Глава вторая,
целиком посвящённая моему открытию
Однажды я, находясь в доме на Мойке на побывке, выгуляв Виконта, решил заняться уборкой письменного стола. Правая тумбочка, под ключом, с одним глубоким выдвижным ящиком, была приспособлена мной под отцовский баул. Под него я прятал тетрадку со своими записями. Кроме того, наталкивал туда привлекающие моё внимание вырезки из газет и журналов.
К тому вечеру их накопилось столько, что я с трудом выдвинул ящик. Распределение статей по темам заняло всё время до ужина. Когда горничная пришла звать меня, под бумагами обнажилась коричневая кожа сундучка, блеснул металл ручки и замочка величиной с напёрсток. Задвинув ящик, с неохотой последовал за горничной.
Об этом ужине я мечтал целую неделю, а тут вдруг пропал аппетит. Пока ковырялся вилкой и ножом уж не помню в чём, мысленно постоянно возвращался к выдвинутому ящику стола, к тому, что хранилось в его глубине. Какая-то мысль зрела во мне, вызывая волнение. Наконец вечерняя трапеза подошла к концу, я нетерпеливо поднялся, пожелал спокойной ночи отдельно дядюшке, отдельно тётушке и поспешил к себе. Вновь выдвинул ящик, и, лишь взглянул на баульчик, понял, что сейчас сделаю. Я имел на это полное право. Отца нет, больше мы его не увидим. А вдруг бумаги прольют свет на тайну его исчезновения. Я был недалёк от истины.
Сорвать игрушечный замочек было просто. Только делать это не стал. По наитию всунул булавку в замочную скважину и поворотом головки по часовой стрелке легко заставил пружину издать лёгкий щелчок. Дужка запорного устройства выскочила одним концом из его стального тельца.
Под выпуклой крышкой обтянутого кожей деревянного сундучка хранились плотно уложенные бумаги: отдельные листы, покрытые чернильными и печатными письменами, сшитые тетради, записные книжки, письма, перевязанные тонкой бечёвкой, записки на четвертушках писчих листов или на клочках бумаги. Сложены они были в хронологическом порядке: на самом дне - помеченные 1874 годом, сверху - за 1905 год.
Самый объёмный документ (из средней части стопки) представлял собой рукописную тетрадь (много позже графологи уверенно определили руку генерала Скобелева). Сверху пером та же рука вывела «большими буквами» КОНСТИТУЦИЯ. Эту тетрадь в своё время я передам в Академию наук. В первом своём печатном упоминании о ней я назову её «Конституция Скобелева». Она оказалась более радикальной, чем известная историкам «Конституция Лорис-Меликова», которую склонялся подписать Александр Освободитель. Проект царского министра МВД представлял собой изложение на русский манер особенностей английского политического строя. Основной закон, разработанный героем Геок-Тепе, был сугубо русским, учитывающим соборно-земский опыт родной страны, воспитательные особенности православия, уроки отечественной истории, народные традиции, реальную и потенциальную силы государства и ещё много чего, исконно нашего. Сам факт появления конституции Белого Генерала был вызовом правящей элите. Сторонники этого документа или даже проявляющие к ней интерес оказывались для правительства по ту сторону барьера.
Хотя Николай Владимирович, рассортировав, расположив в хронологическом порядке свои бумаги, облегчил мне их понимание по прочтении, не хватало многих связей, которые помогли бы размотать клубок отдельных вопросов в единую нить ответов. Мне понадобилось лет тридцать, чтобы составить цельную картину (приблизительно цельную) из фрагментов, хранившихся в бауле. Здесь, в этой главе, я не стану описывать весь процесс своего открытия истины (для этого нужна не глава - отдельная книга). Изложу лишь историю движущих сил, которые превратили сына декабриста, молодого военного хирурга Белозёрского в того активного эволюционера, которым застало его моё подростковое сознание. Эта история проливает свет на его судьбу и с определённой долей вероятности называет исполнителей её предписания.
