+ + +
Поздней ночью Блудница медлила вставать из постели и удерживала редактора Завьялова под одеялом за шею. Он же в который раз вырывался и говорил:
– Погоди… Сегодня душная ночь.
− Да, как летом. Обними меня крепко!
Но он не обнимал, потому что всё не мог забыть её вопроса – почему Завьяловы приехали сюда из города – и старался дополнить свой ответ подробностями новыми, важными необыкновенно.
− …Знаешь, как тесно было работать в краевой газете простым заведующим отдела? – разжимал он пальцы её у себя на горле поочерёдно. – Служить придирчивому начальству изо дня в день... Там я был весь на виду! А тут – воля, и я сам себе хозяин.
− Конечно! Эта ваша квартира совсем не плохая, − отвечала Блудница, уткнувшись в его плечо. − Ты любишь её?
Он рассмеялся, поняв Блудницу правильно:
− Наверно! Хотя… Любовь – это зависимость. Когда жизнь стеснена любовью, можно забыть, кто есть ты сам... Остаться в жизни без себя самого было бы крайне глупо!
− Ты не любишь её?
− Видишь ли, жёнам нельзя показывать свои чувства – так можно испортить самый золотой дамский характер. А чувства разумней всего расходовать понемногу. И совсем на других, безответственных направлениях. Иначе погрязнешь в семье, станешь скучным подкаблучником. И только!..
Наконец Блудница угомонилась. Укрытая одеялом по самый рот, она смотрела на него взглядом мутным, будто бутылочное стекло, скрывающее за своей зеленью то, что плещется, томится и никак не перебродит.
– Позвонил бы ты в больницу, узнал, как она, – уже не в первый раз напомнила ему Блудница про Жену.
– О! Ты не знаешь её... Она − необыкновенная женщина! Из-за болезни сердца Евдокии не разрешали рожать даже первого ребёнка. Но она пошла на риск – и сохранила его жизнь, никак не подчёркивая своих заслуг… Да, она ни разу не попрекнула меня тем, что её здоровью был нанесён урон. И с тем же самым терпеливым героизмом она родит второго, уверяю тебя!.. Ну, скажи, есть ли на свете женщина, равная ей? Нет, нет: она вынесет всё!..
– Быстрей позвони и сразу ложись, − опять крутилась, вертелась она под одеялом и торопила Завьялова. − А то скоро проснётся ребёнок.
− Ты беспокоишься. А я в ней уверен. Увидишь сама! Жена справится… А когда сыну исполнится десять лет, я займусь его воспитаньем сам. Сейчас Мальчик ещё не способен воспринимать серьёзные речи.
Проговорив это, он вознамерился заснуть и отодвинулся от Блудницы. Но она снова разворачивала редактора к себе.
− …Скажи! Не скучно тебе жить с домохозяйкой? Или скучно? – бормотала репортёрша, зевая, ворочаясь, потягиваясь. – Ей надо срочно выучиться на кого-нибудь. Здесь есть курсы кондитеров.
− Пока она будет заниматься детьми! Всё равно её образование в этой степи не нужно никому. Видишь ли, она исследователь живописи авангардистов. Фантастический экспрессионизм, аналитическое искусство, лучизм! Калмыков, Гончарова, Филонов − всё это было её главным делом, пока она не сосредоточилась на рождении детей… Конечно, Евдокия излишне добросовестна во всём! И даже мне бывает её жалко. Но для женщины важнее всего – семья! И я, именно я приучил Евдокию не слоняться по музеям, не размышлять над альбомами живописи, не писать по ночам бесконечные статьи, а преодолевать – преодолевать настоящие трудности жизни! Взял, да и вылепил из белоручки идеальную спутницу жизни! Точно так, как поступали со своими жёнами непреклонные декабристы.
Блудница посмеялась коротко, сдержанно:
− А как ты поступишь со мной?
− Ну… − посмеялся он тоже. – Тобой займётся кто-нибудь другой. Возможно даже, найдётся дурак, который на тебе ещё и женится…
После ночи Блудница снова долго держала спящего редактора за шею, посматривая в светлое окно. Ночная луна зависла в утреннем небе. Совсем бледная, она истаивала от мягкого света зари и была едва различима.
Наконец, когда призрак луны стал невидимым, Блудница оделась и прошмыгнула в дверь. А Завьялов пошёл в другую комнату, чтобы разбудить Мальчика и взять его с собой на работу. Однако он увидел только плохо застланную детскую кровать. Мальчика в доме не было.