Глава десятая,
последняя, рассказывающая об уездной репетиции к Гражданской войне на земле древних кладов и загадочных тайников, оставленных совсем недавно
На рассвете следующего дня к дому подали низовскую повозку. Радыч вышел на крыльцо с Варей под руку в своей белой черкесске, отстиранной от крови и заштопанной на левом плече, в светлой бараньей шапке, сам забрался на тулуп, брошенный позади возницы. Борода его была аккуратно подстрижена. Ездовая лошадка, под дугой, потянула, медленным шагом двинулась дорожкой мимо флигелька к развилке у подножия Олеговой горки. Я пошёл рядом, держась за край борта. Пока двигались неспешно от господского дома до моста через Стривигор, поручик, совсем живчик, коротко пересказал мне вчерашние признания барона. Они дополнили позорную историю его жизни.
У моста простились. Копыта и колёса загрохотали по доскам настила, я поднялся на курган. Накануне мы с Григорием условились встретиться здесь, чтобы объехать местность, ограниченную естественными рубежами. Ожидаемое завтра подкрепление из Низов меняло нашу тактику, ибо кольцо обороны можно будет расширить. Завидев командира, часовой у блиндажа, накат которого венчал «Максим» в гнезде из мешков с песком, дал знак воинству. Кто в чём, но с трёхлинейками, грозными не снимаемым, казалось, русским штыком, солдаты вылезли под остывающее октябрьское солнце, насаженное на зубцы Чёрного леса. На моё «здорово, ребята!» пожелали мне «здравия» и поинтересовались, в первую очередь, скоро ли их вспомнят на кухне, во вторую, - что там в Питере опять затеяли пьяные матросики. Эту тему развить не успели, так как на рысях подъехал комиссар, ведя для меня оседланного каракового.
С вечера маршрут по карте проложили вдоль обрывистого берега реки от кургана на запад, до оврагов; оттуда южным направлением, оставляя балки по правую руку, - к стене леса. Действительно, стена из вековых елей, за которыми непроходимые топи. Лесной массив широким полукружием охватывал с юга возвышенный участок усадьбы со всеми строениями, парком и пахотными полями. Через него только один ненадёжный путь. Тележная колея выводила знающих дорогу к узловой станции. 20 километров, 40 – никто не считал. Если грамотно, в соответствии с военной наукой, расставить вооружённых людей, можно долго держаться на территории усадьбы и контролировать путь через Чёрный лес. Но если навалится сила неисчислимая, тогда ноги в руки и бегом без оглядки под прикрытием деревьев и болот. Закрыть все входы-выходы этого пространства мог хорошо вооружённый батальон. На что мы можем рассчитывать? Завтра узнаем. Дай Бог роту насчитать!
Так, по карте, и начали объезд. Первая остановка возле малого овражка у ямы с обломками ротонды вокруг. Григорий при виде их вспомнил:
- Так что нового открыл Розен?
- Немного. Вообще был он откровенен, как часто бывают приговоренные к казни. Ведь на помилование он не рассчитывал. Для меня важны последние часы матушки. Накладная чёрная борода и прочие атрибуты шпионов помогли подлецу остаться неузнанным и в Княжполе, и в Низах. Он запомнил, что пили с хозяйкой флигелька чай при одной свече за плотно закрытыми шторами. Гость что-то врал о враче Белозёрском. Дескать, для этого сюда и приехал - морально поддержать добрую к нему хозяйку. Как бы между прочим, спросил о «Сочинениях Пушкина», о книге, которую всё вспоминал в тюрьме капитан. Матушка ничего определённого ответить не могла. Барон её растерянность понял по-своему, принялся настаивать, перешёл на недопустимый тон. Тут, по его словам, женщина схватилась за сердце. Вместо того, чтобы оказать ей помощь, он начал лихорадочно шарить по комнате, в Дашиной каморке, на кухне. Когда, раздосадованный, вернулся к хозяйке, Мария Александровна без чувств лежала на спине поверх пледа. Нервы у барона сдали и, прекратив дальнейшие поиски, он покинул флигелёк. Ночь помогла ему незаметно прокрасться берегом, в обход построек, к бухточке и завладеть лодкой. К утру течение реки вынесло его за пределы уезда, к большому селу. Там он нанял извозчика сразу до Старгорода..
