Глава девятая,
в которую вместилось всё то, что не вошло в восьмую
Продолжение истории, начатой мной у подножия кургана, брат и сестра Мельничуки могли услышать только поздним вечером, когда половина отряда уже спала богатырским сном, а другая половина завидовала ей в дозоре. Как повелось, забились в библиотеку за закрытую плотно дверь, запаслись кофе и спиртовкой, сигаретами; расселись по креслам. Прямо великосветский салон!
- Так вот, не умея выжидать, воспользовавшись данным ему правом самому определить время захвата подозрительной компании за круглым столом в господском доме сообразно обстоятельствам, Розен в один из дней, отправившись будто бы на охоту. В условленном месте встретился с неким Киселёвым, агентом губернской охранки. И вскоре в усадьбе появились жандармы. Обыск, на который так рассчитывал новоиспеченный сексот, ничего предосудительного не дал. Николай Владимирович убедил товарищей на первом этапе формирования общества протоколов собраний не вести и списка участников не составлять. На этом «безрыбье» «рыбой» стала в голове раздосадованного ловца самая слабая улика - книга в золотистом коленкоровом переплёте «Сочинения А.С. Пушкина». Именно та, что милая барышня Варя с таким сладострастием помогла мне дорезать… Не буду, больше не буду!.. Барон ухватился за неё не столько из-за моих устных и письменных гаданий «клад» или «вклад», сколько по факту таинственного исчезновения «Сочинений» как раз накануне визита незваных гостей в синих шинелях. Раз спрятана, значит, не зря. Чем дольше думал сексот охранки о книге, тем сильнее разгоралось его воображение. Оно окрашивало в реальные цвета сказочные истории о спрятанных сокровищах. Он сам был участником одного поиска с поручиком, подлившим масло в огонь, и своим учеником, обладавшим буйной фантазией. Эта фантазия была зафиксирована чернилами на страницах дневника. Мой наставник нашёл забытую на скамейке под старой сосной тетрадку, успел её полистать. Каюсь, Варя, грешил на тебя. Участие Радыча в этой непроизвольной мистификации не меньшее. Всякий гость Княжполя, интересующийся стариной, в первую очередь получает «достоверные сведения» о «тайне» Олеговой горки, потом об отступавших через Стривигор французах, якобы просто соривших золотыми монетами на чистый русский снег. Дальше, если любознательный гость внушает доверие, ему «по дружески» расскажут о серебряных рублях «Соединённых славян», откуда-то привезённых царским преступником Владимиром Белозёрским и куда-то им же увезённых. Радыча не миновала участь «внушающего доверие». Он готов был верить всяким небылицам, лишь бы от них захватывало дух. А золотая монета на столе Николая Владимировича подогревала воображение. Розен, интересовавшийся кассой, как он предполагал, тайного общества, попытался выудить у поручика нужные ему сведения. Он подверг сомнению финансовую состоятельность единомышленников. Юрий Михайлович, этот рыцарь, способный ради своего Ордена даже на простительную ложь, намекает о «золоте, припрятанном на дело» и сам первый начинает верить своим словам. Что же говорить обо мне, двенадцатилетнем! Помнишь, Григорий, ты рассказал мне о невольно подслушанном разговоре однокашников по военному училищу? После этого мне так захотелось, чтобы клад существовал, что он стал почти реальностью. Розен ещё не верит, но зерно упало в благодатную почву. Оно дало крепкие ростки. А потом, по прошествии нескольких лет, увядшая было вера получила новую пищу в умозрительном виде исчезнувших миллионов Белого Генерала… Вы случайно не заснули?
- Нет, я внимательно слушаю, - отозвалась Варя с дивана, на который она переместилась с ногами.
Григорий допивал свой литр кофе. К нему, помню, он пристрастился возле Клавдии.
- Я тоже весь внимание.
