместе с зимой.
Чёртик, плясавший в единственном глазу насмешника, исчез.
- Прости, Арн… Фу, чёрт! Сергей… Забываюсь.
Сергей Глебович неловко полез в лодку, вцепившись мне в плечо цепкими пальцами. Работу свою я не доделал, парусиновые полуботинки нашего денди, начищенные зубным порошком, покрылись грязными пятнами. Он совсем расстроился. Зато Радыч испытывал восторг. Действительно, мальчишка, прямо мой сверстник!
- Э, где наше не пропадало! Андрей Николаич, извольте время от времени вычерпывать воду, если не хотите попасть русалкам в сети.
С этими словами он сел за вёсла, которые нашлись под ветлой. Лодка вышла из заводи на стрежень, но и здесь течение было медленным. Впрочем, куда спешить!
- Из-за о-острова на стре-ежень, на просто-ор ре-ечной волны, - фальшиво, высоким голос закричал поручик, я подхватил. Речной обрыв с нависающей над ним зеленью парка, увлекая с собой белые колонки и зелёный купол ротонды, рослую Прабабушку и сужающуюся щель овражка между ними, поплыл за корму. Нас медленно сносило к мосту, Радыч только слегка пошевеливал вёслами, не давая лодке стать боком к течению. Справа, за речным обрывом, открылась расплывшаяся под тяжестью веков Олегова горка, увенчанная каменным крестом, высеченным из гранитного валуна, одного из тех, что вперемежку с булыжником и мелкими обломками скандинавских пород покрыли после отступления материковых льдов всхолмленную равнину Старгородщины. Яркое солнце чётко выделило на склоне кургана борозду, оставленную копателями клада. Тут меня осенило:
- Господа, чего зря время тратить! Предлагаю осмотреть место, где Николай Владимирович откопал… горшок с наполеондорами, - (меня понесло, но остановиться я не мог). - Разворачивайтесь, Юрий Михайлович, здесь течение не сильное, выгребем.
Мои спутники уставились на меня, как на помешанного. Поручик даже бросил вёсла.
- Какой горшок? Что за притча!
Я так быстро вошёл в роль, что обиделся:
- Никакая не притча! Мы под берегом откопали пушку (там французы в двенадцатом году переходили речку), а под пушкой был горшок с золотыми монетами. Клады ведь в горшках прячут. Разве вы не знаете?
Росин смотрел на меня с интересом, но Радыч усомнился:
- Что это французам приспичило клады прятать? В горшках! Шутить изволите, юноша?
- И вовсе не изволю! Сами у Николая Владимировича спросите.
- А ведь верно, - вспомнил поручик. - На столе в кабинете доктора я увидел золотую монету, как бы надрубленную. Точно, не наш империал. Хотел спросить, да доктор велел мне раздеваться, потом забыл.
- То-то же! - торжествуя, воскликнул я. - У нас этих наполеондоров, знаете сколько было!
- А что, - подал голос Росин, - поплывём, посмотрим «золотое местечко». Чем чёрт не шутит! Давай, Юрий, гребём по очереди.
Поручик приналёг на вёсла. Долго ли, коротко ли, добрались, плывя против слабого течения, до того места, где Стривигор на подходе к Низам, подмывал крутой здесь левый берег. Отсюда усадьба на правом берегу виделась едва различимой в лиловом мареве тёмной клумбой, а Олегова горка - точкой. Крест на ней совсем не был различим. Километра на три поднялись, решил я. К урезу воды спускался, вгрызаясь в глинистую толщу холма, скользкий от мочажин просёлок. По нему, по преданию, подошли к броду потрёпанные части неаполитанцев с казной и награбленным в Москве добром. Где-то здесь отец обнаружил пушечку и монету под ней (но я уже сам верил в горшок с наполеондорами, который, выдав приманку в виде золотого кружка, притаился в ожидании более настойчивых искателей). Разумеется, места отцовского раскопа знать я не мог, поэтому напряг всё своё воображение, моля о подсказке рельеф местности. Ведь известно, клады не суют куда попало, для них существуют особые места. Помощь пришла с неожиданной стороны.