Война застала его в Финляндии за вынюхиванием по заданию охранки местной организации сепаратистов. В победу соотечественников он не верил, и, когда германцы оказались под Двинском, решил, что следующее наступление войск кайзера оставит Старгород в тылу победителей. Немцу по крови, прекрасно владеющему родным языком, был резон появиться в усадьбе в мундире оккупанта. Тогда не только желанную книгу принесут ему побеждённые на подносе. Тебе известно, чем это кончилось: последователи Бисмарка и Мольтке восточнее Двинска в русскую землю не заглубились. Барон, спасённый мной от расстрела, сумел под какой-то новой личиной пробраться в Старгород самостоятельно, без помощи пушек Круппа. Там, среди беженцев, дезертиров, всякого нечистого люда, кормящегося войной, легко было затеряться. Напоминаю, что Розен ловок и не трус, изобретателен, умеет выйти из трудного положения. Февральская революция, по общему мнению, дала свободу. Барон, как и многие вокруг него, получили свободу делать, что хочешь, в нарушение моральных правил и законов. Он не сразу проник в усадьбу, так как быстро раскусил, кто скрывается под маской Прюмиха. Как-то на улице губернского города Розен услышал фразу, брошенную в сердцах своему собеседнику человеком, вышедшим из цветочного магазина: « Не стану я выращивать для этих господ красных гвоздик! Меня тошнит от красного!». Барон присмотрелся и сразу, в отличие от меня, например, узнал в говорившем Радыча. Уличная толпа помогла рижанину остаться незамеченным, да садовник и не смотрел по сторонам, занятый беседой. Превращение садовника в активного реставратора монархии на территории Княжпольского уезда дало барону возможность переселиться к заводчику. Прохоров Младший ушёл с Прюмихом (только под этим именем здесь знали Радыча). Старик, сыч сычом, оставшись в доме один, пустил на постой приличного с виду человека, который стал соблазнять хозяина усадьбы видением сокровищ. Надо сказать, купец какой-то там гильдии (не помню), потерявший при Свободе, Равенстве и Братстве прежние доходы со своих предприятий, несколько тронулся умом в одном узком направлении, в конце которого для него блестело золото. С кем не бывает! А барон этот пунктик без тайного умысла, будем справедливы, превращал своими речами и суетой в наваждение. Когда мы сюда нагрянули, барон успел спрятаться на чердаке. Находясь там, он мог подслушивать наши разговоры и кое-что успел выведать, но долго ходить по нашим головам было небезопасно даже в лаптях. Его услышала Варя.
- Вы же застукали Прохорова, - вспомнил Григорий.
- Кто знает, возможно, старик его прикрыл. Хозяин хитрее и разумнее, чем мы думаем. Переход в нём от сумасшествия к нормальному поведению весьма любопытен. Дело это тёмное. После того ночного происшествия барон перебрался во флигелёк. Ты можешь на каждом углу выставить часового, только не останавливать же для проверки паспорта всякого лапотника в кафтане и малахае, обросшего бородёнкой, а барону идти на риск не впервой.
- Всё-таки не пойму, как с книгой получилось.
- Мы можем только предполагать. Видимо, старик клюнул, а наш кладоискатель раскусил троих неопытных мистификаторов. Мы и тюремщики хреновые. Не удосужились замок в двери чулана проверить. Старика он подальше от греха загодя спрятал во флигельке, а потом перетащил в баньку. Когда же увидел, что ноша ему не по силам, бросил без пищи умирать. Задержанный в Низах, наплёл коменданту, что его отца довели до смерти мы с тобой. Он понимал, что Радыч не станет предавать огласке свои отношения с личным врагом, поэтому на допросе у монархистов о нём не упоминал, а за себя не боялся. Да тут неожиданно привозят живого Прохорова-отца, тот жалуется сыну на неблагодарного квартиранта, и мы получаем его взамен отосланного в Низы умирающего заводчика. Вот и весь сказ.