- Тогда продолжу. Смена декораций… Арестованных в усадьбе из Старгородского централа перевезли в столицу и поместили в следственную тюрьму Трубецкого бастиона. В Петропавловской крепости ты бывал, значит, представляешь. Поначалу Розен содержался как арестант наравне с остальными товарищами. Его, словно подсадную утку, оставляют наедине то с одним заключённым, то с другим. Возможно, это помогло бы дознанию собрать хоть малую толику улик, ведь разговорить собеседника барон умел, а проговориться способен каждый, особенно если неделями круг общения - ты и провокатор. К неудаче следователей и особенно Розена, в караул бастиона назначили роту Шварценберга. Встреча троих старых знакомых, наконец, состоялась. Честный офицер нашёл способ предупредить Радыча, а тот - товарищей. Предателя окружила стена презрения и молчания. Случилось это в те дни, когда барон делил камеру с однокашником по училищу. Можно себе представить, какая буря поднялась в душе поручика! Однако он чуть ли не впервые в жизни заставил себя сдержаться. У него хватило ума выведать, что Розену известно доподлинно, а что он взял, как говорится, с потолка. Правда, особой хитрости для этого не требовалось; предатель торопился, нервничал. Когда он убедился, что вожделённого архива не существует, то стал кружить мысленно вокруг томика сочинений Пушкина, предполагая наличие в его переплёте скорее всего какого-то компрометирующего Николая Владимировича документа, чем легкомысленного плана спрятанных сокровищ, хотя, как я сказал, зерно дало росток. Радыч догадался, куда клонит приятель, в одночасье перешедший в его душе в разряд врагов: барон интересуется определённой книгой из библиотеки Белозёрских. Не стихотворениями же Пушкина! Так чем конкретно, что может быть спрятано между страниц, вклеено между крышкой переплёта и форзацем? Каким документом? Поручик смутно помнил, что нёс какую-то ахинею о золоте князя Олега, о серебре «Соединённых славян», о кассе Общества. А вдруг барон весь этот вздор принял за чистую монету и его предательство продиктовано помимо всего стремлением поправить свои финансовые дела? Тогда надо навести его на ложный след. Пусть ум провокатора закипает на раскалённом воображением несуществующем металле, за который гибнут люди на балу Сатаны. Не станет же он тащить жандармов туда, где пахнет поживой. Пусть себе копается в земле Застривигорья! Кому от этого вред? А как выйдет он, Радыч, на волю, так по точному адресу навестит бывшего приятеля. Уж посчитается с ним за всё! Похвальное намерение, да поручик не выдерживает взятой на себя роли. Он пытается задушить барона, врывается стража, буйный узник связан по рукам и ногам. Сгоряча он наговорил много лишнего; как человек чести, подтвердил сказанное на суде, что и послужило чуть ли не единственным основанием приговора для всей компании - высылка по месту жительства под надзор полиции. Приговор более чем мягкий.
- Мягкий!? - перебил Григорий. - А Николай Владимирович!
- О судьбе моего отца можно лишь догадываться. К казни его приговорили другие люди по другим законам и за другую вину. Голова и душа компании погиб, а его товарищи разъехались по стране. Какова их судьба, что пережили они, неизвестно. А вот переживания Радыча, воплощённые в действия, мы с вами сейчас разделяем. Он ощущал себя главным виновником последних событий. Ведь барона представил товарищам, как единомышленника, он. Он же соблазнил бывшего юнкера с душой картёжника видением тайника, что подтолкнуло того в сторону охранного отделения. Значит, во искупление своей вины, его миссия - найти барона для последнего разговора.
Барон между тем, уронив себя в глазах начальства, ведающего сексотами, вёл в густой тени жизнь самую гнусную, подвизаясь на поприще платного осведомителя. Ещё в конце следствия, предчувствуя свой личный провал, он, в последней попытке удержаться на плаву, уговорил следователя доставить его, якобы под арестом, в усадьбу для повторного обыска, а вдруг книга обнаружится (мы с матушкой тогда жили у дяди Василия). И опять провал. Когда мы с ним столкнулись случайно на Невском, у него были все основания не узнавать старых знакомых. Моя неподдельная радость успокоила его. Он понял, о его роли в компании офицеров мне ничего неизвестно. В ту пору барон переживал одно из самих глубоких своих разочарований. Посудите сами, честолюбцу под сорок, а бедности не видно конца; золотые горы, что появились в виде миража, точно мираж растаяли. Поэтому моя, шитая на живец уверенность в существовании тайника опьянила его, как испытывающего долгую жажду алкоголика глоток вина. Ведь уверял его уже не подросток, а семнадцатилетний юноша. К тому же я добавил, как вы помните, впечатляющие сведения о деньгах генерала Скобелева. Что тут удивительного! Люди, подобные Розену, вроде способные логически мыслить, но являющиеся жертвой одной всепоглощающей страсти, совершенно беспомощны там, где царит эта страсть. Они подобны религиозным фанатикам, а для барона Богом был золотой империал. Словом, заглохшая в его душе вера вспыхнула с прежней силой. Выведав от меня всё о матушке, решил появиться перед ней, просить убежища, как гонимый (вначале эту знакомую ему роль он разыграл передо мной), а там, в Старгородской глуши, в зависимости от обстановки, завладеть книгой, существование которой я подтвердил.
