Глава третья,
ещё раз доказывающая, что мир тесен
После очередного набега на стол дяди Василия я возвращался в корпус кружным путём, по Невскому проспекту, с намерением показать себя столичным барышням и посмотреть заодно, какое впечатление производит на них мой молодецкий вид. Погода променаду благоприятствовала. Для глубокой петербургской осени было на редкость сухо и достаточно тепло, чтобы не прятать лицо в воротник шинели под низко опущенный козырёк форменной фуражки от резкого ветра и дождевой пыли и с небрежным изяществом нести перчатки в левой руке, правой отдавая честь встречным офицерам.
Только миновал Казанский собор, вижу: идёт навстречу мне штатский - в котелке и коротком пальтеце, с зонтом-тростью подмышкой. Сердце ёкнуло. Я остановился и завопил:
- Сергей Глебович!
Штатский будто споткнулся, вздрогнул и шарахнулся было в сторону, но я уже крепко обнимал его за плечи.
- Не признали? Я ваш ученик. Андрей. Андрей Белозёрский.
Выражение испуга сошло с лица моего учителя.
- А-а, как же, как же… - он беспокойно огляделся по сторонам. - Отойдём.
Росин увёл меня в колоннаду собора, где было безлюдно, как в каменном лесу. Я понял, что свалял дурака. Не нужно было орать на весь проспект. С минуту мы всматривались в лицо друг другу, Росин задрав голову, я опустив (так вымахал в высоту за эти пять лет). Взгляд моего постаревшего, подсушенного временем учителя выражал настороженность. Однако короткое, но внимательное изучение моего сияющего лица успокоило его. Он улыбнулся, растянув бледную щель рта, не обнажая зубов.
- Вы нисколько не изменились, - вдохновенно соврал я, используя фразу из арсенала слов, используемых Полиной Серафимовной при встрече гостей.
- А вы - очень. Выросли, возмужали. Как Мария Александровна?
- Спасибо. Живёт с Дашей во владениях Прохорова. Заводчика того помните? Учит его внуков.
- Значит, усадьбу продали?
- Матушке остался флигелёк, пожизненно. Большего ей и не нужно, она ведь теперь одна.
Росин сочувственно вздохнул:
- Да, слышал, слышал. Судьба Николая Владимировича ужасна.
- Мне теперь достоверно известно, отец убит «дружинниками» из известной вам организации. Матушка не знает. Представляете, она до сих пор ждёт мужа, в смерть его не верит. А что ваши друзья, Сергей Глебович, Радыч и другие?
Росин неопределённо пожал плечами.
- В шестом году нас всех разослали по местам жительства под надзор полиции. С тех пор я ни с кем не видался, никаких слухов до меня не доходило. Знаю только, что капитан (он жил под Одессой) бежал за границу, в Румынию.
- А вы! - вырвалось у меня. - Как вы очутились в столице? Тоже бежали? Ух, здорово!
Росин загадочно промолчал.
- Простите, - с чувством сказал я, мысленно ругая себя за непонятливость.
Мы прохаживались взад-вперёд по полукружию колоннады. Признаться, скрытность учителя несколько обидела меня, тем более, что именно я, никто другой, отвёл от него и других участников бесед, далеко не невинных, в библиотеке нашего дома наказание более суровое, чем высылка под надзор. Надо как-то дать понять Росину, что отец доверил мне хранить одну тайну, а сам я, не спрашивая разрешения, стал невольным хранителем тайны другой.
- Да-а, - протянул я, предвкушая удивление и восхищение мною опытного конспиратора, коим, без сомнения был этот невзрачный человек. - Попадись тогда жандармам томик сочинений Пушкина, сидеть всем вам в Петропавловке.
- Томик Пушкина?.. Вы о чём?
- О книге в золотистом переплёте из нашей библиотеки. Любимая книга Николая Владимировича, между прочим - «Сочинения А, эС Пушкина». В переплёт книги был вклеен важный документ… э-э-э… общества. Ещё до вас.
- Непостижимо! - разволновался Росин, но в глазах его увидел я к своей досаде не удивление и восхищение, а недоверие к моему сообщению. - Эта книга, где она сейчас? Ведь опасно.
- Полагаю, у Марии Александровны.
- Знаете, Андрей, когда шло следствие, был ещё один обыск. Меня привозили как свидетеля. Этой книги, хорошо помню, в библиотеке не было.
