Куропаткин появился в середине дня. Его суровое лицо не предвещало ничего хорошего. Выйдя из коляски, он не стал обращать внимание на доклад начальника госпиталя, недовольно махнув рукой, будто отгонял надоедавших мух, и направился в помещение.
– Почему в госпитале холодно? – гневно бросил он.
– Мы топим печки круглые сутки, ваше высокопревосходительство, – поспешил объяснить начальник. – Но здесь нет дров. Приходится топить соломой и тростником. А они дают мало тепла.
– Тогда поставьте больше печек! – бросил Куропаткин свой стеклянный взгляд на начальника.
– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство!
– Где у вас тут лежит полковник Геништа? – спросил Куропаткин таким тоном, будто он явился сюда, чтобы наказать полковника.
– Извольте пройти сюда, – попросил начальник, подводя Куропаткина к койке тяжелораненого.
Геништа был заранее предупреждён о предстоящем посещении главнокомандующего. Он заметно волновался, хотя Катя предварительно дала ему успокоительное лекарство.
Заметив попытку полковника привстать перед ним, Куропаткин жестом руки остановил его.
– Лежите, полковник… Мне сообщили, что вам нельзя двигаться…
Сделав небольшую паузу, он, не меняя интонации, сказал о награждении полковника за его подвиг орденом Святого Владимира третьей степени и, не снимая белых лайковых перчаток, передал награду в слабую руку Геништы, лежавшую поверх простыни. Полковник взволнованно поблагодарил главнокомандующего.
– Желаю вам скорейшего выздоровления и успешно добраться до Петербурга, – сухо сказал Куропаткин и поспешил удалиться из госпиталя.
Все заметили, насколько неприятно ему было находиться здесь. Больные и раненые провожали его мутными взглядами, в которых можно было прочесть и злость, и негодование, и презрение, и многое ещё такого, что обычно не печатается в приличной литературе.