Глава восьмая,
приподнимающая завесу над некоторыми
тайнами прошлого
У нас было достаточно забот, чтобы думать ещё о Росине, откуда появился, куда исчез. Бед он наделать не успел. И Бог с ним! Пусть ищет себе на пару с Прохоровым клады в другом месте. Здесь сейчас не место для поисков алмазов пламенных. Как поступить с Радычем-Прюмихом, вот в чём вопрос. Поправлялся он прямо у нас на глазах, благодаря уходу Вари (я даже стал ревновать).
Всё чаще мы сходились с Григорием в спорах, кто он для нас, парламентёр противоборствующей стороны, военнопленный, уголовный преступник, поднявший оружие против законной власти? Задавать Радычу вопросы с этих позиций можно было, лишь имея прочный тыл. Такового как раз у нас не было. Григорий тайком, будто он не представитель власти, аки тать в нощи пробрался в Княжполь, чтобы провести за Стривигор ещё два взвода, а вернулся только с дюжиной самых совестливых солдат. Остальных вновь переманил на свою сторону Анастасьев. Четвёртый взвод, выразивший согласие присоединиться к правительственному отряду, вообще разбежался. Советы уже полностью перешли под контроль большевиков.
Мы были посрамлены. Чуть более тридцати штыков, «эскадрон» из двух кавалеристов, один пулемёт - вот и всё, чем мы располагали. Орудие, на которое рассчитывали, потеряли. Гарнизон села Низы и то превосходил наш отряд численностью боевого состава. В целом вооружённые силы Княжьего Поля по сравнению с нами были армией. Одно утешало - главнокомандующий монархистов у нас. Но в наших ли руках? При таком соотношении сил мы не могли разговаривать с Чёрным Поручиком, как с уголовником или военнопленным. Можно было ещё, применив хитрость, убедить его, что он равноценная сторона на переговорах. А если положить руку на сердце, раненый офицер, случайно оказавшийся в наших руках, просто пациент лазарета, на благодарность которого только и могли мы рассчитывать.
Как-то Григорий сделал попытку закинуть крючок удочки дальше. Речь шла о перемирии вплоть до Учредительного собрания, при условии, что монархисты разблокируют узловую станцию. На перемирие Радыч был согласен, но очень уж не хотелось ему отдавать контроль над столь важным для страны пунктом, хотя, по сути, ничего не менялось: Временное правительство тоже стояло за войну с Германией до победного конца. Только вот к дезертирам относилось более либерально, чем Радыч (беглых унтер-офицеров он приказывал расстреливать, а солдат выборочно порол розгами на привокзальной площади).
- Не упрямьтесь, господин поручик. Ваше положение не таково, чтобы диктовать нам свои условия. Вы, хоть и ранены, но под арестом. Встречи со связными вам разрешены только по соображениям гуманности.
Григорий и я сидели возле койки выздоравливающего, Варя под окном писала при лампе историю болезни, скрупулёзно фиксируя все свои наблюдения за больным и выводы. Бесспорно, у неё было призвание медицинской сестры. Может быть, она ещё и педагог. Но какой из неё социал-демократ!
На слова комиссара последовал ответ поручика:
- Не передёргивайте, комиссар. Я сюда заявился, образно говоря, под белым флагом. Знаете, арестовать парламентёра, это нарушение одного из незыблемых правил войны. Хотя, какие для вас правила. Вы ведь не офицер, комиссар. Терпеть не могу комиссаров!
Григорий заёрзал на стуле, но сдержался.
- Ваша встреча со штабс-капитаном должна была состояться возле старой сосны, там вы неприкосновенны, согласен. Однако мы взяли вас здесь, в доме.
- Чёрта с два, взяли! Меня подстрелили из-за угла. Попадётся мне ещё этот трус! Да не загляни я сюда, рыдать вам над телом Белозёрского.
Казалось, Радыч вложил в последнюю фразу все свои силы. Живой глаз на сером лице разгорелся как уголёк, на который подули, и сразу стал почти таким же безжизненным, что и стеклянный протез. Словно неимоверный запас горючего, вмещавшийся в этом небольшом человеке, во всём и всегда страстном, неуёмном, подвижном, внезапно иссяк до последней капли. Несколько минут он лежал без движения, опустив веки; птичий нос заострился. Во впадинах щёк от низкой лампы сгустились тени. Покойник и только. Варя, оторвавшись от писанины, сделала нам знак рукой: уходите!