- Знаю, о повторном визите жандармов писала нам Даша в Петербург. Но и десять, миллион новых обысков ничего бы не дали, - я, сделав паузу, гордо посмотрел на учителя. - Книгу мы с матушкой брали с собой в столицу, когда ездили хлопотать за отца. А до этого, до ареста, - тут я приврал для вящей своей славы, - я спрятал её в личном своём тайнике. Видите ли, Сергей Глебович, предчувствие было.
- Непостижимо! - повторил учитель, волнуясь пуще прежнего. - Тогда все мы сейчас подвергаемся ещё большей опасности, чем тогда. Что за документ в книге? Вам известно?
Тут меня охватило подленькое желание. Раз уж я не удостоился у Росина не только триумфа, но даже оваций, вскочу сразу на пьедестал памятника. Я придержал своего спутника по прогулке в колоннаде за рукав. Мы остановились на торце архитектурной дуги, у ступенек, ведущих вниз. Глядя честно в глаза товарища по борьбе с самодержавием (так я мысленно назвал Росина), отчеканил:
- Документ… фи-нан-со-вый!
И опять промашка: неожиданно мой визави успокоился, лицо его лишилось всякого выражения, словно услышал от меня ничего не значащее замечание о погоде. В поле зрения появился полицейский. Звеня шпорами, направился в нашу сторону.
- Пойдёмте в трактир, - предложил Сергей Глебович. - Там на нас не будут обращать внимания.
И, не дожидаясь согласия, стал спускаться по ступенькам. Я не сразу последовал за ним.
- Мне нельзя.
- Пустяки, я знаю укромное местечко.
Я не предполагал, что в двух шагах от Невского прячутся за помпезными фасадами рукотворные катакомбы. С уверенностью настоящего революционера, которому часто приходится заметать следы, Росин повёл меня лабиринтом дворов, не знающих солнца, в сторону от оживлённых улиц. Через несколько минут мы окунулись в полумрак пустого трактира. Под низкими сводами подвального помещения неразборчиво гнусавил граммофон, царапая тупой иглой заезженную пластинку с «осенью туманной» Изабеллы Юрьевой. Пахло наваристыми щами - для извозчиков, В углу, в кадке, чахла жёлтая пальма. За стойкой стоял хозяин, на стойке - двухведёрный самовар. Они были похожи друг на друга - оба огромные, пузатые, лоснящиеся.
Мой проводник высмотрел столик, почище других, в дальнем углу. Тотчас подскочил мальчишка-половой в белом, прожжённом переднике, кудрявый, причёсанный на прямой пробор. Обратился к старшему:
- Чего изволите-с?
Я промолчал. Сергей Глебович заказал себе водки, мне чаю. Те пару минут, пока делался заказ, я рассмотрел, как сильно постарел мой наставник на стезе знаний. Жёлтая сухая кожа, обтягивающая скулы, морщинистая шея, сухой блеск глаз, тоже пожелтевших, свидетельствовали о жизни тревожной и неустроенной, о вечных скитаниях от угла к углу, о недоедании (старший товарищ, теперь товарищ, машинально отщипывал от бесплатного чёрного хлеба, ломтями наваленного на деревянном блюде, и поедал, поедал). Когда разочарованный половой отошёл, Росин, подавшись ко мне, тихо спросил:
- Конкретно? - уловив недоумение в моих глазах, добавил. - Что за финансовый документ?
Тут бы мне остановиться и ограничиться тем, что я знал, но меня опять понесло. Видно, недалеко ещё я отошёл от своего детства.
- Думаю, это перечень финансовых средств организации с указанием места, где они хранятся.
Неожиданно мой собеседник откинулся спиной к пупыристой стене подвала и рассмеялся:
- Будет вам, мой юный друг! Копи царя Соломона!
Я так обиделся, что совсем перестал отличать вымысел от действительности.
- Ну, до этого далеко, но вот, скажем ценности на несколько миллионов золотых рублей вполне могут быть.
И сделал паузу. Росин не стал меня торопить. Только произнёс, продолжая недоверчиво улыбаться:
- Послушаем, послушаем.
Выдержки мне хватило ненадолго. Правда, я не сбивался, не путался. Образ фантастических сокровищ сложился в моем воображении чётким, реальным. Будто каждый предмет я трогал своими руками, каждый серебряный рубль из кассы «Соединённых славян», каждую золотую десятку, каждый империал из миллионов Белого Генерала пересчитывал. При этом совершенно выпустил из виду, что те золотые монеты в России появились только в 1897 году. Но даже если бы и вспомнил о такой «мелочи», то привлёк бы на помощь своему воображению то золото, что скупал на деньги Скобелева и по заданию Скобелева врач Белозёрский. К этой драгоценной горе, насыпаемой перед молча внимающим мне учителем, добавил содержимое матушкиной шкатулки, помня, как выносил её отец из комнаты Марии Александровныю. И надрубленный киркой Ивана наполеондор, и воображаемый сундук с монетами в двадцать франков каждая и награбленными сокровищами Кремля, и совсем мифический клад из Олеговой горки, якобы найденный моим дедом, да так и неисчерпанный до сих пор. Для пущей достоверности сослался на подтверждение двух миллионов рублей документами из отцовского сундучка, несколько отредактировав их в устном изложении.
