Глава седьмая,
в которой встречаются трое старых знакомцев совсем не так, как представлял себе один из них
В пятницу утром, встретившись в толчее перенаселённого дома взглядами с Варей, я показал глазами в сторону столовой. Она движением век ответила, что поняла, и прошла в восточное крыло дома. Через несколько минут нашла меня на крыльце возле пушечки, негромко сказала, приблизившись вплотную:
- Книга исчезла. Я поискала сверху, везде.
Выразительные глаза девушки смотрели на меня снизу вверх с восхищением (ей-Богу, не вру).
- А Прохоров?
- В доме не встречался… Андрей, вы здесь остаётесь один. Прошу… тебя, будь осторожен. Если что случится с тобой, мне будет очень, очень больно.
Я на ощупь нашёл её прохладную руку, вытянутую вдоль бедра, сжал так, что Варя побледнела, но не ойкнула, не стала вырывать руки.
- Обещаю… тебе, со мной ничего не случится, никогда.
Из-за угла дома, со стороны хозяйственного двора, появился в полном боевом облачении Григорий. За ним, смешно переставляя короткие кривые ноги, верный адъютант вывел осёдланных лошадей. Широченные плечи Павла венчала лохматая кавказская шапка – шире плеч. Умора! Обоз с поклажей комиссар отправил в Чёрный лес четвертью часа раньше, а пулемётчики покатили «Максим» к кургану своим ходом. Пароконные повозки уже миновали флигелёк и столбики, отмечающие чёрный въезд в усадьбу. Отъевшаяся на хозяйских харчах весёлая пехота (так и хочется добавить, «сверкая штыками») выстроилась вдоль подъездной аллеи, вперемешку нижние чины и офицеры в небольших звёздах. Никто из «золотопогонников» не возразил, когда я назначил прапорщика Круглова своим заместителем. Фронтовика признали в отделении старшим ещё до меня. Сейчас он прохаживался вдоль строя, домашним, не командирским голосом наставляя подопечных. Когда я спустился к ним с крыльца, молодцы приняли позы, отдалённо напоминающие «смирно», но не из неуважения к штабс-капитану, а потому что давно отвыкли от царской службы в условиях демократии, воспринятой русским человеком, как воля.
- Ну, браво ребятушки, во всём слушаться господина прапорщика. С Богом!
- На ле-е- во! - скомандовал мой заместитель. - Шаго-ом марш! Петренко, запевай!
- Скажи-ка, дядя, ведь не даром Москва спалён… - начал солдатик высоким тенором.
- Москва спалённая пожаром, - подхватил взвод.
- Фра-анцу…
- Французу отдана.
Отряд уже скрылся в тени Чёрного леса, а до меня всё долетали взрывы припева. Я до боли в глазах всматривался в ту сторону. Как только люди двинулись от дома, Варя, в пальто поверх белого халата, с тяжёлой медицинской сумкой на плече, изгибающей её тонкую фигуру, не оборачиваясь, замкнула колонну. Григорий верхом поравнялся с сестрой, жестом пригласил к себе в седло, она отрицательно покачала головой, и оба всадника сразу пошли галопом, перегнав пешцев на выходе из усадьбы.
Белая косынка сестрички милосердия долго светилась над сжатым ржаным полем. Потеряв её из виду, я возвратился в пустой, умолкнувший дом. До встречи с Прюмихом времени было достаточно. Обошёл все помещения. В столовой учинил обыск, не гнушаясь личными пожитками хозяина. «Сочинения А. С. Пушкина» как в воду канули. Может быть, простая случайность? Сумасшедшего старика, помешанного на золоте, привлёк золотистый переплёт; схватил и спрятал, теперь до скончания веков. Стало жалко семейной реликвии. Да ничего не попишешь! Видно, так тому быть. Обход закончил в библиотеке. Куранты в гостиной отбили полдень. Ещё два часа! Заварил на кухне кофе. Надо бы посматривать в окна во все стороны. Кроме работников на хозяйственном дворе, в усадьбе никого нет, да и надёжны ли работники? Сейчас допью кофе и начну дозор с обхода вокруг дома, расширяя круг в сторону реки через парк, чтобы минут за десять оказаться возле старой сосны.
Зря доверился я возбуждающему напитку. Не знал тогда, что кофеин для меня может быть снотворное. На несколько секунд, пока сидел в кресле перед пустой уже чашкой, дремота затуманила мозг. Этого оказалось достаточно, чтобы пропустить мимо ушей движение в гостиной.