- Постойте, - поручик открыл глаз, - я вообще не стану что-либо обсуждать с вами, пока не состоится беседа с бароном. В узком кругу: Андрей Николаевич, я, барон. Без свидетелей. Что будет можно, штабс-капитан вам, Мельничук, расскажет; ему решать.
Мы с Григорием переглянулись. Придётся признаваться в своём ротозействе. Комиссар отошёл к сестре, предоставив мне право объясниться с Радычем.
- Вынужден огорчить вас, Юрий Михайлович, Росин бежал.
- Как!? - Поручик приподнялся на подушке, застонал.
Варя подскочила, захлопотала вокруг раненого.
- Да вот так, не досмотрели. Ума не приложу, где он затаился. Далеко уйти не мог. Подозреваю, они с Прохоровым спелись. Не к сыну ли в Низы подались? Ваша территория.
- Ладно, если так, достану, должок за ним… Тогда побеседуем вдвоём. Вдруг что случится со мной… Чувствую, жар нарастает. Вы, Белозёрский должны знать правду. Без меня закончите.
Я поманил жестом свидетелей этих интригующих слов, вышел из малой гостиной, то есть лазарета, в коридор. Брат и сестра - за мной.
- Придётся пойти навстречу поручику. Нас не убудет. У меня от вас секретов нет. Всё расскажу.
- Хорошо, поступай как знаешь, - ответил Григорий и повёл сестру к выходу из дому, за которым шумело наше воинство.
Я возвратился к койке больного. Он попросил помочь ему лечь на бок, подать воды, подкрашенной вином и внимательно, не перебивая слушать.
Часа два спустя, нашёл Григория на кургане. Он проверял готовность пулемётчиков и пятёрки ружейных стрелков встретить монархистов на подступах к мосту. Комиссар пытливо посмотрел мне в глаза.
- На тебе лица нет. Что случилось?
- Погоди, дай прийти в себя… По дороге расскажу, не тут же. Зря ты солдат распекаешь. Дорогу здесь они не удержат даже с пулемётом. Мост надо заминировать. Пока пойдут в обход, через броды, успеем наладить оборону усадьбы. Где сестра?
- Пошла в людскую, варево пробовать. Разболтались работнички, не сегодня - завтра все разбегутся. Павел! - подозвал комиссар адъютанта, державшего поодаль двух оседланных лошадей под уздцы. - Скачи на двор, пусть подвезут динамит и бикфордов шнур. Да скажи Варваре Ивановне идти нам навстречу. Мы пешком. Моего расседлаешь.
- Есть!
Вскочил в седло, не касаясь ногой стремени, дал шенкеля своей караковой и ускакал, придерживая левой рукой узду комиссарской лошади.
- Тут у тебя всё? Идём через парк, подальше от ушей. Сигареты у тебя есть? Спасибо. Так слушай… - (мы уже спустились с горки и неторопливо шли полем по направлению к развилке, где просёлок делился на подъездной путь к липовой аллее и к столбикам, указывающим проход в хозяйственный двор). - Все несчастья нашей семьи пошли от этого гада… Да, прав Радыч, кто-то заслуживает офицерского суда чести. Жаль, избежал. Будем надеяться, ненадолго.