Мы уже проехали по парку весь яр до оврагов. Зимой из-за снега, в весенние половодья и во время затяжных дождей они непроходимы. Сейчас, спешившись, можно было бы пересечь их поперёк. В наш план это не входило. Мы повернули лошадей вдоль борта первой из лощин на юг, в сторону леса. Григорий, обсудив со мной пригодность этого места для обороны, спросил:
- Ты веришь, что при попытке барона застрелиться произошла осечка?
- Нет, как и ты.
- Твои соображения?
- Утром, когда Варя собирала Радыча, я заглянул в барабан его револьвера. В нём действительно находился один патрон. Вот он… Смотри, я легко вынимаю пулю из гильзы. Теперь подставь ладонь.
Григорий, держась правой рукой с ременным поводом в пальцах за переднюю луку седла, протянул мне левую руку ладонью вверх. Я перевернул патрон и из него посыпался пепел с характерным запахом сгоревшего табака.
Замыкая круг объезда территории усадьбы на Олеговой горке, мы услышали дробный топот копыт, доносящийся из-за реки. С нашего берега за Стривигором открывалась широкая луговая пойма, за которой над вётлами виднелись крыши села на речной террасе. Оттуда к мосту вел проложенный по насыпи просёлок. По нему, вместе с облаком белой пыли, в нашу сторону двигалась на рысях кавалькада. Ближе стала различима чёрная коляска с поднятым верхом. Впряженная в неё гнедая пара шла тем же аллюром, что и кавалерийские лошади спереди и сзади экипажа. Григорий, демонстрируя способности Кассандры, задумчиво произнёс:
- Даю голову на отсечение, мирные дни закончились.
Мы дали своим скакунам шенкеля, чтобы перехватить кавалькаду у моста, ибо не исключали, что наши стражи на кургане откроют по этой кавалерии огонь. Встреча произошла у подножия кургана. Знакомцев среди всадников мы не признали, а в тени поднятого верха лаковой коляски из каретного сарая Прохорова (определил я) сидел поддерживаемый за талию щеголеватым корнетом наш поручик, в бурке, наброшенной на белую черкеску, при сабле между ног, в лохматой шапке. Он выглядел утомлённым и был возбуждён.
- Штабс-капитан Белозёрский! Все планы летят к чёрту. Анастасьев наступает со стороны Княжполя силами батальона; у них пулемётов не счесть. За нами следует прапорщик Прохоров с гарнизоном. Арьергард его готов сдерживать противника. Разъезды Красной гвардии замечены на северной окраине села. Принимайте командование, постарайтесь, голубчик, продержаться хотя бы сутки; потом уходите к узловой станции. Там мы станем насмерть. Сейчас я туда, надо спешить организовать оборону, так что парад на липовой аллее отменяется. Ну, Бог вам в помощь! Жду живым и невредимым. Трогай!
Я молча приложил пальцы к козырьку фуражки, теряясь в догадках, как же мне обращаться при свите к человеку, который для меня только поручик Радыч, никакой не правитель этой балаганной уездной монархии, но которому по соглашению обязан подчиняться, как командующему объединёнными отрядами. До самого леса мы с Григорием скакали через сжатое ржаное поле по обе стороны коляски. Радыч что-то сказал ординарцу, тот выглянул из экипажа с вопросом:
- Вы можете дать нам проводника?
- Разве что сам, но…
Поручик беспечно махнул здоровой рукой.
- Ладно, покажите куда въезжать, авось не заблудимся.