- Руки за голову! Обернитесь!
Предательский кофеин вмиг испаряется из моего мозга. Делать нечего, повинуюсь.
- Сергей Глебович!?
Глазам своим не верю. Мой учитель. Одет, как батрак, в лаптях, в латаном кафтане, в бесформенном малахае, надвинутом на самые глаза; давно не бритый - кустики бесцветной бороды торчат из впавших щёк, удлиняют шильце подбородка. Броситься ему на шею от радости мешает не столько запах давно немытого тела, сколько короткоствольный пистолет, направленный на меня. Знаете, такой выразительный чёрный глазок.
- Встаньте! Рук не опускать!
Росин подходит ко мне вплотную. Оледеневшим животом чувствую сталь ствола. Левой рукой милейший Сергей Глебович изымает из кобуры на поясе мой револьвер, прячет его в карман кафтана, отступает на шаг.
- Где план?
Кажется, я начинаю догадываться. Необходимо выиграть время.
- В книге.
- Название?
- «Сочинения Пушкина».
- Ложь! Я спрашиваю о подлинном плане.
- Не понимаю.
- А я понимаю. Вы извлекли из переплёта план, вложенный доктором Белозёрским, а нам подсунули подделку. За кого вы нас принимаете?
- Вас? Кого вы имеете в виду?
- Не ваше дело, штабс-капитан.
- У меня есть имя… Сергей Глебович, опомнитесь! Вы готовили меня к гимназии. Я спас вас от расстрела…
- Не старайтесь выдавить из меня слёзы. План! Ну!
- А вы уверены, что он существовал?
Росин вдруг изменился в лице, став похожим на старика Прохорова: те же безумные глаза, когда тот говорил о каком-то золоте.
- Я? Уверен! - учитель, он же революционер-подпольщик, он же немецкий офицер (кто ещё?), переходит на зловещий шёпот. - План должен существовать. Его не может не быть.
Жуткие жёлтые глаза Росина закрыли всё пространство вокруг меня, но я каким-то другим зрением вижу его палец, медленно нажимающий на курок пистолета. Сейчас грохнет выстрел, но раньше я испытаю последнюю в своей жизни боль.
- Хорошо, хорошо, есть план, я помогу вам найти то, что вы ищите.
Образ смерти мгновенно отдаляется от меня. Передо мной прежний учитель, с капельками пота на белых бровях, на кончике хрящеватого носа. И голос его обрёл обычное звучание.
- И что же я ищу? А? Скажите. Честно. Поговорим на эту тему. Знаете, очень увлекает… Почему мы стоим? Руки можете опустить. Присаживайтесь. А я напротив. Пистолетик, с вашего разрешения, пусть полежит на столе возле моей руки. Не возражаете? Прекрасно!
Была не была! Терять мне нечего. Как подать сигнал Григорию? Может быть, Варя почувствует на расстоянии, что мне грозит опасность? Всеми способами надо тянуть время. Часы в гостиной пробили два пополудни, в голове мелькнуло «Прюмих».
- Думаю, что и я, что мне доподлинно известно… Накопление «Славян», в серебре; миллионы Белого Генерала, обращённые в металл и третье, предполагаю… да не буду утверждать… золото императоров, затопленное в Стривигоре.
Пока я произносил эту фразу, Росин вновь превращался в двойника Прохорова. Это и обрадовало меня, и насторожило. С одной стороны, я могу рассчитывать, что пока у меня в руках корм, за коня можно не беспокоиться. Но вдруг он понесёт, обезумев? И как отвлечь Росина от назойливой мысли о плане? Вот тут главная трудность. Не давая опасному собеседнику, сидевшему спиной к двери в гостиную, раскрыть рта, я начал плести чушь на интересующую его тему, сам себя возбуждая, злоупотребляя жестами и восклицаниями типа «ух, ты!», «поди ж!», «невероятно».
И вдруг створка двери за спиной моего бывшего наставника медленно приоткрылась и в щель одновременно всунулась светлая баранья шапка и белый рукав черкески. Из рукава торчал наган, из-под шапки недобро смотрел глаз антрацитового цвета. Был и второй глаз у этого субъекта, только какой-то странный, будто не живой. Я мысленно покрыл этот второй глаз чёрной повязкой наискосок, сразу узнал крючковатый нос поручика Радыча, а смоляная борода с седыми нитями вызвали в памяти образ садовника Прюмиха. Это явление и узнавание длилось ничтожный миг. Скрипнули петли двери.