Но на его след тогда уже напал Радыч, собравший за те годы много сведений о товарище по юнкерскому братству. Когда вы, Григорий и Варюша, с недоверием воспринимаете мой рассказ (откуда мне известны те или иные подробности?), просите антракт и ступайте в лазарет, поручик подтвердит. Возвращаюсь к нашим баранам.
Они (нет, не бараны, а бывшие однокашники) чуть не встретились в Петербурге. Чтобы преследуемый первым не опознал заметного чёрной повязкой на лбу преследователя, последний радикально изменил внешность: повязку заменил стеклянным глазом, придавшим взгляду странное выражение, отпустил бороду. Дичь свою настигает на Витебском вокзале, но та, не замечая охотника, теряется в толпе. В это время отходит поезд на Старгород. Радыч делает правильное предположение, следует в том же направлении следующим поездом. Здесь одна загадка, вряд ли разрешимая. Какого бородача видел княжпольский «лихач» Иван, поручика с естественной бородой или Розена с накладной? А Даша? Может быть, обоих в разное время? Юрий Михайлович, узнав о трагедии во флигельке, удостоверился, что барон вдову врача Белозерского не убивал, но в вине его не сомневался, как и я, к слову. Сердечный приступ у Марии Александровны случился от сильного испуга, когда её гость, наскучив клянчить якобы приглянувшееся ему издание, перешёл к требованиям, возможно, угрозам. Матушка и думать перестала о «Сочинениях Пушкина», ума не могла приложить, где их искать. Будь бы рядом в тот час Даша, старая девушка вспомнила бы, что видела книгу последний раз в чемодане барыни, но матушка её отослала накануне визита. От отчаяния Радыч готов был грызть собственные кулаки. Преступник вновь ускользнул. Что он искал здесь? Если предположить самое невероятное - заветную книгу, то нашёл ли? В любом случае, он сюда вернётся, продолжить поиски книги или, если она в его руках, копать. Следовательно ему, Радычу, не остаётся ничего другого, как затаиться в Низах, где-нибудь поблизости от места преступления. Ему повезло, Прохорову требовался садовник.
У вас, уверен, возник вопрос, откуда у отставного поручика средства, чтобы из года в год идти по следам намеченной дичи, выяснять детали его биографии. Такое расследование требует денег, немалых. Нет, охотник наш не сорвал банк в крупной игре. К картам он вообще не прикасался после проигрыша Шварценбергу. Деньги пошли к нему после того, как в разорённом заложенном-перезаложенном имении своих престарелых родителей в Ижорской земле, он в первый год поднадзорной жизни прошёл серьёзную школу возле отца, любителя-садовода. Ему удалось вывести розу невиданного бордового оттенка, которая под названием «Альвина» (в честь матери Георгиевского кавалера) стала модна в салонах Петербурга. Новый цветок позволил Радычу получить известность талантливого селекционера, но он, к удивлению знавшей его публики, забился в лесную глушь, за Стривигор, и здесь всеми был забыт, так как к Прохорову нанялся не Радыч, а Прюмих. След барона после посещения им усадьбы потерялся, но бородатый садовник со странным взглядом чёрных глаз надежды не терял, наоборот, надежда на желанную встречу с годами только крепла в нём. В 1912 году он, подстригая кусты вокруг флигелька, видит вдруг на крыльце двух молодых людей, и в одном из них узнаёт Андрея Белозёрского. Так хочется подойти! Но Радыча здесь нет, Радыч не должен быть узнан в Прюмихе, это спутает все его карты. Я, разумеется, не мог и подозревать, что в привлёкшем моё внимание цыганистом бородаче скрывается поручик. Тот счёл за благо скрыться на