Ещё несколько слов о содержимом сундучка. На дне его я обнаружил надрубленный наполеондор, там и оставил. Для меня он представлял ценность предмета, которого касались пальцы отца, и только. Душа его осталась в бумагах. Как мог (подумает каждый из вас) умудрённый жизнью пятидесятипятилетний человек вручить на хранение юнцу столь важные документы? Да потому и доверил, что был опытен и умудрён! Кому бы пришло в голову искать уличающие бумаги в детской? Вам не понять того времени, тех людей. Для вас сыщик - это чекист с чем-то там холодным, чистым и горячим, обрекающий на смерть жён и детей «врагов народа». Для моего отца сыщики - это Дюпен, ценитель редкой книги, и Шерлок Холмс, играющий на скрипке.
Но перейдём к основной теме этой главы.
С начала семидесятых годов прошлого века в нашей истории появляется человек, физическим совершенством, умом и блеском личных подвигов напоминающий реальных античных героев, таких как царь спартанский Леонид, Алкивиад, Александр Македонский, Спартак. Он обладал самолюбием Бонапарта. Голова его была наполнена грандиозными замыслами, хотя обстановка не благоприятствовала возможности их реализовать. «Он желает сделать Европу казацкой и господствовать в ней»; «он замыслил дворцовый переворот с намерением занять императорский трон под именем Михаила III»; «он готовит свою кандидатуру на престол Болгарии, для начала метит в болгарские князья»; «роковой для России человек» - вот избранные мнения о «господине первом консуле», о «генерале от пронунсиаменто», то есть «от переворота» в устах его завистников).
В то же время был этот человек очень русский по «букету качеств», по непредсказуемости своих поступков, смелый, волевой, решительный, удачливый в избранном деле, как канонизированный эталон русскости Суворов. Его и назовут просвещённые современники «Суворов XIX века». А в памяти народной он останется былинным богатырём, Белым Генералом, которого и пули не берут («заговорен!»), и явление которого в белых одеждах на белом коне в гуще битвы обеспечивает победу. В письме обер-прокурора Святейшего синода Победоносцева царю есть такие строки: «Скобелев, опять скажу, стал великой силой и приобрёл на массу громадное нравственное влияние, люди ему верят и за ним следуют».
Вот к этому человеку, «в миру» генералу Скобелеву, попадает молодой хирург Николай Белозёрский. Не просто в расположение его войск, но сразу - под его влияние. Тот образ героя, что эскизно набросан выше, только-только начал формироваться в окружении тридцатилетнего генерал-майора с двумя «Георгиями» (за взятие Хивы и Кокандский поход). Поэтому можем предположить, что врач Белозёрский был пленён другими качествами натуры своего начальника, скоро ставшего его кумиром. И даже не столько этим, как его политическими взглядами, совпадающими со взглядами выпускника Московского университета. Читая бумаги из «заветного ларца» и подкрепляя свои впечатления специальными работами о том времени и о тех лицах, которые его творили, я сам проникался симпатией к человеку, с которым восемь лет был близок мой отец.
По мнению историка Вилина, в характере Михаила Дмитриевича Скобелева, человека громадного ума и блестящих способностей, наложившего большой отпечаток на общественное настроение России того времени, тесно переплелись патриотизм и честолюбие, доходившее до авантюризма, либеральные настроения и шовинизм, вера в славянскую идею и мечты о бонапартизме. Ну, насчёт «шовинизма» могу поспорить, «мечты о бонапартизме» ему больше «шили» злопыхатели, чем они являлись частью его натуры. С остальным согласен.
Привлекательными в глазах моего отца из «других качеств натуры» была тяга Белого Генерала к высокой культуре (также суворовское качество). Рязанец свободно владел почти всеми европейскими языками, знал литературу, искусство. Случавшиеся иногда в публичных речах и письмах Михаила Дмитриевича резкие отзывы об интеллигенции можно объяснить резко же отрицательным отношением популярного военачальника к революционному движению. Оно зародилось в интеллигентской среде, ею поддерживалось и развивалось при общем отрицательном восприятии крестьянской массой «ходоков в народ». Здесь знатоки могут задать мне каверзный вопрос: а как же «заигрывание» нашего «источника нравственного влияния» с народовольцами, террористами, убившими Александра Николаевича, бывшего примером реформатора для широко мыслящего полководца? Ведь известно, что Скобелев не только был связан с либеральным политическим направлением, но делал попытки завести отношения с русской революционной эмиграцией, в частности, с вождём народовольцев, философом Лавровым. И это при том, соглашусь с коллегой Вилиным, что герой Туркестанского похода ни в коей мере не сочувствовал идеалам «Народной воли» Его попытки установить связь с подпольем диктовались совершенно иными соображениями. Известное выражение Макиавелли истинный русак по-русски и трактовал: «Всякая гадина может когда-нибудь пригодиться» (я нашёл это выражение в письме Скобелева врачу Белозёрскому, из баульчика. Там есть продолжение: «Гадину держи в решпекте, а придёт время - пусти её в дело. Потом выбрось за борт! Пускай себе захлёбывается в собственной мерзости. Лишь бы дело сделала»).