Чёрная стена хвои, казавшаяся далёкой, вдруг выросла перед глазами, стало темно от обступивших нас гигантских елей. Тележная колея едва различалась на подстилке из опавших игл. Кони пошли шагом. Радыч, всматриваясь в чащу, сказал решительно:
- Возвращайтесь, штабс-капитан; Прохоров, знать, на подходе. Ещё раз умоляю: продержитесь как можно дольше.
Мы с Григорием, козырнув нашему главнокомандующему и всей свите, повернули лошадей в сторону дома, еле различимого в золотом, с багряными бликами облаке парка. Усадьба будто бы полыхала огнём. Это неожиданное сравнение сжало моё сердце. Я, как и Григорий, был недалёк от истины в своём предчувствии.
Отряд Прохорова-сына вошёл в усадьбу под слабые раскаты нескольких орудийных выстрелов. Стреляли далеко, за холмами, скрывающими уездный центр. К своему командиру монархисты обращались «господин прапорщик», не имея, я думаю, для этого основания, но мы с Григорием, махнувшим рукой на всё законное после падения Временного правительства, традицию гостей нарушать не стали. Прапорщик, так прапорщик! В отличие от старого прапорщика, молодой никакими военными познаниями не обладал, в этом признался нам сразу, чем расположил к себе. Как организатор, у нас проявить себя не успел. Он так чертами сухого лица похож был на своего батюшку, что я сразу вспомнил фабриканта и спросил, где его высокопревосходительство сейчас. «В Низах на погосте», - просто, без печали ответил сын.
Смотр пополнению мы провели на липовой аллее. Отряд, отступивший перед превосходящим противником, по количеству штыков был раза в два больше нашего. Вместе набралось около роты. Но пополнение обладало двумя станковыми пулемётами. Итак, три «Максима». Это поднимало дух. Обоз теперь насчитывал десяток повозок. Предвидя развитие ситуации, я отправил его на подножный корм в Чёрный лес при въезде на «тайную тропу», которой ушёл Радыч со свитой. До вечера разделили нашу армию на десятки и пятёрки, распределили эти боевые единицы по заранее намеченным местам обороны. Поскольку ночи стали холодными, разрешили жечь костры; палаток на всех, ночующих не под крышей, не хватило, поставили шалаши. Наш пулемёт остался на кургане, один из доставленных из Низов, откатили к оврагам, другой оставили в резерве, при господском доме. Обрадовал нас, в первую очередь Варю, знакомый мне с детства низовский фельдшер, добровольно примкнувший к отряду. На короткой лазаретной бричке находился набор инструментов и снадобий, обязательный в боевых условиях. Осмотрев лазарет, он похвалил барышню за чистоту и сообразительность. «Прюмиха вы лечили, барышня?» - «Он сам поднялся на ноги». - «Не скромничайте, даже на тот свет уходят не «сами».
Ночь прошла спокойно. И природа, видимо, решила в преддверии грозовых лет устроить себе отдых. Утих парк под звёздным небом. Стривигор в глинистых берегах, подчиняясь общему настроению, приглушил плеск мелкой волны.
… Началось утром.
Первый удар испытала на себе Олегова горка. Она откликнулась пулемётными очередями на шумное скопление анастасьевцев в дорожной канаве, прикрытой приподнятой над лугом грунтовой дорогой, как валом. Оставив за себя в доме, нашей основной цитадели, прапорщика Круглова, с десятком солдат спешу к кургану.
- Взрывайте мост!
- Ни хрена не выйдет, командир, шнур отсырел.