- Прохоров, вы? - Росин обернулся и сразу потянулся за пистолетом.
В этот момент я что есть силы двумя руками оттолкнул от себя стол. Рука учителя не успела коснуться пистолета; он соскользнул на пол и исчез под книжным шкафом. Мы одновременно вскочили на ноги. Обегать стол нет времени. Вспрыгиваю на столешницу, оттуда - на спину Росину, но он уже выхватывает из кармана конфискованный у меня наган. Радыч оказывается проворней. Носком кавалерийского сапога он обезоруживает незадачливого кладоискателя. Тот сразу подчиняется силе, на лице появляется выражение покорности судьбе. Он вновь опускается на стул, горбится. Шея не выдерживает тяжести головы, приходится поддерживать её ладонями, упираясь локтями в колени. Малахай падает к лаптям. Да мой бедный учитель совсем оплешивел!
Поручик (вот откуда Чёрный Поручик!) вальяжно усаживается в кресло, закидывает ногу за ногу. Поигрывая двумя револьверами, долго, брезгливо выставив нижнюю губу, рассматривает ряженого. Я считаю возможным присесть поодаль, задать вопрос:
- Я пленник, поручик?
- Ни в коем случае. В силе условия нашей встречи. Изменилось только место. Как я понимаю, вынужденно? Ответить на моё письмо вы не могли, не зная адреса получателя, но ответили согласием именно так, как я предполагал, узнав с запозданием, что вы в усадьбе. В четырнадцать часов вас под сосной не оказалось. Подождал полчасика и направился сюда, зная, что дом пуст. Я не мог предположить, что русский офицер, дворянин, мог просто изменить принятому решению. Значит, предположил, случилось непредвиденное. Поэтому подошёл к дому незаметно. Остальное вы знаете.
- Благодарю за выручку. И за те два выстрела, пять лет назад, спасибо.
- Не стоит благодарности.
- И ещё, Юрий Михайлович, если я не пленник, не вернёте ли мне револьвер?
- Этот? Он ваш? С удовольствием!
- Мерси.
После обмена любезностями Радыч вновь перевёл взгляд на Росина. В живом глазу Адмирала Нельсона явственно читалось торжество.
- Вот и пришлось встретиться, барон. Долгонько ждал этой встречи, - (как ждал её поручик, свидетельствовали, мелкие, острые зубы, блеснувшие в бороде внука черногорца). - Да вы не беспокойтесь, без суда я вас, безоружного, пальцем не трону. Думал стреляться с вами, да честь не позволяет: благородство и подлость в поединке не сходятся. Остаётся суд, офицерский суд чести. Штабс-капитан к месту, понадобится, других пригласим. Они и будут вас судить, а мы с Белозёрским свидетели… Андрей Николаевич, прежде проведём переговоры. Не ради же этого, - (кивок в сторону пленника), - мы встретились. Только поместите его пока под замок.
Я отвёл Росина в чулан при кухне. Замок в дверях был надёжным. Ключ опустил в карман кителя. Проходя через столовую, загрузил поднос остатками завтрака, который мы с Григорием и Варей разделили здесь перед расставанием, заварил кофе. Обнаружилась бутылка грузинского вина. Направился было в библиотеку, как со стороны террасы один за другим раздались три револьверных выстрела. Оставив поднос на столе, рванул с револьвером в руке через гостиную к застеклённой двери, и здесь столкнулся с Радычем. Он входил с террасы в дом, пряча револьвер в кобуру. На мой немой вопрос ответил:
- В нашей суете совсем запамятовал. Охрана ждёт сигнала, что со мной всё в порядке. Три выстрела подряд. Иначе через час тут бы такая свалка началась.
Вину потомок горцев обрадовался:
- Дорога ложка к обеду! Вспрыснем нашу встречу.
За столом в библиотеке я задал, наконец, вертевшийся у меня на языке вопрос, один из многих вопросов:
- Почему вы взяли чужую фамилию, поручик? Кто такой Прюмих?
- Прюмих - это ваш покорный слуга. Напишите в столбик «поручик Радыч Юрий». Что получится? Прю. А «мих», от «Михайлович», для звучности. Иначе что получится: Прюм. Вроде примуса. А Прюмих, почти русский немец Миних. Кстати, о немце…
- Прошу прощения, Юрий Михайлович, ещё вопрос, впритык к первому. Почему вы в образе садовника? Больно не вяжется с потомственным военным.