Как видите, Скобелев был политиком даже в политических бестактностях, о чём писал литератор Немирович-Данченко в частном письме, опубликованном в советское время: «Скобелев создал себе такое credo: правительство (в смысле старого режима) отжило свой век, оно бессильно извне, оно также бессильно и внутри. Что может его низвергнуть? Конституционалисты? Они слишком слабы. Революционеры? Они тоже не имеют корней в широких массах.В России есть только одна организованная сила - это армия, и в её руках судьбы России. Но армия может подняться лишь как масса, но на это её может подвинуть лишь такая личность, которая известна всякому солдату, которая окружена славой сверхгероя. Нужен популярный лозунг, понятный не только армии, но и широким массам. Таким лозунгом может быть провозглашение войны немцам за объединение славян… Как ни слабы революционные элементы, их, однако, игнорировать не следует». В этом письме не только расшифровка скобелевского кредо, здесь конкретно называется «гадина».
Надобно отметить, что мысль о насильственном действии пришла военачальнику, присягнувшему императору при смене царствования. На продолжение реформ Александра-отца Александром-сыном, консерватором, надеяться было нечего. Он приня решение с террором бороться террором, ослабить первый «закручиванием гаек». Генерал-эволюционист (таким во сяком случае увидел его врач Белозерский, сам сторонник «реформ сверху») превратился в сторонника насильственного принуждения царя пойти на либеральные реформы и ограничение самодержавия. Кроме того, между Михаилом Дмитриевичем и Александром Александровичем возникла, стремительно набирая остроту, личная неприязнь. Неприятие нового императора «с презрением и ненавистью», как говорили некоторые свидетели, со стороны поборника славянского единства и сторонника военного союза с Францией вызвано было германофильством первого. Оно основывалось на династических связях и договорах между Россией, новорожденной империей кайзера и Австро-Венгрией. Великой пожирательницей называл Скобелев Германию Бисмарка в публичных выступлениях и в интервью европейским газетам, врагом номер один России и всего славянского мира. Он откровенничал с графом Валуевым: «Одно средство поправит наше экономическое и политическое положение - немедленная война против Германии». В речи, произнесённой в Париже перед сербскими студентами, добавил: «Борьба между славянством и тевтонами неизбежна. Она будет длительна, кровава, ужасна, но я верю, что она завершится победой славян». Друг Скобелева, художник-баталист Верещагин называл Белого Генерала «дельфийским оракулом». И действительно, он издали предсказал кровавые катастрофы двух мировых войн.