Анастасьевцы между тем подвезли пулемёт, и началась дуэль. Из мешков нашего укрытия потёк струйками песок. Сразу появились убитые и раненые. Последние самостоятельно заковыляли в сторону парка, опираясь на винтовки. Несколько красногвардейцев дерзко, под огнём, пробрались под мост, теперь их укрывал наш берег. Плохи дела. Но положение становится отчаянным, когда замолкает наш «Максим». Хоть бы просто заклинило! Нет, несколько пуль с левого берега выводят из строя пружину затвора. Нас осталось пятеро; один с револьвером, остальные с трёхлинейками. Патронов сколько хочешь, убитые не жадничают, делятся с живыми. Вражеский пулемёт уже работает от самого моста, а выбирающиеся из-под него всё новые и новые стрелки начинают подковой охватывать подножие кургана, прячась в рытвинах, оставленных кладоискателями, в том числе Алмазовым с моего благословения. Пора отходить, иначе все здесь поляжем без толку. Берём такое направление на усадьбу, чтобы быть прикрытыми горкой от ружейного огня наступающих. Едва успели залечь в кустах под деревьями за обводной канавой. Чёрные фигурки стреляющих на ходу людей занимают вершину кургана, к кресту привязывают красный флаг на длинном древке. К нашей пятёрке подбегают солдаты со стороны дома и флигелька. С ними старый прапорщик.
- Что у вас? - спрашиваю.
- Люди Прохорова обороняют двор, сам прапорщик убит; они, - кивок в сторону кургана, - лезут оттуда под прикрытием берега.
- А что у комиссара? - (слышу частые винтовочные выстрелы и пулемётные очереди со стороны оврагов).
- Там началось дело одновременно с нападением на мост.
- Убитых много?
- Есть, сносим в баню.
- Раненые?
- Лазарет и коридор забиты.
- Каков ваш прогноз, прапорщик?
- Если двор сдадим, комиссар со своими людьми будет отрезан в оврагах. Необходимо держать двор во что бы то ни стало или до его падения эвакуировать отделение Мельничука.
- Хорошо, берите людей сколько надо и держите двор. Возьмите пулемёт.
- Нет, здесь он нужнее, там мы за каменными стенами.
Не пригибаясь к земле, как другие, Круглов обычным своим средним шагом направился к дому, в стены которого ударяли пули.
Не верьте многословным описаниям сражений их участниками. Бой, что длится часами от зари до зари, остаётся в памяти несколькими мелкими фрагментами, никак между собой не связанными. В них, как в осколках зеркала, отражаются самые яркие мгновения, и мемуарист вольно или невольно начинает вязать между ними выдуманную ткань событий. Я читал насыщенный деталями рассказ одного фронтовика о его боевом крещении. По признанию автора, он весь тот бой просидел на дне окопа, зарывшись лицом в колени, закрыв голову руками. У меня уже был кое-какой боевой опыт, головы я и в последнем своём бою не терял, но вынес из него те же мелкие осколки…
К полудню стало понятно, что придётся сужать круг обороны, прикрываться стенами строений. Нас убывало, а красногвардейцев всё прибывало. Главной проблемой оставалась та, что определил старый прапорщик. Разрешил её сам Мельничук. В оврагах вдруг наступила тишина. А через полчаса, в течение которых и у нас было затишье, с западной стороны парка вышли к господскому дому люди Григория, неся и ведя раненых. Не видя среди них командира, я подскочил к ним.
- Где комиссар?
- Остался там, - ответил его спешенный адъютант, пряча глаза.
- Убит?!
Павел протянул сложенный несколько раз лист бумаги, поясняя при этом:
- Григорий Иванович, пока стреляли, всё в бинокль смотрел, будто кралю себе среди тех выбрал. Потом, как затихло, сел на колоду, написал это. Сказал: уходите отсюда, записку отдашь штабс-капитану; отвёл к яру пленного и оба пропали.
Я развернул лист, исписанный карандашом (крупные буквы, неровные строчки):
«Андрей, от пленного я узнал, что в новое правительство в Петрограде наряду с большевиками входят левые эсеры. Для меня ничего не изменилось. Я не могу воевать против своих. Единственное, что обещаю: в этом сражении на вас руку не подниму. Только в этом. Пойми меня и прощай (или до встречи, как судьба прикажет). Обними от меня сестру. И будьте с ней счастливы, если останетесь живы. Григорий».