Я уж совсем выдохся, стал закругляться, как Росин снова рассмеялся:
- Допивайте свой чай, Андрей; совсем остынет. Ещё закажем? Ну, нет - так нет… А вы маменьке своей, надеюсь, этот занимательный роман не пересказывали?
Я сделал вид, что иронии не заметил.
- Как можно!? Это не моя тайна, - (согласитесь, ваш покорный слуга был непоследователен. Видимо, сам это заметил, так как поспешил добавить), - не женское дело.
- Согласен, но частично, а «частично» потому, что, если верить вам… простите, принять на веру ваши предположения, в этой, скажем, кассе, есть личные драгоценности Марии Александровны. Она совсем не обязана платить за неудавшуюся попытку мужа изменить государственный строй России. Притом, маменька ваша сейчас в весьма стеснённом положении, да и вы не скоро первое своё жалование получите. Когда выпуск?
- Из корпуса через год. Потом пойду в юнкерское, в пехотное.
- Вот видите. А Мария Александровна, чай, не молодеет. Сколько ещё сможет учить уму-разуму прохоровских недорослей!
Но я оставался твёрдым.
- Нет, когда найду тайник, всё передам в надёжные руки. Ни копейкой из этих денег мы, Белозерские, не воспользуемся.
- Что ж, благородно. Но давайте переменим тему, пора на выход.
Мы еще побродили по переулкам, где было не так людно, как на Невском. Я в трактире выдохся, да и был расстроен равнодушием Росина к моему рассказу. Поэтому тон беседе задал мой трезво мыслящий старший друг:
- Когда я вспоминаю ваш дом, Андрей, сердцу становится теплее. Чудесное время! Чудесные люди! Тишина, река, парк, простор… Будет ли это когда-нибудь ещё в моей жизни?
- Будет, обязательно будет! - горячо отозвался я, тронутый элегической печалью своего учителя, лишённого возможности проводить свои дни даже в таком элизиуме, каким была наша бедная усадьба. - Вот увидите, мы ещё соберемся на берегу Стривигора: вы, я и весёлый поручик, и Радыч.
Сергей Глебович криво усмехнулся:
- Радыч!
Я насторожился:
- А что?
- От таких, как он, держаться следует подальше.
- Что вы!.. Не может быть! Он… Так это он выдал общество?
- Выдал - не выдал, - уклонился от точного определения Росин, - но считайте, наш провал на его совести. Проболтался.
- Такое я не исключал. Жаль, что уже поздно.
- Что поздно?
- Понимаете, отец подозревал меня.
С того дня виделись мы с бывшим моим наставником довольно часто. Росин, избегая людных мест, назначал встречи на Чёрной речке, где стрелялись Пушкин с Дантесом, в рощах Каменного острова, на Самсониевском кладбище, в тёмных углах дешёвых трактиров Петроградской стороны. Говорили, в основном, об общем для нас. Я ни о чём, что случилось с Сергеем Глебовичем после зимы пятого года, не расспрашивал его, а сам он никогда не заводил разговора о личной своей жизни. Я понимал, у него есть основания избегать лишних вопросов, опасаться праздного любопытства.
Осторожный и рассудительный, старый конспиратор преподал мне немало житейских уроков. Не скажу, что я все усвоил, но кое-что всё-таки задержалось в моей голове. В те переломные годы, будучи уже не мальчиком, но ещё не мужем, я особенно нуждался в наставнике, так как был горяч и нетерпелив, а житейского опыта набраться не успел: жизнь меня особенно не била, не валяла, а от теорий дяди Василия и тётки Полины мало было толку. От Дормидонта и то больше. Он хоть с «запретными плодами» знакомил, да так, что моему обозрению становилась доступна и обратная сторона, препятствующая развращению юной души.
Представьте моё огорчение, когда Сергей Глебович оповестил меня о предстоящей разлуке:
- Они напали на мой след, Андрей. Думаю пока укрыться в Финляндии. Ну, не вешай носа! Мир тесен. Свидимся.
Я не стал расспрашивать, кто «они». И так было ясно.
Между тем новая разлука, во сто крат более горькая, ждала меня впереди.