Александр III отвечал своему генералу таким же чувством, а скорее всего - большим, так как самодержец испытывал зависть к своему подданному, ставшему для народа живой, ходячей иконой. Да, на Белого Генерала чуть ли не молились. Французский писатель де Вогюэ писал в Париж, что популярность Скобелева, безусловно, выше популярности царя. Где бы ни появлялся герой, в родных городах и весях, за границей, он всюду производил впечатление статной представительной фигурой, богатырским ростом, красивым лицом, смелыми речами, часто ставившими правительство в затруднительное положение. Ведь из Берлина или Вены, Стамбула приходили протесты на эскапады знаменитого русского генерала против «авторов натиска на Восток», на отнюдь не тайные планы образовать на личные деньги «болгарские четы» и бросить их против турок в Македонию, на моральную поддержку славян Боснии и Герцеговины. Его магнетизм ощущали многие, в том числе, помимо своей воли, сам император. Вызвав во дворец проштрафившегося генерала, чтобы задать ему трёпку, миролюбивый государь битых два часа пребывал под влиянием властителя народных дум. Талантливый полемист сумел заразить Александра Александровича своими взглядами на политику России в отношении соседей, в первую очередь Германии. Но в Гатчине рядом с императором в Гатчине нельзя постоянно жить деятельному человеку…
Государю известен каждый шаг фрондирующего, ведущего собственную, независимую внутреннюю и внешнюю политику генерала, каждое его едко критическое слово о существующем порядке вещей в империи. Любой на месте Скобелева за такие штучки лишился бы если не свободы, то погон, орденов, службы. Любой, но не Скобелев. Его не вычеркнешь просто росчерком раздражённого пера из списка боевых генералов, народных героев, живых примет отечественной действительности. Легче вычеркнуть из списка живых, пусть остаётся Скобелевым, но уже в истории. Решение созревало…
Будем справедливы, Александр III сделал много полезного для страны. Им была уничтожена подушная подать, учреждён Крестьянский банк, основано Министерство земледелия. Он развивал промышленность, по его инициативе были построены Средне-Азиатская и Закаспийская железные дороги, начата постройка Транссибирской. По его указу создаются церковноприходские и ремесленные школы, промышленные училища. Наконец, во внешней политике он руководствовался миротворческой идеей. Ничего из перечисленного Скобелеву узнать было не дано. Он знал нового государя консерватором, ограничившем земское и городское самоуправление. Пострадал от него суд присяжных. При нём усилилась цензура, появились запретительные каталоги для публичных библиотек, ограничилась книжная торговля. Была упразднена университетская автономия, усилился надзор над преподавателями, учениками и студентами. Думающая Россия (а в ней - Скобелев) воспринимала это, как отход от начинаний Александра-отца и действовала согласно обстановке, уверенная в неспособности самодержавия к самореформированию. Отрицательное отношение Скобелева ко всему, что происходило в стране, не было ни для кого тайной. Он говорил своему врачу: «Что делается внутри нас - ведь это ужас! Мы ещё отвоёвываем независимость другим племенам, даруем им свободу, а сами! Разве вы и я - не рабы? Настоящие рабы, бессильные, разобщённые, вечно подозреваемые».
Царю поспешили донести, что в частном разговоре на досаду барона Врангеля (мол, неуклюжими репрессиями против общества, жаждущего перемен, самодержавие роет себе могилу) Скобелев рассмеялся в свои чудовищные усы, переходящие в бакенбарды: «Я лично против этого ничего иметь не буду. Скатертью дорога! Династии меняются или исчезают, а нации бессмертны». У Александра были основания верить доносу. Когда, при вступлении на престол, он отверг идею созыва Земского собора, предлагаемую либералами даже ближнего окружения, самим Лорис-Меликовым, покоритель туркмен предложил последнему и графу Игнатову заставить молодого государя под угрозой ареста подписать манифест о конституции. Те отказались, а Белый Генерал запомнился как сторонник самых крайних мер.
Каким-то путём доктору Белозерскому попал в руки черновик письма Скобелева Ивану Аксакову (думаю, само письмо прочли в Третьем отделении). В нем есть такие строки: «Основанием для общественного недуга в значительной мере является отсутствие всякого доверия к положению наших дел. Доверие мыслимо будет лишь тогда, когда правительство даст серьёзные гарантии, что оно бесповоротно ступило на путь народный, как внешней, так и внутренней политики… У нас всё замерло. Опять мы начинаем переливать из пустого в порожнее. Угасло недавнее возбуждение от реформ нашего незабвенного. Да и как требовать его от людей, переживших позор берлинского конгресса».
Эти настроения становились известны многим и служили предметом оживлённых обсуждений. Думаю, и «Конституция Скобелева», скорее всего без этого названия («Конституция» написано на обложке тетради позже) получила огласку. Судя по ней, у генерала-политика была хорошо разработана программа перестройки всей жизни России. Над этой проблемой он много думал, работал, оттачивал её в деталях.