время под благовидным предлогом (встреча садоводов в Старгороде) в дальнем овраге, соорудив в колючей ежевичной чаще шалаш. В один из дней ему понадобилась лодка. Он тайком направился краем речного обрыва, поросшего соснами, к причалу, уже приблизился к Прабабушке, как увидел Алмазова, подошедшего с обратной стороны малого овражка к ротонде, но почему-то затаившегося в кустах. Садовник замер за старой сосной. Спустя какое-то время появился я с Виконтом. Мы стали спускаться к лодкам. Когда мой голос и лай собаки раздались внизу, из кустов вынырнул Алмазов с наганом в руке. Огляделся, проскочил колонны беседки и также исчез из поля его зрения на ступеньках, ведущих к бухточке. Тогда Радыч-Прюмих взял наизготовку свой наган, с которым не расставался и в постели, пересёк от борта к борту овражек и оказался возле ротонды как раз в тот момент, когда раздался первый выстрел и визг Виконта. От беседки открывался вид на причал и ступеньки. Увидев, что Алмазов опасно поводит стволом своего оружия, поручик два раза нажимает на курок. Несколько лет до этого он жил с чувством неоплатного долга перед Белозерскими. Из живых носителей этой фамилии я оставался последним. Алмазова же он увидел недавно… Остальное вам известно. Предупреждаю, Григорий, как бы ты не относился к своему артисту, ставить его смерть в вину Радычу я не дам, не надейся.
- И я не допущу, - эмоцонально поддержала меня Варя.
Григорий пожал плечами.
- Алмазов? Артист? А кто это? Нет, не вспомню.
Утром нас ждал сюрприз: к парадному крыльцу дома со стороны хозяйственного двора подъехала одноконная повозка: за спиной вооружённого возницы сидел на охапке соломы одетый в чёрные пальто и шляпу бледный господин со связанными за спиной руками. На задке телеги располагалась стража, солдат с трёхлинейкой, зажатой между колен. На штыке молодца трепетал на свежем ветру белый флажок, изготовленный из носового платка.
Мы с Григорием как раз вышли из дома для обхода территории. Комиссар стал всматриваться в доставленного транспортом коменданта столичного села странного арестанта, опустившего лицо.
- Кто таков?
- Барон Розен, - ответил я, не веря своим глазам.
Григорий очумело глянул на меня, не шучу ли, потом в восторге хлестнул себя нагайкой по сапогу.
- Лёгок на помине! Варя, гляди-ка, кто к нам пожаловал!
В раскрытом для проветривания окне лазарета появилась головка милосердной сестрички, сверкнула начищенной медью волос, ещё не покрытой косынкой.
- Сейчас выйду.
Живой груз с верёвкой на руках тем более не мог быть опознан девушкой. Зато, выйдя к нам, она возмутилась нашими торжествующими улыбками.
- Да развяжите же ему руки! Не убежит. Человек ведь не молодой.
- Он не человек, человеческое в нём проиграно за карточным столом.
Все, кто собрался вокруг телеги, повернули головы на голос. В окне лазарета, тяжело опираясь правой рукой на подоконник, стоял Радыч. Лицо его было будто грубая, неотбеленная холстина. Нос окончательно превратился в клюв.
- Сейчас же на койку! - набросилась Варя на нарушителя больничного распорядка.
- Барышня, я старше вас по чину, поэтому позвольте не подчиниться. Лучше подите сюда, помогите мне подвесить руку.
Пока наша суровая врачевательница возилась с трудным больным, я разглядывал большой конверт плотной бумаги, запечатанный сургучом. Адрес демонстрировал большой творческий потенциал отправителя в такой сфере человеческих способностей, как лесть: Его Высокопревосходительству Наместнику Е. И. В. в Княжьем Поле князю Прюмиху от коменданта столичного гарнизона, с. Низы.