Где-то далеко за Чёрным лесом ухнуло орудие, напоминая нам, что время грозное. В направлении звука в чистом небе образовался облачный шарик, долго таял в синеве воздуха. В той стороне находился железнодорожный узел. Видать, чудо-богатыри Прюмиха, покинутые главнокомандующим, времени зря не теряли. Я продолжал:
- Не удивляйся, что сразу выходит на сцену человек с именем, тебе незнакомым, Арнольд фон Розен, сын обедневшего остзейского барона из Риги. С нежного возраста знал он одну, но пламенную страсть – разбогатеть во что бы то ни стало. Он рано пришёл к мысли без всяких подсказок макиавеллистов, что цель оправдывает средства, и когда подвернулся случай запустить руку в чужой карман, не колебался. Жертвой юного домушника оказались соседи Розенов Шварценберги. Предприятие, однако, закончилось неудачей: вора схватили за руку на горячем, и колечко с бриллиантом возвратилось законным владельцам. Юности свойственны заблуждения. Арнольда великодушно простили ради давней дружбы двух семей, но старики Розены, разочарованные в вундеркинде, отправили его в Петербург учиться в кадетском корпусе (кстати, том самом, откуда выперли меня). Оттуда он попал в пехотное училище. Не знаю, насколько преуспел этот неуравновешенный молодой человек в искусстве царицы полей, к карточной игре пристрастился всеми фибрами души, как печальной памяти Германн из «Пиковой дамы», надеясь на «счастливую» карту и веря в её приход. Как все картёжники, он чаще проигрывался, чем удача улыбалась ему. Наперсником Розена в этом увлечении стал товарищ по училищу Юрий Радыч… Не перебивай!.. Они не стали друзьями. Южанин Радыч, по натуре пылкий, прямой, рыцарь чести, любил в картах игру, сам процесс игры, и антураж - круг лиц, особое освещение, зашторенные окна, свечи, сигаретный дым, прочее; он одинаково легко и наполнял свой тощий кошелёк и опустошал его. Но карточный стол в какой-то степени сближал их. Как два разнородных заряда, помещённых волею случая рядом, они стремились друг к другу. Радыч кончал училище первым. Накануне производства в офицеры он увязался за Розеном, приглашённым своим земляком, заметь, поручиком Шварценбергом, на холостяцкую пирушку. Товарищ детства благородно не вспоминал давнего греха Арнольда. Без карт такое дело редко обходится. Долго ли, коротко ли - Юрий крупно проигрался. Он не только не имел при себе таких денег, но даже не представлял себе, где сможет достать их в ближайшее время, и попросил отсрочку. Вскоре Шварценберг уехал к родителям в Ригу, а Радыча, нацепившего офицерские погоны в дни летнего наступления японцев под Порт-Артуром, призвали в действующую армию. Перед отъездом в Манчжурию он взял жалование за несколько месяцев вперёд и оставил карточный долг Арнольду для передачи рижанину. Через некоторое время приходит в Петербург известие о гибели Радыча. В списки убитых раненого в голову включили случайно, но ошибка открылась не сразу. Сообразив, что с покойника взятки гладки, Розен, ничтоже сумняшеся, присвоил и промотал доверенные ему деньги. Однако и на сей раз ему не повезло. Дело в том, что Юрий, выехав на Восток, отправил с дороги письмо на петербургскую квартиру Шварценберга. Тот, возвратившись из отпуска, пригласил земляка к себе. Объяснение было бурным. Дважды обворованный грозил подлецу общественным разоблачением, судом чести товарищей, вспомнил и давний грех соседа. Розен изворачивался, лгал; то становился агрессивным, то опускался на колени перед старшим товарищем детства. В конце концов получил от него пощёчину. Тогда, уже не владея собой, запустил в хозяина квартиры шандал. Разбитая голова, кровь, суматоха. В суматохе удалось бежать вон.
- Что ты мне всё о каком-то бароне рассказываешь? - нетерпеливо перебил Григорий.
- Барон - главное здесь действующее лицо. Терпи, скоро поймёшь… Розена охватил страх. Дело происходило возле Витебского вокзала. Ближайшим большим городом, в котором можно затеряться, оказался Старгород. Там и сошёл с поезда. Об обратном пути не помышлял. Он даже не знал, убил ли Шварценберга или только покалечил. В любом случае дома его ничего хорошее не ждало, скорее всего, арест, следствие, возможно, тюрьма, а уж точно - презрение клана, к которому он принадлежал. Пока хватило денег, найденных в кармане и вырученных при закладе в ломбард фамильного брегета, милый молодой человек с белокурыми волосами проводил свои дни в праздности, в потайных комнатах трактиров, где шла игра. Сначала, по своему обычаю, много выиграл, скоро всё спустил. Потом пришлось перебиваться случайными заработками на рынке - помогал восточным купцам зазывать клиентов, служил швейцаром в ресторане, писал письма под диктовку неграмотных. Работа не тяжёлая. Тяжела оказалась нагрузка на психику. Страх не отпускал его ни на миг: а вдруг он в розыске? Зимой четвёртого, кажется, года барон дошёл до предела обнищания, ночевал в ночлежках, питался, чем Бог пошлёт. Однажды поздним вечером в ненастье на глухой улице города наткнулся на тело молодого человека, сбитого лихачом. При свете зажжённой спички барон увидел натурального своего двойника, а поскольку ум у него был быстрым, изобретательным, сразу решил извлечь из такой удачи пользу. Скончавшийся под копытами по обнаруженным при нём документам был мещанином Росиным Сергеем Глебовичем.
- Ах, вот оно что!