Летом 1881 года он вынашивал какие-то планы насильственного принуждения Александра III пойти на либеральные реформы и ограничение самодержавной власти. С реформами более-менее ясно: они в проекте «Конституции». Но как и чем принудить? Всесильный министр Лорис-Меликов на сотрудничество пойдёт, если переворот состоится. Из числа высших руководителей армии рядом с ним в благоприятный момент станет начальник Николаевской академии Генерального штаба генерал Драгомиров, наиболее близкий к Скобелеву со времён русско-турецкой войны. При определённых условиях к заговору примкнут граф Игнатьев, барон Врангель, генералы Дохтуров, Черевин, Щербатов, министр императорского двора князь Воронцов-Дашков (этих имён, кроме Драгомирова, в бумагах Скобелева нет, я их «высчитал»). Они не враги царю, они желают спасти верховного правителя России и саму Россию, как хирург спасает занемогшего, не понимающего опасности заболевания, делая ему больно. Благоприятные моменты для реализации замысла могут представиться при коронации, во время маневров контролируемых сообщниками войск, наконец, на смотре верных Скобелеву частей. Здесь у него сомнений нет: «В моём корпусе все млеют, смотря на меня, и пойдут за мною повсюду». В этом признании - всё правда, ни капли преувеличения. С 4-м корпусом, расквартированным под Минском, генерал проделал весь последний поход по овладению Ахалтекинским оазисом. Те же слова можно отнести и к размещённой в Могилёве 16-й дивизии, которой Скобелев командовал в Болгарии. Разжигать гражданскую войну у него намерения не было. Боже, упаси! Он считал достаточным для достижения цели в определённом окружении поговорить с императором, по-своему, по скобелевски. А не получится - заартачится государь, тогда взять власть армией, объявить военное положение до Земского собора. Он и решит судьбу страны, узаконит политический строй. Как всегда, Белый Генерал в победе не сомневался. Опасался одного: противники успеют расстроить его планы, говаривал друзьям: «Меня или немцы подстрелят или свои. Мне не позволят жить». Это из записки генерала моему отцу на клочке бумаги. Сам факт свидетельствует, что командир корпуса и военный хирург - не начальник и подчинённый, а друзья, полностью доверяющие друг другу. В свою очередь это значит, что интересы их совпадают, в главном, по крайней мере.
Теперь ещё о существенном, без которого ни одно дело состояться не может, о деньгах.
В истории генерала Скобелева есть две темы, покрытые густым мраком тайны, в которых фигурируют крупные суммы денег. Естественно, эти темы привлекли внимание исследователей деятельности Белого Генерала в большей степени, чем они играли в его жизни. Тайны вокруг сокровищ всегда волнуют воображение. А тут речь идёт о злоключениях одного миллиона рублей в 1880 году и ещё одного миллиона через два года.
В первый раз эта фантастическая по тем временам сумма находилась в руках матери штурмующего тогда Геок-Тепе генерала. Ольга Николаевна привезла её в Болгарию якобы на покупку земли под усадьбу и монастырь. Разумеется, встречали её всюду, как мать освободителя. Земли не купила (да и для того ли она совершала свою поездку? Вспомним слухи о «болгарских проектах» её сына). Была зарублена саблей сопровождавшего её бывшего адъютанта Скобелева Узатиса. Миллион исчез. Узатис застрелился.
О втором миллионе начинаются разговоры за несколько недель до таинственной кончины Михаила Дмитриевича. Генерал афиширует своё намерение отправиться в Болгарию, где вскоре начнётся война. В неё, по его словам, будут втянуты южные славяне от Чёрного моря до Адриатики и, даст Бог, Россия. Есть такое мнение: «Разговоры о Болгарии, конечно, не стоили и выеденного яйца, это была обычная маскировка «дельфийского оракула». Деньги нужны были для чего-то совершенно иного. Речь шла не о войне, а о какой-то политической комбинации». Можно согласиться, только с оговоркой: комбинация задумывалась не обязательно политической. Варианты иные есть, pronunciamento, например.
По словам самого генерала, он обращает в деньги процентные бумаги, облигации, золото, драгоценности, акции, продаёт выращенный в родовой усадьбе хлеб. Набирается почти миллион рублей. И сразу исчезает. Близкие свидетельствует: Скобелев расстроен, встревожен. Искренне ли? Михаил Дмитриевич был великолепным актёром. Пропажу объясняет тем, что всю вырученную сумму отдал на хранение своему крёстному, а тот будто бы скоропостижно сошёл с ума. Не может сказать, где деньги, в ответ на расспросы лает из-под кровати. Сделав эту историю достоянием гласности, жертва грабежа или несчастного случая сразу перестаёт говорить о пропаже, будто потерял рубль серебряный или кошелёк.