Я послал на хозяйственный двор вестового с распоряжением старому прапорщику отвести своё отделение к флигельку, а самому явиться в главное здание усадьбы. Пользуясь тем, что яростное сражение первой половины дня сменилось вялой перестрелкой, собрал в библиотеке обер-офицеров и фельдфебелей. Офицерское собрание высказалось за оборону на участке «господский дом - флигель». Единственный оставшийся пулемёт позволит контролировать огнём пространство между этими постройками. Отдавать флигель в руки красных нельзя, так как из него простреливается дорожка, ведущая к Чёрному лесу. Главное, продержаться до темноты, а ночью прорываться через поле и дальше намеченным путём. Преследовать нас не решатся до утра, а это значит: задание Прюмиха (для моих боевых товарищей - всё ещё Прюмиха) продержаться сутки мы выполним. Записки комиссара офицерам не показал. Объяснил коротко: из боя не вышел. С Варей было сложнее. Походил вокруг да около, но ничего не поделаешь, пришлось ознакомить её с запиской брата. Я впервые увидел девушку плачущей. Но утешать было некогда, вновь затараторили пулемёты и в разлад защёлкали винтовочные выстрелы.
Спустя два-три часа отчий дом превращается в осаждённую крепость. Стёкла в окнах выбиты. Под градом свинца летят осколки черепицы (будто сгустки крови), щепа дощатой обшивки стен, штукатурка колонн. Убитые лежат в позах, в которых встретили смерть. Часы в гостиной продолжают отбивать бессмысленное теперь для них время. Фельдшер и Варя не успевают перевязывать раненых при свете ламп, окна лазарета закрыты мешками с песком. Я, прижимая окровавленный платок к щеке, мечусь по комнатам, помогая пулемётчику Сулину перетаскивать стофунтовый «Максим» от окна к окну. Обстреливают нас, в основном, со стороны хозяйского двора, из фруктового сада через цветник. Атаковать в «лоб» от ржаного поля, со стороны кургана препятствует флигелёк, превращённый Кругловым в отдельный форт. Ему трудно: в арсенале только трёхлинейки и револьверы. Когда нападающие подбираются к последнему владению Белозёрских слишком близко, мы помогаем его защитникам пулемётным огнём. «Максим» потребляет воду с жадностью верблюда, что пересёк с сухим горлом Сахару; благо, накануне штурма запаслись из источника. Грустное зрелище являет собой библиотека. В оконных рамах, в дверцах книжных шкафов ни одного целого стекла. Осколки его хрустят под ногами. Сотни книг расстреляны на месте, упавшие под ноги истоптаны, растерзаны сапогами и колёсами пулемёта. Стены, будто лунная поверхность, в кратерах от пуль. Дедушка в старинном мундире с эполетами пока цел, так как портрет висит в простенке между окнами, выходящими на цветник. Декабрист смотрит на меня оценивающе: каков ты, внук, в деле, сдюжишь ли?
Пользуюсь паузой в перестрелке - снимаю портрет со стены. Надо сохранить живописный холст. Оглядываюсь, чем резать. Ага, текинская шашка! Остра как бритва. Четыре разреза по периметру подрамника, и покрытый красками холст отделяется от него навсегда. И тут открывается хитроумный тайник.
Задняя часть подрамника также обтянута грубым, серым холстом, живописью не покрытым, лишь загрунтованным с двух сторон костным клеем. С внутренней стороны на нём уложены большие листы хорошей бумаги, исписанной рукой моего отца. На верхнем листе выведено крупно: ПРОЕКТ ГОСУДАРСТВЕННОГО УСТРОЙСТВА РОССИИ НА 1905 ГОД.