Видимо, когда письмо было уже запечатано, комендант принял решение отправить в усадьбу забежавшего в Низы барона, так как на обратной стороне конверта между сургучными лепёшками рука гарнизонного писаря дописала: «При сим возвращаю на ваше усмотрение господина, который явился к нам просить убежища, не предполагая встретить здесь старого человека, которого он оставил под замком умирать от голода и жажды. Хотя я сын пострадавшего, самосудом пачкать руки не хочу. Пусть судьба его решается по закону и Вашей волей. Прохоров» (подпись).
Конвоир между тем по распоряжению комиссара неумело распутывал узлы на верёвке, опутывающей аристократические кисти рук остзейца. Шарканье ног в прихожей возвестили о первом явлении Его Высокопревосходительства народу после выстрела Павла через окно библиотеки. Сам виновник роковой поспешности, пристроившись вплотную к своей жертве сзади, вёл её подмышки, путаясь ногами. Варя, ростом выше того и другого, шла рядом, поддерживая пациента под локоток здоровой руки, в то время как больная покоилась в петле шейного платка. Это скорбное, хоть и оптимистическое шествие вселило в меня надежду, что английский бокс сегодня не состоится. А испепеляющий заряд в живом глазу поручика динамическим воздействием не обладал. Но под ним плавилась воля арестанта. И всё-таки я посчитал за благо отвлечь внимание раненого от ловкача, не единожды делавшего «козу» бескорыстному мстителю, коим назначил себя потомок горцев.
- Вам письмо, Юрий Михайлович.
Он взглянул на конверт.
- Окажите мне услугу, сломайте печати.
- Здесь приписка. Прочтите… Всё? Можно вскрывать?
Я извлёк из конверта сложенный вдвое лист бумаги; не заглядывая в него, поднёс исписанной стороной к глазам Радыча.
Письмо произвело на него столь сильное впечатление, что Розен, самим своим появлением поднявший раненого с постели, как бы удалился за горизонт.
- Какое сегодня число?
- Двадцать шестое октября, - ответил я.
- Вам известно, штабс-капитан, что вчера в Петрограде произошёл переворот. Большевики захватили Зимний. Правительство арестовано. Керенский бежал.
- Первый раз слышу.
- Комендант Прохоров ссылается на телеграфиста в Княжполе. Кроме того, новые беспорядки в столице подтверждаются поведением советчика Анастасьева.
Наш разговор привлёк внимание Григория.
- Этой информации можно верить?
- Вполне.
- Что в поведении Анастасьева вас насторожило, Юрий Михайлович?
- Этот любимец солдатских депутатов, ссылаясь на Декрет о мире, принятый Петербургским Советом, распустил по домам нижние чины гарнизона, а силами Красной гвардии захватил почту и телеграф, арестовал членов городской управы. Демобилизованные не разъехались, вместе с местными экстремистами стали жечь усадьбы, по-своему понимая большевистский Декрет о земле.
- Значит, надо ждать гостей, - озаботился комиссар.
Видно было, Радыч едва держится на ногах. Варя сходила в дом, вынесла стул. Поручик не стал себя упрашивать. Теперь и говорить ему стало легче.
- Господа, ситуация изменилась кардинально. То, о чём мы в общих чертах договорились, выполнять бессмысленно. Всё перечёркиваем и начинаем с чистого листа. Не о республике и монархии надо радеть, а о России. Третья сила сметёт нас, не глядя, кто есть кто. Это ещё полбеды, туда нам, бездарным, дорога, что заслужили. Беда, коли сметёт Россию и на её месте объявит что-нибудь интернациональное под чуждой вывеской… Не перейти ли нам ко мне?
«Ко мне» означало «в лазарет». Мы с Григорием переглянулись, поняли друг друга и с двух сторон подхватили стул с Радычем под сиденье. В дверях я приостановился и подозвал прапорщика Круглова.
- Прошу вас до особого распоряжения повозку не выпускать, людей накормите и устройте на ночлег в людской. Этого, - (кивок в сторону Розена) - в кладовку.
- Ни в коем случае! - возмутился слабым голосом раненый. - Знаю ваши кладовки. Заприте во флигеле, поставьте часового. Лучше двух.
Внеся нашего неугомонного больного в лазарет, мы с Григорием подчинились настоянию Вари хотя бы на час-два оставить его одного. Уговорила и пациента. После стакана воды с красным вином он сразу заснул, а когда открыл глаза, вечерело.