- Что это там пламенеет, не наше ли золото? - Радыч смотрел в том направлении, где просёлок, спустившись к речной мели, соединяющей оба берега, с одной стороны, дальней от нас, граничил с углублением реки под берегом, в который стекал с обрыва, темнея на жёлтой глине, ключ. Над затоном нависала терраска, поросшая лозняком. В нём действительно пламенела Гришкина (узнал я сразу) рыжая шевелюра. Приятель сидел между двух удочек и созерцал поплавки.
- Причаливаем! - я прыгнул через борт на мелководье и рванул к Гришке, зная, что он помогал взрослым, когда вытаскивали на берег орудие. Приятель моему появлению нисколько не удивился, только округлил и без того круглые глаза, когда я по привычке издал над его ухом клич могикан, выходящих на тропу войны.
- Чого рыбу лякаешь?
Я убавил звук.
- Друг, выручай! Вспомни, где вы с отцом и Николаем Владимировичем здесь копали, когда пушку нашли?
Мой приятель нисколько не удивился вопросу.
- Так тут и копали.
- Где здесь?
- Дэ, дэ! Дэ стою.
Последние слова уже слышали мои спутники, двинувшиеся вслед за мной, когда вытащили лодку на берег.
- Сделай одолжение, рыбак, - обратился Радыч к парню, - сбегай-ка вон в ту избушку, попроси на часок заступ и багор, - повернулся к Росину. - Сергей, у тебя есть рубль? Давай, давай, не жмись! И гривенник давай, рассчитаюсь, будь спокоен. - Опять к Григорию: - Вот тебе десять копеек для хозяина, а рубль твой. За работу.
Таких денег мой приятель сроду в руках не держал. Бросив удочки, помчался вверх по просёлку, к крайней избе на околице села, только чёрные пятки засверкали под короткими портками из чёртовой кожи. И мигом возвратился, провожаемый глазами вышедшего к плетню из избы мужика, держа на плечах заказанный инструмент.
Заступ нам не понадобился, так как по берегу вокруг затона всюду была материковая глина, плотная и вязкая. Такую только динамитом рвать. А вот под урезом воды, между Гришкиными удочками, тонкая пика багра, пройдя илистый слой, упёрлась во что-то твёрдое, отзывающееся глухим металлическим звуком на все бесплодные потуги углубиться. Попытка разгрести ил заступом ничего не дала, ямка тут же затягивалась. После изнурившей всех нас работы удалось только определить приблизительно размеры и форму металлического (или обитого металлическим листом) предмета: аршин на десять вершков, затянутого в ил примерно на поларшина.
- Снарядный ящик, - сказал Радыч.
- Сундук, - возразил Росин. - Крышка ведь выпуклая.
Я смолчал. Горшков с наполеондорами таких размеров, да ещё чугунных, не бывает.
- Ничего не выйдет, - в конце концов отбросил бугор Радыч. - Григорий, отнеси… Надо подготовиться основательно, чтобы извлечь эту чёртову штуку. Предлагаю пока не говорить никому ни слова. Засмеют. Кладоискатели! Кстати, Андрей Николаич, не в службу, а в дружбу, предупреди tete-a-tete своего приятеля, чтобы на эту тему в людской язык держал за зубами да и с родителями не откровенничал, пока хозяин не примет решения. А то, знаешь, что тут начнётся!
Радыч был прав. Я бросился догонять Гришку. По возвращении к лодке застал друзей юности, вымазанных глиной и тиной, оживлённо беседующими в тени глиняного утёса у затона. Когда я приблизился к ним, Росин толкнул носком полуботинка развалившегося на траве с закрытым глазом поручика:
- Переменим тему.
- И место, - проворно отозвался Юрий Михайлович, вскакивая на ноги. - При мысли о накрытом столе я исхожу слюной.
- Судя по солнцу, обед нас давно ждёт, - важно изрёк я.
- Так в путь! Чего медлим?
С этим восклицанием наш Адмирал пропустил меня и Григория на нос лодки, сам сел за вёсла. Корма осталась для моего наставника. Несмотря на усталость, он был возбуждён, нервно потёр руку о руку:
- А вечером в картишки. По гривеннику.