Так вот он - вклад! Именно вклад, что столько лет был для меня и некоторых других кладом. Почему «был»? Кладом и остаётся, случайно найденным. Жаль только, что чтение придётся отложить. Опять поднялась стрельба. Теперь появилась мысль, ни разу не мелькавшая за все часы боя: только бы выжить! А то умрёшь и не узнаешь, какой представлял себе страну отец, ради чего жил все годы с первой встречи с Белым Генералом. Я сбрасываю китель и под рубашкой сооружаю из живописной пластины холста подобие кирасы. Она стесняет движение, но руки мне нужны для другого дела. А если пуля ударит меня в грудь, умрём с дедом вместе. Теперь между моим телом и подкладкой вновь надетого кителя образовался тайник. Чего только не случается на этом свете! Исписанные отцом листы бумаги (их девять), сложив вдвое, засовываю в полевую сумку. Взволнованный голос зовёт меня с другой стороны дома.
Оттуда, из прихожей, сквозь растерзанные огнём двери вижу бегущих к дому от флигелька людей. Среди них старый прапорщик. Приют моей матушки дымится, из-под козырька крыши появляется огонь. Это катастрофа! Теперь прямой путь на Чёрный лес противником перерезан, обходной займёт много времени. Мысль мечется в черепе, как в тесной камере. «Постой-ка, постой-ка!», «постой-ка, брат мусью!». При чём здесь «мусью»? А, вот при чём! Трофейная французская пушечка! Главное в военном деле - неожиданность.
- Начальник артиллерии! - кричу весельчаку Белякову, старому солдату, назначенному мною несколькими днями раньше на этот пост под хохот товарищей, - (тот и впрямь весёлый. Даже в такой безвыходной ситуации глаза его искрятся). -Тащи на крыльцо орудие!
Четыре пары рук легко вкатывают по ступенькам старинную пушечку, поставленную Иваном Мельничуком на колёсный лафет. Подбежавший в то время старый прапорщик Круглов разделяет мою мысль - пугнуть необычным образом настойчивую публику, скапливающуюся под прикрытием горящего флигелька для атаки на дом.
- А порох есть, штабс-капитан?
- Должен быть.
В кабинете, который после отца занял заводчик, в шкафчике под охотничьи ружья, нашлись свинцовые жаканы, дробь и отличный порох. Когда я притащил эти сокровища в прихожую, куда вкатили французскую игрушку, оставив снаружи кончик ствола, старый прапорщик засомневался:
- Разорвёт. В стволе каверны. Посмотрите.
Я беспечно махнул рукой.
- Что мы теряем?
Ствол орудия заполнили свинцом и порохом от души. К палке от швабры прикрепили смоченный керосином фитиль. Я протянул было руку к самоделке, как наш «канонир» решительно отстранил меня.
- Здесь я командую артиллерией, ваше высокоблагородие. А ну-ка, спрячьтесь все по углам!
Грохнуло так, будто десяток новейших орудий дали залп. Когда дым рассеялся и оглушённые защитники дома обрели способность видеть и соображать, нападавших от флигелька уже как ветром сдуло самодельной картечью. Предполагаю, они решили, что у нас появилась самая настоящая пушка, и отошли за обводную канаву. Стрельба сразу прекратилась.
Разумно было использовать растерянность противника. Я собрал офицеров и фельдшера.
- Господа, готовимся к отходу на узловую станцию. Для тяжёлых ладьте носилки, лёгкие выходят сами, используйте лафет. С собой выносим самое необходимое. Охранение по бокам. Головное отделение веду лично, арьергардом командует прапорщик Круглов. Выступаем, как стемнеет.
В подробности вдаваться не стал. Каждый из моих товарищей дело своё знал не хуже меня. Уже смеркалось. Красногвардейцы, опасаясь на ночь оставаться в зоне обстрела неизвестного орудия, на ночлег устроились в строениях двора и на кургане. Флигелёк догорал, бросая красные отсветы на южный фасад господского дома, на липовую аллею. Надо дождаться, пока она погрузится во тьму. Потянулись томительные минуты. Колонна заняла место у чёрного крыльца на торце дома, выходящего на парк. Наконец в тишине, прерываемой стонами тяжело раненых, раздался негромкий, но внятный голос старого поручика:
- Пора, штабс-капитан.