А между тем в бумагах его друга и врача есть документ, помеченный июнем 1882 года, о покупке Н.В. Белозёрским золота на громадную сумму. Что же получается, продаётся скобелевское золото, чтобы приобрести… золото другими руками? Явная мистификация, но раскрыть её мне не удалось. Есть одна слабая зацепка: письмо генерала врачу, написанное тем летом. В нём слова: «От твоего имения, Николай Владимирович, до моего корпуса рукой подать. Держи это у себя». Слово «это» выделено моей рукой, ещё юношеской. Что я имел в виду, легко догадаться. Но сейчас спорить с собой, семнадцатилетним, не стану.
Наконец, о таинственной смерти Белого Генерала. Что же тут таинственного! Её желали многие за рубежом и у себя, а наслать на героя способны были творцы мировой политики, вершители судеб Европы из Вены, Стамбула, Берлина, Петербурга. И повсюду подвести под убийство законное, даже моральное обоснование: защита интересов своей страны, правящей династии, сохранение мира, на который покушается неистовый военачальник, любимец стомиллионного народа. Подозревать с большой долей основания можно любой из названных центров. Но для меня сомнений нет - Петербург. Готов назвать круг «судей» и даже исполнителей. У меня есть надёжный свидетель.
После убийства Александра II не все во дворце, в правящих сферах столицы поддались панике. Стойкие члены императорской семьи, представители знати собрали сторонников самодержавия вокруг идеи Священной дружины, некоего симбиоза масонских лож, Третьего отделения и террористического подполья. Это тайное общество убеждённых монархистов ставило целью ликвидацию активных революционеров, их организаций, выведывание их планов и тайн. Здесь они добилось немалых результатов. Они также пресекали деятельность тех либералов, «из своих», которые заходили слишком далеко (по мнению руководства дружины) в своём противостоянии с «властью от Бога». Известно, в центральный комитет этой отлично законспирированной организации входили великие князья, титулованные лица, влиятельные столбовые дворяне. Пытались завлечь к себе Скобелева, чтобы нейтрализовать его клятвой. Он решительно отказался, не скрывал презрительного отношения к членам своего сословия, тайно занимающимся кровавым делом. Военному министру Ванновскому смело сказал: «Если бы я имел в своём корпусе офицера-дружинника, я бы его тотчас удалил бы со службы».
Скорее всего, незадолго до гибели от яда (я целиком придерживаюсь высказанную бумаге и повторённую в частных беседах версию врача Белозёрского) Скобелев был недвусмысленно предупреждён руководством тайной организации монархистов. В его участившихся рассуждениях о скорой своей смерти больше не фигурируют «немцы». Но, верный своей суворовской натуре, уступать и отступать он не мог.
В записках Николая Владимировича уже не эзоповым языком, а прямо говорится, что «в связи с антиправительственной деятельностью М. Д. Скобелева был учреждён особый тайный суд под председательством великого князя Владимира Александровича. Большинством голосов (33 из 40) генерала приговорили к смерти; протокол подписали великий князь и личный друг императора граф Шувалов. Исполнение приговора было поручено…» (лист с продолжением утерян). Известно, в ту роковую полночь, 25 июня 1882 года, в отдельный кабинет гостиницы «Англия» Скобелеву был передан бокал вина от какой-то компании, пившей за стеной «за здоровье Белого Генерала». Врач Белозёрский в тот день находился в Минске, при гарнизонном госпитале. Он стал свидетелем отправки всех бумаг в Петербург из минской квартиры скоропостижно скончавшегося командира 4-го корпуса. Успел ли мой отец спрятать самое сокровенное? Ответ на поверхности - «Конституция» и пачка бумаг оказались в бауле.