- Здесь как раз всё натурально. По призванию я отнюдь не военный. Я в батюшку своего. Тот между баталиями и построениями на плацу любил в саду копаться. С толком. И меня кое-чему научил. Вы заметили, как преобразился ваш парк? Простите за дерзость, это был просто живописный, смешанный лесок. Парком его сделал я, своими руками. Горжусь больше, чем «Георгием» на груди. В юнкерское училище чуть ли не из-под палки пошёл. Каста! Вообще, с малых лет робок был. Смелость моя от самовоспитания. А безумство храбрых не моё. Отправляясь на японскую, дал себе зарок: героем возвратиться. Слово сдержал, за крестик глазом расплатился. Ну, ничего, стекляшку подобрали по цвету, только, чувствую, люди пугаются, когда я на них в упор смотрю. Многие старые знакомые не признают. Вы, например. Так что при бороде стекляшка хорошую службу мне послужила. Вы хотите узнать, зачем понадобился такой маскарад? Долгая история. Придёт время, расскажу. А сейчас начнём с нашего немца… Да, чтобы не забыть.
Допив бокал красного вина, Радыч, присев на корточки, стал заглядывать под книжные шкафы.
- Ага, вот он.
Сняв висевшую на перевязи через плечо шашку и, не вынимая её из ножен, поручик выудил из-под шкафа пистолет Росина, никелированную игрушку, из которой тем не менее человека можно уложить одним выстрелом.
- Забавная штука, бельгийская. Мушка, кажется, сбита.
Видимо, чтобы удостовериться в своём предположении, поручик, вытянув руку, стал целиться в лоб гипсового Гомера, венчавшего один из шкафов за моей спиной. И тут грохнуло, посыпалось оконное стекло; Радыч зарычал сквозь стиснутые зубы, выпустил из рук бельгийскую «игрушку» и, схватившись рукой за левое плечо, повалился на бок. От крови потемнела белая черкеска под погоном. Я метнулся было к нему, но топот сапог со стороны террасы и парадного крыльца заставил меня присесть за отвалом дивана. Тут из гостиной послышалось «не стреляйте, свои!» сиплым голосом Павла, и голос Григория подтвердил: «Андрей, это мы!». Я не стал ждать объятий двух дураков. Когда комиссар и его адъютант ввалились в библиотеку, тампон из куска оборванной шторы под моей ладонью придавливал рану на плече Чёрного Поручика. С посеревшим, искажённым болью лицом, он силился что-то сказать. Склонившись ухом над губами раненого, я разобрал: «Один выстрел - сигнал тревоги… Овраг… Дальний… Трое моих…Приведут…Остановите». Я понял.
- Павел, белую косынку из лазарета - на палку и скачи во весь опор к оврагу, дальнему, вдоль леса. Там люди Чёрного Поручика. Объясни им: произошла ошибка, несчастный случай. Пусть пришлют парламентёра, удостоверятся, что их предводитель жив.
Григорий тоже склонился над лежащим, разглядывая его.
- Так это точно Прюмих, не подставное лицо?
- Да, уверен: садовник Прохорова, а ещё поручик, Чёрный Поручик, Радыч, известный тебе также по кличке Адмирал Нельсон.
Григорий резко выпрямился, словно его хлестнули лозой по ягодицам.
- Не может такого быть!
- Есть многое на свете, друг Григорацио, что и не снилась нашим мудрецам.
Виновник осложнения обстановки исчез со двора так быстро, будто под хвостом его скакуна была ракета. То, что именно Павел виновник, открылось из рассказа Григория, после того, как мы отнесли раненого в лазарет и сделали ему перевязку, предварительно влив в него бутылку водки. Крови Радыч потерял немного. Это внушало оптимизм. Строго говоря, значительная доля вины лежала на мне. Мог бы ведь предположить, что после трёх выстрелов Радыча, когда он просигналил своим, наши в лесу всполошатся. Так и случилось. Услышав выстрелы со стороны усадьбы, Григорий хотел послать через скошенное поле наряд, но Варвара настояла, чтобы разведку сделали верховые (пока наша пехота доплетётся!). Всадников в отряде было двое. Спешились у канавы, хоронясь за флигельком, к господскому дому пробрались, скрываясь за кустами смородины и сирени. Комиссар наметил себе парадное крыльцо, а адъютанта послал в обход. Тот и обнаружил через оконное стекло двоих в библиотеке. «А шо мне было делать? Командир наш сидит, как арестованный, а тот черкес кривоносый в него из пистолета целится. Так я и шарахнул».
