Как ни тяжело было Михаилу Михайловичу при встрече с «любимой Катюшей» начать разговор, он преодолел себя и всё ей рассказал. Слушая его, Катя была ни жива, ни мертва. Она то бледнела, как полотно, то становилась пунцовой, заливалась краской и была не в силах проронить ни слова. Великий князь в отчаянии предложил ей повенчаться тайно. Но Катя решительно отказалась. Это было вне её христианской морали. Она заявила Михаилу:
– Мишунька, дорогой, любимый, я не могу пойти на обман моих и твоих родителей... Давай подождём... может быть, всё образуется, – с тихой надеждой сказала она, закрыв лицо руками и невероятными усилиями сдерживая себя, чтобы не разрыдаться.
Когда они расстались, Катя дала волю своим чувствам. С рыданиями она бросилась на кровать, зарывшись в подушку, плакала до головной боли. Ей казалось, что она не сможет пережить своё горе. Она приняла лекарство, но боль не утихала. Закрыв глаза, Катя отчётливо увидела растерянное лицо Михаила в момент его признания об отказе отца. Ей стало жаль его. Тут же вспомнила своих родителей, пытаясь представить их реакцию, когда они узнают об этой роковой для неё новости. Она ещё не ведала о разговоре графа с великим князем. Её душевное расстройство дошло до такой степени, что она не знала, как с ним справиться. С большим трудом ей удалось заснуть. Ночью её мучили кошмары. Проснувшись, она вспомнила, что сегодня ей предстоит сопровождать государыню в приют для бездомных детей.
Машинально собравшись, Катя появилась перед императрицей. Взглянув на неё, Мария Федоровна удивилась тому, как осунулось, побледнело и помрачнело лицо её любимой фрейлины. Она мысленно связала эту резкую перемену во внешности Кэт с естественным физиологическим циклом.
В общении с детьми Катя сегодня была особенно ласкова и нежна. Жалость к их сиротской доле усиливалась у неё чувством жалости к самой себе. Лишь присутствие императрицы заставляло её, напрягая из последних сил волю, сдерживать себя, чтобы не показать своего расстройства и не разрыдаться.
Но от внимательной и чуткой к чужой беде Марии Фёдоровны это не укрылось. По пути в Гатчину она поинтересовалась:
– Кэт, милая, ты чем-то расстроена? Не случилось ли что-нибудь у тебя?
Первым желанием Кати было припасть к ногам императрицы, сидевшей в карете напротив, и всё ей рассказать. Но ей удалось справиться с минутной слабостью. Собрав волю в кулак, она тихо сказала:
– Нет, ваше величество, всё в порядке. Я только что-то плохо себя чувствую.
Мария Фёдоровна жалостливо посмотрела на неё и сказала:
– Я даю тебе два дня. Съезди к родителям и отдохни немного.
В тот же день Катя была в родительском доме. Увидев её, мать не смогла сдержать слёз. Катя поняла, что родителям уже всё известно и нет необходимости говорить заранее заготовленную фразу с объяснениями.
Екатерина Леонидовна обняла дочь. Катя с детской непосредственностью приникла головой к её груди и сквозь слёзы проговорила:
– А где папенька?
– Он приболел, – коротко сказала графиня, не желая расстраивать дочь уточнениями о причине болезни.
Но Катя, конечно, догадалась, что это за причина. Вместе с матерью она вошла в комнату отца. Он лежал в кровати, повернувшись к вошедшим. В его глазах блестели слёзы, впалые щёки были бледны, руки без движений лежали поверх одеяла. Катя опустилась на колени и нежно поцеловала отца. Он погладил её по голове, как часто это делал в детстве, и тихо произнёс:
– Милая моя, ты только не расстраивайся… Всё обойдётся… – больше он не мог проговорить ни слова.
В его взгляде, жестах, интонации и словах было столько отцовской любви, что у неё вдруг перехватило дыхание от мелькнувшей мысли: «Бедные, бедные вы, мои дорогие папенька и маменька!... Ведь наши несчастья вызывают у вас страдания даже большие, чем у нас самих… Какой же мерой любви можно измерить родительскую любовь?!»
Рыдания душили Катю. Однако она нашла в себе силы побороть их, сознавая, что, только показывая родителям спокойствие, с которым встретила своё несчастье, она может облегчить их страдания. Это станет лучшим проявлением её любви к родителям.
Двухдневное общение с матерью и отцом немного успокоило Катю, помогло ей справиться с обрушившимся на неё испытанием. Она возвращалась в Гатчину с убеждением, что возникшее препятствие на её пути к счастливой семейной жизни – это не приговор на всю жизнь.