Может показаться странным (только не мне), что, узнав о смерти старшего друга, своего кумира и примера для подражания в политическом выборе, Николай Владимирович бросился не в Москву, а в Старгород, оттуда - в Княжполь, на несколько часов заехал в усадьбу. Скорбная его встреча с покойным состоялась несколькими днями позже у гроба, поставленного для прощания в церкви Трёх святителей на Арбате. Здесь врач, восемь лет подряд наблюдавший своего знаменитого пациента, увидел трудно узнаваемое, необычайно жёлтое лицо с синими пятнами, характерными при отравлении сильнодействующим ядом. Другие врачи и прозектор Московского университета профессор Нейдинг эти пятна увидеть не захотели. От коллеги, приехавшего из Минска отворачивались, пряча глаза, когда тот пытался обратить их внимание на подозрительные следы смерти на трупе.
Проводив гроб до церкви в Спасском, где его опустили в могилу, Белозёрский возвратился в Москву и стал бить во все колокола, стараясь привлечь внимание общественности к своему подозрению. Здесь вскоре посетил его господин из «попечительства» (так назывались в крупных городах центры непосредственной работы Священной дружины).А от нового командира корпуса пришло предписание незамедлительно вернуться в Минск. Но и там друг покойного не угомонился, даже после визитов к нему господ из местных первичек дружины - «инспектур». И вдруг военный хирург Белозёрский распоряжением из Петербурга получает отставку. Вскрылась, оказалось, его вина в смерти молодого графа Орлова, тяжело раненого при штурме Геок-Тепе. Пустили слух: Орлов остался бы жив, будь хирург искусней. Одновременно «нашлось» письмо Белозёрского Скобелеву, в котором врач критиковал двор за гибельные для России династические связи. Отставнику посоветовали как можно реже покидать Княжполь.
Так из бумаг отца пролился свет на причину почти безвыездного нашего «сидения» на обрывистом берегу Стривигора.
Как я уже говорил, Николай Владимирович, чья юность прошла под знаком «реформ сверху», вынес из университета эволюционистские взгляды на преобразование России. Однако около десяти лет быть рядом с такой «магнетической» личностью, каким был один из ярчайших героев нашей истории, вполне естественно попасть под её влияние, эволюционировать в сторону более радикальных взглядов. Ведь для военного хирурга полководец был образцом подражания буквально во всём - от манеры со вкусом одеваться и подстригать усы, до рыцарского отношения к женщинам (даже к откровенным кокоткам). Белый Генерал отличался отсутствием какого-либо выражения превосходства в общении с нижними чинами. Подражание вызывали холодная, убийственная сдержанность с недругами, готовыми нанести удар и не оскорбительная снисходительность к врагам поверженным, щедрость и доброта ко всем остальным. А что касается работоспособности, самоусовершенствования этого выдающегося человека, то стыдно было отставать от него, показывать усталость и равнодушие. Словом,не создавай себе кумира, он сам тебя найдёт (простите за дополнение к Священному писанию!). Младший из друзей поверил в старшего, принял его «Конституцию», которую сам автор называл «программой», согласился с ролью армии в преобразовании той России, которой она была в год убийства Александра II.
Годы между тем с убийством друга-наставника не остановились. Они мелькали и в Княжпольском лесном уезде, вдали от центров цивилизации. Менялись облик, душа России. Та «гадина», которую фрондирующий генерал думал при случае пустить в дело, а потом, по ненадобности, выбросить, выросла, размножилась, обзавелась «учениями», завладела рабочей средой и стала проникать в крестьянскую. Неуклюжие телодвижения самодержавной власти лишь шли ей на пользу. Царь-миротворец, прослывший не совсем справедливо консерватором, ещё держал страну в шатком равновесии. Сын его, проиграв войну «макакам», допустив Кровавое воскресенье, никакого авторитета не имел.
В глазах стареющего врача Белозёрского, земная «гадина» превратилась в «бесов», а это намного серьёзней, здесь силы ада. Теперь сомнений не было: страну необходимо решительно ставить на прочный конституционный путь, отказаться от давно уже отжившего самодержавия; глубокие реформы во всех сферах жизни провести во что бы то ни стало. Сверху! Ибо реформы «снизу» по-российски - это замена царя-дворянина на царя мужицкого через кровавую пугачёвщину нового времени. Притом, в победившей тёмной массе выделится новая аристократия, лишённая гуманистических традиций, исторической памяти, ибо как помнить того чего нет, за спиной - темнота исторгнувшей эту пену массы.