Это «шараханье» имело другие последствия. Услышав выстрел вскоре после того, как топот копыт утих за ржаным полем, Варя, уговорив старого прапорщика дать ей двух провожатых, скорым шагом направилась к усадьбе. Павел, забирая своего каракового, вторую лошадь подвёл к дому и привязал к пушечке. Эта мирная картина успокоила девушку, и она без опасения вошла в дом, послав своих телохранителей дозором по парку. Как раз подоспела, чтобы взять в свои руки лечение второго раненого в этой балаганной войне между взводом правительственных войск и ротой взбунтовавшихся монархистов. Смех! Но кровь-то самая настоящая.
Теперь дуэт двух знатоков медицины, коими были Григорий и ваш покорный слуга, пополнился добровольной сестрой милосердия, которая специального лекарского обучения тоже не проходила. Но она обладала женской интуицией, более сильной в поддержании жизни, чем мужская. Поэтому мы, мужчины, всецело доверились ей. Варя нас успокоила: раз кровотечение прекратилось, значит, артерии не задеты; кость, похоже, тоже цела, рана оказалась сквозной. С нами согласился и сам пострадавший, когда отрезвел. На боль он не жаловался, беспокоило его гораздо другое: что предпримут его соратники. Охрана, оставленная им в дальнем овраге, при виде скакавшего на них копьеносца с белым флажком на острие древка, дала свои лошадям шенкеля, но опомнилась, когда сообразила, что кавалерия противника насчитывает всего одного всадника.
После переговоров один из монархистов неохотно отделился от своих и проследовал за Павлом в усадьбу. Убедившись, что правитель Княжьего Поля жив и получив от него инструкции, связной ускакал. Мы не знали, что Радыч передал своим. Было ясно, пока он в наших руках, нападения его гвардии на усадьбу не будет, он заложник. Бежать в таком состоянии также не может. Переговоры об условиях разоружения наших противников или хотя бы прекращения ими блокады узловой станции, пришлось отложить на несколько дней, пока состояние раны не позволит поручику трезво мыслить.
Загладив часть своей вины опасной службой парламентёра, Павел пересел в седло комиссара и помчался к Чёрному лесу с приказом Круглову возвращаться в усадьбу. Варино боевое сопровождение ушло, покачивая штыками в людскую трапезничать, оттуда прислали «вредную бабу» со снедью на троих, так как Радыч ничего, кроме вина, принимать не желал. Спасибо Прохорову, нашёлся в его закромах запас. А вот сам хозяин не нашёлся. Предположили, что он уехал в Низы к сыну. У работников добиться правды не удалось («дык вроде бы», «кажись», «хто его знает»…). Когда раненый заснул, оставили двери из лазарета в коридор и из коридора в столовую открытой и устало расселись втроём за столом. Перед этим часть защитников моста, отужинав, переместились в усадьбу, так что захватить нас врасплох было сложно. В конце ужина, за кофе, я наконец, выложил перед Мельничуками ещё одну историю этого дня.
- Знаете, друзья, у нас в доме ещё один гость. Набрались сил? Держитесь за край стола! Вам невдомёк, как здесь оказался Радыч. Нет, мы не встречались у сосны, не могли встретиться, так как меня около двух часов взял в плен… Ну, подумайте! Подсказываю: беленький такой, в дырявом кафтане и лаптях… Ладно, не буду вас мучить. Я стал пленником Росина. Да, моего бывшего учителя, Сергея Глебовича.
Более внимательной аудитории мне в жизни иметь не пришлось. При полном молчании собеседников живописал изысканными словами, жестами и мимикой сцену общения с наставником до появления чёрнобородого в бараньей шапке и черкеске. Когда занавес упал, Григорий недоверчиво спросил:
- Где он сейчас?
- В чулане, закрыт на ключ.
Варя встала из-за стола первой.
- Я его смутно помню, но посмотреть хочется. И вообще, пленных надо кормить и водить в отхожее место.
- Идёмте, это рядом.
Чулан находился в дальнем от дверей углу кухни. Пока я вынимал из кармана ключ, Варя прислушалась.
- Что-то очень уж тихо он сидит.
- Ему ничего не остаётся, как сидеть тихо, - глубокомысленно произнес я, вставляя ржавый ключ в замочную скважину.
Ключ не проворачивался.
- Что за чёрт!
Григорий взялся за дверную скобу и дёрнул дверь на себя. Керосиновая лампа осветила весь небольшой объём чулана с горкой тряпья на полу. Чулан был пуст. Сложный замок действительно не просто было открыть снаружи, но изнутри он открывался пальцем.