Матушка к столу, накрытому в столовой, не вышла. Так что обед превратился в род мальчишника на четверых. Гришка сразу ушёл к своим, и четвёртым стал соскучившийся по хозяину Виконт, который в отсутствии старших Белозёрских в нарушение порядка занял место под столом в ожидании подачек; и не прогадал. Друзья детства и за столом демонстрировали предельную полярность. Радыч ел торопливо, однако без жадности. Насытившись, он сразу переставал интересоваться столом. Росин, напротив, наслаждался пережёвыванием пищи. Хотя видно было, что в него больше не вмещается, он никак не мог расстаться с блюдами: то от одного отщипнет, то с другого слизнёт. Когда с обедом было покончено, я предложил, следуя заранее обдуманной программе:
- Недурно бы прогуляться к Олеговой горке, господа. С ней связана легенда о сокровищах князя.
Радыч рассмеялся:
- Ну, с меня на сегодня сокровищ хватит. Благодарствую. Притом, мы с Сергеем Глебовичем условились в картишки срезаться. Признаться, я не большой любитель, но обещал. А как вы, молодой человек, - (переходя со мной на шутливый тон, поручик нередко именовал меня по батюшке и «выкал»)?- Играете? Нет? Похвально, молодой человек! Карты, скажу вам, табак, вино и… прочее - порочный круг. Так что, дорогой ба… пардон, Серж, по гривеннику, говоришь? Мельчаем! А помнишь, как я перед войной Шварценбергу продулся?
Росин криво усмехнулся и направился в свою комнату за колодой карт. Поручик его окликнул:
- Погоди, у тебя и будем играть. Разговор есть.
В который уже раз разочаровавшись во взрослых, я поплёлся на поиски приятеля.
Наутро мой учитель и гость, занимавший угловую комнату через стену от комнаты Росина, вышли к столу, когда я уже доедал второй кусок хлеба, намазанный маслом и вареньем, запивая его чаем с молоком. Чаю они выпили по большой кружке, жадно, без молока, от сладкого отказались, попросили чего-нибудь «остренького», усиливая просьбу густым винным дыханием. Даша тонко улыбнулась и вынесла кусок чёрствого горчичного пирога. Ничего, съели. Справившись через горничную, в силах ли Мария Александровна составить им компанию, пешком ли, в экипаже, и получив отказ с извинениями, выбрали пеший маршрут. Поскольку в тот день небо над усадьбой и окрестностями нахмурилось, остановились на прогулке в Чёрный лес, который Радыч упорно называл Прохоровым лесом. На моё замечание, что он ошибается, поручик оправдался:
- Так Прохоров же недавно его купил. Теперь ваши и его владения граничат.
- Это какой Прохоров?
- Наш заводчик. Текстильная мануфактура и что-то там ещё, вроде кирпичных заводов, не помню.
- Тот, что князю Телятьеву нахамил?
- Верно. Ты откуда знаешь?
- Да говорили тут без вас.
- А-а… ну ладно, идём.
Прогулочные наряды друзей ещё отмокали в чане у прачки, поэтому Радыч облачился в белый китель и тесные панталоны, а Росин набросил на плечи что-то вроде кафтана извозчика, среднее между двубортным сюртуком и армяком. Даша навязала мне шёлковую рубашку в синюю полоску с витым синим же пояском и лёгкие шаровары. Головы мы, мужики, не покрыли. Виконт, как обычно, ограничился широким ошейником с ромбовидными шипами - от волчьих клыков, предполагалось, хотя волки выходили к усадьбе из лесу только в ноябре, выли издали, не решаясь приблизиться к жилью.
До леса было с версту полем. Мы неторопливо шли тележным следом по разливу созревающей ржи. Впереди - поручик с учителем, следом я, неся пустую корзинку. Пристрастившись сызмала к «третьей охоте», как писатель Солоухин назовёт сбор грибов, я не упускал случая выследить какую-нибудь семейку одноногих в шляпках и срезать их ножичком под корешок. До меня доносились слова, из которых я составил потом разговор, домыслив не услышанное, и теперь могу перенести его на бумагу. Радыч после горчичного пирога был настроен на возвышенное:
- В юности, дорогой мой, всё представляется в розовом свете. Как там у нашего великого помора? «Надежды юношей питают»… Или «науки»? Пусть будут «надежды». Были надежды на реформы, вера в мудрого, непогрешимого батюшку царя, в великое будущее России, в своё призвание, наконец. И вот эта несчастная война. Всё рухнуло, как карточный домик. Больно и стыдно за Отечество! Перед Европой стыдно! Уже и япошки нас поколотили, макаки. На что, например, мне, русскому офицеру надеяться? Калека! Да не в том дело! Веру во мне убили. Дали Георгия, но чем гордиться: бежал вместе со всей армией. Что до геройства, так ведь и собака огрызается, когда за ней гонятся.