- Да, почти сверстником барона. Последнему показалось астральным знаком благоволившему к нему, нет, не Неба, Сатаны созвучие фамилий в дополнение к физическому сходству: Розен - Росин. Кроме документов и небольших денег, в бумажнике убитого нашлось письмо на имя Марии Александровны Белозёрской, рекомендующее опытного, талантливого педагога Росина в домашние учителя её сыну. Такое совпадение удач ещё никогда не переживал беглый барон. У него появилась возможность начать не просто новую жизнь, а жизнь нового человека. По размышлению, не всё гладко выходило, как показалось вначале при первой радости. Он не знал, есть ли у Росина родственники, будут ли искать пропавшего. Во-вторых, Лжеросину стала известна только фамилия рекомендовавших его людей, да ссылки в письме на некоторые имена; он мог выдать себя при первом же разговоре с Белозёрскими. В-третьих, юнкеру никогда не приходилось учительствовать. Правда, неучем он не был, чему способствовали природная память и избирательная любознательность, к тому же он отлично владел родным языком, будучи остзейцем. Приходилось рисковать, да риск был стихией картёжника, натуры не робкой.
Григорий не выдержал, опять меня перебил:
- Ты так это описываешь, будто собственными глазами всё видел и всё слышал.
- Признаюсь, доля моего воображения здесь есть, только я рассказываю со слов свидетеля. Конечно, свидетель наделён немалым воображением, но не верить ему в главном нет оснований, он честен; может сильно преувеличить, а соврать просто не способен… Слушай дальше. Цепочка удач, начавшаяся в Старгороде, на берегу Стривигора не прервалась. Никто не хватился бедного учителя. Матушка же, если и спрашивала узурпатора чужого имени о своей старгородской подруге, рекомендовавшей молодого человека, по своему обыкновению в ответ не вникала. Никто из домашних и не думал проверять учёность молодого человека, а меня он устраивал тем, что учил всему шутя, не докучал моралью строгой, слегка за шалости бранил… И всё же самозванец дважды оказывался на грани разоблачения. Первый раз - в день своего приезда, когда не мог объяснить хозяйке усадьбы, почему, отправив из Старгорода телеграмму, не дождался встречающего у поезда в Княжполе. На вокзале он взял извозчика, почему-то сошёл у церкви в Низах и оттуда направился через мост пешком. Второй раз… Впрочем, не буду забегать вперёд. А вот и Варя.
Мы уже вышли на развилку. Между въездными кирпичными столбиками, куда вливалось ответвление дороги, между деревьями фруктового сада забелела медицинским халатом фигурка девушки, заставив моё сердце, как это случалось последние дни, вздрогнуть и пролить в грудь горячее. Мы остановились и стали ждать. За день октябрьское солнце разогрело землю. Наша милосердная сестричка несла косынку в руке; волосы растрепались, в ярком свете дня казались выкрашенными в тон багряной листвы, устилающей траву, дорожки, не совсем ещё расставшейся с ветвями деревьев. Григорий, впечатлённый моим рассказом, не мог дождаться, пока она окажется рядом, закричал издали:
- Ты только послушай, сестрица, что он говорит! Росин, его учитель, натуральный барон Розен.
Варя не поддержала базарную форму разговора, подошла ближе, тогда только спросила:
- Кто такой Розен и почему он «натуральный»?
Пришлось мне кратко и скороговоркой повторить свой рассказ. Когда дошёл до того места, на котором остановился, завидев вдали Варю, мы поравнялись с флигельком. Присев за тёмно-зелёной стенкой кустов сирени и смородины, он всё так же был нем, со ставнями на стекле окон, словно закрыл глаза и затаился. Этот образ таинственности навёл меня на одно подозрение.
- Подождите-ка, друзья мои. Предлагаю заглянуть.
Я был по какому-то наитию уверен, что сегодня входная дверь не заперта. Так и оказалось. Прохоров сдержал своё обещание: внутри всё здесь осталось, как при матушке. Только беспорядок и остатки пищи на посуде, расставленной по столу в комнате, свидетельствовал, что здесь недавно жили и, судя по особенностям беспорядка, двое мужчин (мужская неопрятность отличается от женской не только разбросанными вещами). Причём, один из них, судя по простыням на диване, находился здесь давно, второй прилёг на кушетку один раз, не снимая обуви, - отпечатки следов на полу и в ногах ложа подтверждали. Таились. Мне не приходилось видеть ставни распахнутыми.
- Вот здесь прятался барон, а последнюю ночь он провёл с Прохоровым.
- И как мы его не заметили? Выходил же он наружу, - усомнился Григорий.