В начале нового столетия организованной (по Скобелеву) силе, армии, стало очевидно Белозёрскому, уже придётся в случае выступления вести действия на два фронта. Один - против давно отжившего свой век, но всё ещё грозного правительства Самодержца Всероссийского. Другой - против молодых, активных, дерзких, неисчислимых орд, возбуждаемых и соблазняемых «бесами». Теперь молниеносным переворотом после ареста государя где-нибудь на маневрах, на смотре войск не обойтись. Надо готовиться к большой крови (1905 год это подтвердил), ибо «бесы» мечтают не о счастье народном, а о народе, который получит счастье из их рук. Победа армии неизбежна. Пока неизбежна. Но сохранится ли такая ситуация через пять-десять лет? Необходимо вновь вернуться к проекту генерала Скобелева, внеся в него поправки, соответствующие времени. Надо спешить! Княжпольский уезд не подходящее место для возрождения того, что начал было Белый Генерал. Однако для выращивания «рассады» сгодится. Не всегда откликается так, как аукается. Бывало в истории, что от отклика на едва слышимый, но вовремя изданный звук цитадели рушились. Да и как усидеть, сложа руки, когда Россия неотвратимо сползает к бездне!
Примерно так рассуждал мой отец, доверяя свои мысли бумаге (самой верхней под крышкой сундучка). Я лишь коротко пересказываю, как могу.
Почин офицеров княжпольского гарнизона, разумеется, скоро стал известен охранному отделению. Ведь с alter ego Белого Генерала, как называл в близком кругу Скобелев своего врача, глаз не спускали. Такое внимание не может объясняться лишь тем, что друг моего врага - мой враг. Неведомые мне причины заставили власти относиться к заговорщику уездного масштаба более серьёзно, чем просто к бывшему наперснику властителя дум ушедшей в прошлое России. Какой-то важной тайной, каким-то сильным средством для достижения своих целей должен обладать объект столь пристальной слежки. Может быть скобелевские миллионы тому причина?
Конечно, даже при обнаружении жандармами разоблачительных документов в усадьбе, повторюсь, вина её хозяина не тянула бы на смертную казнь, даже срок отбывания в крепости вряд бы присудили значительным. Только Николая Владимировича казнили не через правый суд… Здесь впервые я говорю о его гибели как о факте, не вызывающем у меня сомнение.
Просмотрев первый раз все документы из баула, я убедился: отец был вычеркнут из списка живых той же силой, что и его кумир Скобелев. Дворянину Белозёрскому, офицеру медицинской службы, «цвет касты» не простил измены своему сословию, присяге. Не исключено, что он мог купить себе помилование, выдав тайник с теми миллионами. Может быть ему давали возможность доказать преданность монархии, вступив в Священную дружину? Никто уже не скажет, где и когда, в каком составе состоялся тайный суд «дружинников», как разделились голоса, кто подписал приговор, кто привёл его в исполнение. Я знаю только титул исполнителя. «Ваше высочество?!» - возглас отца с удивлением, последние его слова.
Пришло время, когда я на ощупь мог достать из сундучка нужный мне документ и, только взглянув на него, вспомнить почти дословно, что в нём написано. Понять многие из них мне помогали книги и подшивки журналов из богатой дядиной библиотеки. Именно изучение содержимого баульчика стало формировать во мне историка. Я мог часами сидеть над бумагами, сопоставлять документы, выискивать истину в разночтениях, дополнять пробелы из справочников, хроник. Мне доставляло это удовольствие, что не скажешь о Виконте, который предпочитал, чтобы в дни моей побывки выводил его я, а не Дормидонт.
Наконец принял решение поделиться своими изысканиями с Василием Владимировичем. Только матушке - ни слова! Пусть живёт в неведении, ждёт мужа, так лучше. И надо забрать у неё «Сочинения А. С. Пушкина». Теперь-то я имею право заглянуть в переплёт. А вдруг спрятанный в нём документ покроет одно из белых пятен в истории отца.
Я принялся обдумывать, как лучше всего оба плана привести в действие. И принял решение. Но раньше произошла знаменательная встреча, которую спешу запечатлеть на бумаге.