- Да-а, - протянул Росин, видимо, не зная, что сказать. - Нет света.
Несколько минут поручик шёл молча, глядя себе под ноги, потом вскинул голову, с отчаянной решимостью выпалил:
- Врешь! Есть свет! Есть!.. Послушай, можешь поклясться нашей дружбой… Да что там говорить, я знаю тебе цену, в твоей порядочности уверен… Словом, если бы вдруг оказалось, что я замышляю, скажем, покушение на царя, ты бы счёл своим долгом уведомить охранное отделение?
- Что за вздор, Юрий?! Ты ведь знаешь меня давно. Я никогда не отличался верноподданностью царствующей особе. Другое дело - Россия! Притом, моё теперешнее положение…
- Прости. Но даже если мы видим зло одинаково, у тебя могут быть иные взгляды на методы его устранения.
- Я способен уважать чужие взгляды, не совпадающие с моими.
- Я так и предполагал… Знаешь, мы тут собираемся не только для того, чтобы поворчать за стаканом вина в кругу единомышленников.
Тут Радыч заметил, что я приблизился к ним на расстояние, когда можно разобрать каждое слово.
- Андрей Николаевич, голубчик, вам грозит превращение в старца, минуя сладкие годы юности. Что вы плетётесь за нами, изношенными? Бегите-ка в лес и спрячьтесь хорошенько. Я не хуже вашего Кожаного Чулка умею читать следы, вот увидите.
Возвращение отца прошло для меня незамеченным, так как я в тот день мастерил змея. Потом запускал его за домом, где деревья стояли реже, вытесненные цветником. В конце концов змей залетел на крышу да так и застрял там. Я вылез к нему через слуховое оконце и обнаружил беглеца в водосточном желобке над окном кабинета. Взять его и вернуться тем же путём в дом и через террасу на зады дома - дело минутное, но возвращаться на землю я не спешил. Конечно, вид открывался знакомый, но под другим углом зрения. Вот смастерить бы такого змея, который поднял бы меня над коньком крыши, над самыми высокими деревьями парка, над Прабабушкой и позволил одним взором охватить сразу всё, что видел я как-то на военной карте у отца.
Только подумал об отце, как услышал явственно его голос, раздавшийся снизу, из растворенного окна кабинета:
- Простите за резкость, поручик. Считаю мальчишеством посвящать в наши беседы постороннего человека. Да, это всего лишь разговоры сходно мыслящих людей, не более; протоколы мы не ведём, к свержению существующего строя не призываем, но всё-таки…
- Поймите, Николай Владимирович, - оправдывался Радыч (я даже представил себе, как он прижимает руки к груди), - Росин заслуживает доверия. Он думает, как все мы. Он - наш. Ах, доктор, вы принуждаете меня выложить всё, как на духу, раскрыть чужую тайну. Так вот, Росин - совсем не Росин и не Сергей Глебович.
- Час от часу не легче! - изумился отец. - Так кто же учитель моего сына?
- Не спрашивайте у меня его настоящего имени. Поверьте, он честный человек, вынужденный скрываться от полиции. Да, доктор, его политические убеждения властями, мягко говоря, не разделяются.
- И всё-таки вы обязаны назвать мне его имя.
- Помилуйте, это не моя тайна.
- А тайна наших собраний - ваша?
Радыч что-то пролепетал, я не расслышал. Потом вновь голос отца с властными нотками:
- Не беспокойтесь, всё останется между нами.
И опять невнятный голос поручика. От разочарования я едва не сорвался с крыши.
- О нашем видении будущего России вы ему говорили? - это голос Николая Владимировича.
- Барон в восторге.
- Так, поручик… Отныне без моего ведома… А ваш друг… Дело сделано, пусть приходит.