- Заметить было не просто: малахай, кафтан, лапти. Здесь многие так наряжаются. Идёт работник, чего на него пялиться? Надо распорядиться, чтобы дверь закрыли на ключ. Ну, что, походим по парку, заодно часовых проверим… Продолжу… Как ни старался Лжеросин изменить свою сущность, всё личное, розеновское, так и лезло из него: равнодушие к общественной жизни, к войне в Манчжурии, патологическое увлечение карточной игрой. Помню, какое возбуждение охватило его при виде шкатулки с драгоценностями Марии Александровны. Когда в наш дом стали наезжать офицеры, он, словно голодный волк, почуял запах дичи. Нет, Розен не думал тут же доносить на опасных критиков существующего порядка. Ведь тогда он сам подвергался опасности быть разоблачённым. Но он почувствовал, что начинается игра, в которой, если её направить в нужном направлении, ему может прийти крупный козырь. Вот тогда власти из благодарности перед провокатором закроют глаза на мелкого правонарушителя, живущего по чужому паспорту, тем более, что подлинного Росина он не убивал. Появление в усадьбе Радыча, отчисленного из армии по ранению, едва не спутало карты барона, названного вслух по его подлинному титулу. Первой его мыслью было бежать, но неподдельная радость поручика при неожиданной встрече с однокашником остановила Розена. Значит, Георгиевскому кавалеру ничего не известно о Шварценберге. Для него неотданный долг, кровавая драка на петербургской квартире рижанина пока что за семью печатями. Объяснить же старому приятелю, почему ты сейчас Росин, а не Розен, легче лёгкого. Достаточно представить себя отверженным, разыскиваемым охранкой, эдаким романтиком-революционером, вынужденным скрываться под чужой фамилией. И Радыч, этот вечный юноша, доверчивый и восторженный, верит плохой сказке барона, словно никогда раньше не знал его, себялюбца, игрока, пустую душу. Мало того, в минуту откровения герой Мукдена доверяет соученику по училищу тайну, которая принадлежит не только ему. Как такое возможно? Да если бы с хранителями тайн подобное не случалось на каждом шагу, все людские тайны остались бы не раскрытыми.
Мы обошли примерно треть территории усадьбы со всеми постройками. Повсюду, на ключевых местах, по соображениям внезапного нападения, старый прапорщик охрану поставил грамотно. Замечаний к нему не было. Осталось пересечь парк в направлении старой сосны и бывшей ротонды, минуя баньку, с источником в верховье молодого овражка. О прерванной истории напомнил Григорий:
- Не понимаю. Ну, Радыч - это Радыч. А Николай Владимирович? Как же он позволил обвести себя вокруг пальца?
- Видишь ли, отец не мог знать о прошлом моего так называемого учителя, видел в нём серую посредственность, притом, безобидную, жертву страстишки. Туманные намёки поручика о некоем недоучившемся юнкере, далеко не революционере, однако ставшим поперёк дороги охранного отделения, ещё больше исказили в глазах моего родителя облик наёмного педагога. Отец был поставлен Адмиралом Нельсоном пред свершившимся фактом да к тому же опасности делу особой не видел, ибо и дела-то серьёзного ещё не было. Так, подходы к нему, намерения горстки людей, недовольных режимом (и кто тогда доволен был!). Действительно, пусть лучше учитель его сына, которому уши не заткнёшь и глаза не замажешь, будет на виду у всех, раз уж болтливый товарищ ему открылся. Как бы то ни было, Лжеросин стал участником бесед, отдельных от застольных разговоров в гостиной. То, что за круглый стол в библиотеку допускался не каждый желающий, а избранные, отличало их обмен мнениями от либеральной болтовни. А это уже тенденция нарастания критики непопулярного правительства в сторону осуждения самодержавия и дальше - к призывам замены его другими формами правления. Вот на пресечении этого пути офицерской компании (пока компании, ещё не общества) в рассчитанном месте надеялся Розен получить не только прощение своих, мягко сказать, проступков, но и, если повезёт, награду за верноподданность. Неожиданно над его планами, осуществление которых требует длительных наблюдений, накопления подтверждаемых документами фактов, нависает угроза.