Я двинулся первым к входу в аллею, за спиной раздались шаги, скрип колёс лафета и фельдшерской брички, напряжённое дыхание, характерный шум, издаваемый вооружёнными людьми, негромкий топот копыт, шепящий звук волочения полозьев по песку. Павел вёл под уздцы свою лошадь, тянувшую волокушу с покалеченными в бою; на лошади комиссара сидела Варвара, обвешанная медицинскими сумками, с моим рюкзаком на луке седла. Колонна беспрепятственно миновала обугленную руину флигелька, кое-где светившуюся малиновым, выползла на сжатое поле. Это место было самым опасным – ни залечь, ни убежать. Но тоже обошлось. Спасибо пушечке, сослужила напоследок службу! Прощай, француженка! Свидемся ли когда?
При входе в лес пошли на огонь костра, разложенного обозными на поляне в чаще. Дальше, в кромешной темноте, люди могли полагаться только на своего двадцатипятилетнего командира. Боже, помоги! Как бы не стать Иваном Сусаниным для своих! Впереди меня, сменяясь, солдаты несли факел. В полночь устроили привал с коротким сном, и уже до рассвета, когда стали слышны паровозные гудки, не останавливались.
Чёрный Поручик, получив подкрепление нашим отрядом, успешно отбивался на железнодорожной станции от анастасьевцев несколько дней. Однажды за спинами атакующих я увидел красную рожу, которую ни с одной рожей на свете спутать нельзя. Разнёсся слух, что Анастасьев был смертельно ранен; будто бы его повезли в брошенной монархистами прохоровской коляске в уездный центр, но по дороге, в Низах, он скончался. Вскоре осиротевшие бойцы Княжпольского Совета получили подкрепление из соседних губерний. Теперь наши объединённые полторы роты противостояли полку Красной гвардии. Радыч ситуацию оценил трезво, не стал умирать геройской смертью, хотя полюбил последнее время повторять: «Мёртвые сраму не имут». И людей, верных его идее восстановить монархию, не предал. Отбив очередную атаку противника с большим уроном для последних, остатки воинства Прюмиха погрузились в эшелон и, ощетинившись штыками, поставив на платформе отбитое у красных полевое орудие, отправились в Ростов, на «белый» ещё юг.
Варя помахала им платочком и вернулась в дом родственников уехавшего с однополчанами фельдшера, где за занавеской, отделявшей койку девушки от топчана, лежал я в глубоком беспамятстве . В последнем бою ружейная пуля попала мне в голову. Я узнал об этом гораздо позже.
Вставать с топчана и гулять по саду, опираясь на сестру милосердия, начал, когда в России шла Гражданская война, волны которой, бушуя на юге и востоке, обходили дом на окраине северо-западного городка с узловой станцией, уже не интересующей противоборствующие силы.
Осенью 1918 года приходский батюшка нас обвенчал в присутствии родственников фельдшера, сгинувшего на Дону. Я посильно помогал им возделывать грядки с картофелем между яблоневыми деревьями и ждал по вечерам молодую жену, учившую детей городской школы любить родину, в каких бы руках она не была, белых или красных. Медицинскую свою практику Варюша продолжала возле мужа, почти инвалида. Новой власти было не до молодой пары, поселившейся в мещанском доме. Нездешние лица мелькали повсюду. Как-то Варя принесла домой стопку потрёпанных книг для чтения и учебников: «Читай помаленьку. В городе педагогические курсы открыли. Ты ведь совсем без образования». Первой из прочитанных мной после ранения книг оказался «Курс русской истории» Ключевского, издание 1904 года. Эта книга определила мой жизненный путь. Возможно, так бы и закончил я свои дни рядом с любимой женщиной на земле моих предков, неподалёку от разоренного родового гнезда в безвестности преподавателя истории СССР в средней школе. Только в 1931 году Вестник Судьбы, открыв фолиант с предопределениями каждому человеку, подал знак трубным звуком вновь собираться в путь.