+ + +
Однако всё же пришлось корректору Цицере задержаться в посёлке ещё на целую неделю, потому что умер фотокор Шулебин – тихо, во сне. Оказалось, что в праздники хоронить его некому. Занятая весёлой суматохой, редакция вешала гирлянды, надувала цветные резиновые шары и словно не понимала, зачем высоченная однорукая старуха весь день ждёт Завьялова перед запертым его кабинетом.
Тогда все кладбищенские хлопоты взяли на себя лишь два человека – Отто и Цицера. Прихватив лопаты и лом, они долбили землю вместе, обустраивая последний приют фотокора, без похоронщиков, загулявших надолго. Повезло лишь с гробом – в подсобке при кладбище оказался как раз один, заказанный кем-то, но забракованный из-за сучков на крышке. Да ещё пригодился на этот случай тот прицеп, на котором Отто Келлер каждое лето свозил в свой сарай сено…
Следующим днём, пасмурным и тихим, возле свежей могилы стояли трое – Великая Анна, Цицера, Отто. И шофёр сказал тогда в безветрии хорошую речь над мёрзлой землёй.
− Он умер от скромности!.. Да, он умер от скромности, потому что не стал пробираться к вершинам успеха со своим дарованьем. Его природное место было вверху, но он остался здесь, внизу, обслуживая районную газету, а не свой художественный вкус… Мы похоронили сейчас лёгкого человека! Такого человека несёт по жизни, как сухую травинку несёт ветер. Ветру всё равно, что это за травинка. Но нам не всё равно – мы полюбили его скромную душу… Бывал он иногда резким на правду – и мы уважали эту правду. Знал он толк в фотографическом деле – и в наших семейных альбомах лежат его снимки. Они – память о нас. Но на этих снимках нет фотокора Шулебина. Нет нигде, ни в одном доме! Поэтому нам будет его не хватать... Нам будет тебя не хватать! Спи в этой суровой степи – в этой зоне столкновения ветров! Просторная Кулунда, приютившая многих, оказалась тесной ловушкой − она заключила тебя навсегда в холодную небольшую могилу, из которой не освободиться… Спи! И не жалей о редакции, не надо. В ней уже всё другое. Не жалей о газете, она не станет прежней. Зато мы, прежние, придём к тебе, когда появится здесь новая трава. А сейчас нас ждёт Эльза, она испекла пирог с грибами и подняла из погреба соленья, чтобы мы помянули тебя добрым словом у нас дома. Мы посидим за нашим столом без тебя, но памятью будем с тобой. Спи…
И странным образом оказался за их спинами ещё один, совсем чужой, продрогший мужичок. Он заплакал на холоде от слов Отто, сокрушаясь:
− Какой был человек…
Этот припозднившийся похоронщик переслушал много речей на старом кладбище, но он не слышал ещё таких настоящих слов о том, кто уже перестал быть участником жизни.
И Анна Великая, и Цицера стали утешать его:
− Ничего… Ты, может, хочешь выпить?
Тот покачал головой и распахнул полы своего серого лёгкого пальто. В длинных внутренних карманах, грубо нашитых с обеих сторон, торчали там непочатые бутылки и лишь одна была заткнута пробкой, свёрнутой из местной газеты.
− Мне надавали на неделю вперёд, пойду, − всхлипнул мужичок, утирая припухшие глаза рукавом. – Разве в этом дело! Не в этом… Знал бы, расчистил перед ним снег пошире! А то тропка… Узкая, узкая! Кривая она получилась для такого усопшего человека. Да… Надо было – расчистить широко. Широко – надо было…
Анна Великая смотрела на него сухими глазами.
− Что теперь плакать? – сказала она. − Он раньше умер, чем умер.
Высокая старуха пошла от могилы сына первой.