Чтобы наладить связь с офицерами столичного гарнизона, нужен надёжный посредник. Радыч называет Шварценберга, известного ему, он уверен, честностью, независимым суждением и не показным патриотизмом. С одной стороны, услышав о добром здравии земляка, Розен избавился от страха за последствия своего вольного обращения с шандалом. С другой - встреча Радыча с Шварценбергом приведёт к разоблачению «жертвы охранки», высвечиванию позорными фактами истинного лица сына благородных родителей (верно сказано, в семье не без урода). Розен решает во что бы то ни стало препятствовать встрече поручика с рижанином. Он предлагает себя для поездки в Петербург. Жест благородный, самоотверженный. Выехав поездом из Княжполя, с Витебского вокзала направляется не на квартиру Шварценберга, что в двух шагах, а извозчиком в Санкт-Петербургское охранное отделение. Его принимает некто подполковник с аристократическими манерами, угощает в своём кабинете кофе в доверительной беседе. О прошлом Розена - ни слова, хотя чувствуется, что высокопоставленному жандарму известно, кто такой Сергей Глебович Росин. Выслушали доносчика с интересом и посоветовали не торопиться - смотреть, слушать, собирать разоблачительные документы. Барон и сам понимал, что его донос, не подтверждённый документально, шит гнилыми нитками. Подписав некую бумагу, в усадьбу возвращается сексотом охранки и с придуманным «категорическим отказом» Шварценберга примкнуть к злоумышленникам. Но на беду Лжеросина, он был неспособен плести сети участникам тайных бесед в усадьбе доктора Белозёрского. Для такой тонкой работы у него не хватало ни терпения, ни умения. И, когда все его попытки обнаружить архив заговорщиков результатов не дали, он понадеялся на профессиональных сыщиков.
На этом месте пересказа истории, изложенной мне раненым поручиком, мы подошли к баньке, поставленной на краю рытвины, саженях в десяти ниже естественного источника грунтовой воды. Обильный ключ, выбиваясь из трещиноватого пласта белого мергеля, прикрытого глинистым грунтом, ниже бревенчатой баньки, топившейся по чёрному, превращался в резвый ручей, который из года в год всё сильнее зарывался под корни деревьев парка в направлении речки, формируя молодой овраг. Неожиданно из-за плотно закрытых, припёртых колом дверей послышался низкий вой. Такой звук мог издавать человек или животное. На всякий случай мы с Григорием обнажили револьверы и, оставив Варю сторожить тропу за нашими спинами, приблизились к двери. Я с усилием убрал кол, резко распахнул дверь и отскочил в сторону.
- Кто здесь?
Вой повторился. Будь там зверь, он непременно выскочил бы на свет. Разве что на цепь посажен. Подошли ближе, Григорий рискнул заглянуть в чёрное нутро избушки.
- Кажется, там человек… Выходи!
В ответ стон. Этот звук был услышан Варей. Девушка решительно прошла между нами, мужиками, и шагнула в темноту.
- Андрей, брат, да помогите же!
Втроём извлекли наружу старика, в котором, приглядевшись, узнали Прохорова. Он совсем исхудал, армяк его покрылся плесенью. Безумие, похоже было, овладело им окончательно. Он перестал выть, но лепетал бессвязное, хватая нас за руки.
- Не один день просидел, - предположил комиссар.- Удивительно, что жив.
- Через баньку протекает ключевая вода, - пояснил я живучесть старика. - А без пищи можно и месяц прожить. Вот что, постойте возле него, я схожу в дом за помощью, тащить его в таком состоянии на руках опасно.
Четверо солдат, соорудив на скорую руку носилки из снятой с петель лёгкой двери чулана, отправились к баньке. Я прошёл к Радычу, которому после долгого сна стало лучше, а от порции воды с красным вином и подавно. Мы обсудили случай с Прохоровым, пришли к согласному мнению, что под замок, то бишь «под кол», посадил своего подельника барон, чтобы тот не путался под ногами во время бегства, рассудив, что через пару дней старик отдаст Богу душу. Потом я от имени правителя Княжьего Поля составил цыдулку сыну хозяина усадьбы с описанием обстоятельств находки Его Превосходительства. Там были такие слова: «Отправляю его Вам незамедлительно, так опасаюсь, что отец Ваш не выживет. Пользуюсь случаем, чтобы предостеречь гарнизон столицы Княжества от действий против отряда Временного правительства Центра. Продолжаю вести переговоры. Прюмих». Радыч так и расписался витиевато - Прюмих, а в слове «продолжаю» букву«д» вывел как«б». Старика, напоив куриным бульоном, со всеми предосторожностями уложили на овчину в телегу, и возница с солдатом под белым флагом из армейских кальсон двинулись через мост на левый берег Стривигора.