- Зовите командиров, барышня, - сказал он голосом вполне выздоровевшего человека, - и помогите перебраться в кресло. Не спорьте! Если военный совет проводить при лежачем, то это заседание похоронной комиссии, а нам предстоит обсудить тактику выживания.
Собравшись втроём в лазарете за столиком медицинской сестры, мы, два представителя свергнутого вчера в Петрограде правительства, и один монархист, воюющий за восстановление восемь месяцев тому свергнутой династии, договорились о совместных действиях. План, скреплённый честным словом троих, состоял из таких параграфов:
1. 28 октября 1917 года командир монархистов приводит из с. Низы в усадьбу отряд коменданта Прохорова.
2. Объединённые силы под командованием штабс-капитана Белозёрского занимают оборону по высокому берегу Стривигора и вокруг усадьбы, контролируя мост и дорогу через Чёрный лес, ведущую к железнодорожному узлу.
3. Поручик Радыч отбывает на узловую станцию для организации её обороны со стороны Старгорода и Княжполя.
4. Общее руководство отрядами возлагается на поручика Радыча.
5. Комиссар, назначенный Центральным Правительством, осуществляет связь с оставшимися структурами последнего.
6. Снабжение отрядов продуктами питания, амуницией, боеприпасами и медикаментами возлагается на вольноопределяющегося, прапорщика Прохорова.
7. Ответственная за медицинскую часть - сестра милосердия Варвара Мельничук.
Зажгли лампу. В голосе Радыча зазвучали нотки главнокомандующего:
- Сегодня у меня ещё одно неотложное дело (не спорьте, барышня!) - суд чести над бароном. Кого вы можете рекомендовать из офицеров?
Я назвал старого прапорщика и еще пятерых обер-офицеров.
- Хорошо. А теперь помогите мне добраться до флигеля. Никаких стульев и спин верных слуг! Дойду сам, если вы подставите мне руку.
- Тогда и я, с другой стороны, - решительно сказала Варя.
- Не возражаю.
Вскоре на крыльце флигелька собрались офицеры, оповещённые Григорием, принесли зажжённую лампу. Тут и подоспели мы Варей, помогая передвигать ноги главному и единственному свидетелю, так как участвовать в деле я наотрез отказался. Розен сидел на диване, опустив голову; к еде на подносе, принесённой из людской, он не притронулся.
- Мы закрываемся на ключ, - прозрачно намекнул поручик, опускаясь в кресло, стоявшее поодаль стола и давая возможность другим офицерам разместиться за столом напротив обвиняемого.
- Идёмте, Варвара Ивановна.
Часа полтора прошли для нас в томительном любопытстве. Дома не сиделось, ходили вокруг, якобы проверяя посты, но думая о тех, кто заперся во флигельке. Наконец свет в щелях между ставен погас, на дорожке послышались медленные шаги. Двое офицеров вели в направлении портика, куда мы вынесли лампу, Радыча. Остальные следовали сзади, не перегоняя. Все были подавлены, курили.
- Ну что? - вырвалось у меня.
- Виновен, - ответил старый прапорщик.
- Каков приговор? - теперь спрашивал Григорий.
- Рекомендовано застрелиться, чтобы смыть позор.
Григорий подумал:
- Гуманно.
- Я бы не сказала, - усомнилась Варя.
Я себя не понимал: никакого удовлетворения, а ведь последние дни гибель причастного к убийству моих близких казалась мне желанной. С надеждой на «нет» обратился к Радычу:
- Вы оставили барону оружие?
- Я дал ему свой наган с одним патроном.
- Сколько времени дано ему, чтобы покаяться наедине со своей совестью?
- Считайте, что приговор в исполнение приведён.
- Как!? Мы не слышали выстрела. Правда, Григорий? Варя?...
Радыч усмехнулся:
- Произошла осечка, наш кладоискатель живуч.
- И что теперь?
- По правилам, оборвавшуюся верёвку другой заменить нельзя.
- Где же он?
- Отпущен на все четыре стороны. Хватит о нём. Воды бы мне с вином. Нет, лучше вина. И на всех.