После Мукдена графиня Екатерина Игнатьева вместе с госпиталем была эвакуирована в Харбин. По собственной инициативе она в числе небольшой группы сестер милосердия направляется во Владивосток. Катя надеется, что судьба может подарить ей шанс встретиться с Володей. Она с этим расчётом специально устраивается в Морской госпиталь.
Хирургическое отделение, в котором она работала, было всегда переполнено ранеными. Катя умело использовала свой авторитет столичной сестры милосердия, прибывшей с фронта, чтобы добиваться от начальства постоянно недостающих лекарств, перевязочных материалов, постельного белья, одежды для больных. Она и в трудных ситуациях не теряла своей обычной корректности и достоинства. Врачи и фельдшеры относились к ней с почтением, а больные – с искренним уважением и любовью.
Хотя для всех жителей города это время было тяжёлым, но для Кати, испытавшей фронтовой кошмар, работа в госпитале была всё же некоторым облегчением.
Весна 1905 года во Владивостоке пробудила в людях надежду на лучшее будущее. Под ярким солнцем быстро таял снег, с холмов журчали весёлые ручьи. Расцвели подснежники в скверах и парках. Фруктовые деревья покрылись белыми нарядами. Морской залив постепенно очищался ото льда, неудержимо привлекая на берег романтические натуры. А шумный прибой, пока всё ещё прохладный, приносил одурманивающие запахи океанских просторов. К ночи с ближайших сопок веял свежий аромат просыпающейся природы. Он волновал кровь и вселял в сердца людей надежду на скорое окончание войны и связанных с нею мучений и страданий. К утру ночные туманы постепенно уходили с прибрежной полосы, очищая морской простор, который быстро окрашивался в нежно-розовый цвет. Затем на самой оконечности горизонта, где море сливалось с небом, появлялся краешек кроваво-красного диска, увеличивающегося с каждой минутой. И вот огромный огненно-багровый шар всплывает над миром, заливая всё вокруг жизнеутверждающим великолепием, как будто солнце пролилось золотым дождём. Крики пробудившихся чаек заглушали звон капели с крыш и весёлое журчание ручейков, уносящих к заливу сверкающие солнечной радугой льдинки.
Кате этой весной вспомнились счастливые детские годы в Константинополе, где Николай Павлович служил послом. Весёлые игры с Микой и братьями, прогулки по прилегающему к посольской резиденции парку в Буюк-дере, купание в тёплых водах Босфора – всё это было так далеко, что казалось сладким сном. Разве могла она тогда предположить, что взрослая жизнь окажется столь суровой и беспощадной?
«А могла ли я подумать, – мысленно задалась она вопросом, – что окажусь на войне в далёкой Маньчжурии и буду сейчас на берегу Тихого океана?... Что ждёт ещё нас впереди?... Меня, Мику, наших дорогих родителей и милых братьев?...»
Среди раненых Катя пыталась найти тех, кто мог бы знать о Владимире. Но ей никак не попадались офицеры и матросы, которые хотя бы слышали о нём.
В госпиталь доставили матросов, спасённых с затонувшего крейсера, подорвавшегося на японской мине. Одному из них ампутировали левую ногу выше колена, чтобы спасти его от развивавшегося септического процесса. Когда бедняга пришёл в себя после наркоза, он долго не мог смириться с постигшей его судьбой.
– Ну как мне жить дальше? – вопрошал он, глядя на Катю своими большими грустными глазами, полными слёз.
– Вы должны благодарить судьбу, что остались живы, – пыталась она его успокоить. – Вот вашим товарищам не повезло: многие остались навечно в морской пучине. А вы вернётесь на родину, где вас ждут родные.
– И что я там без ноги буду делать? – сокрушался он. – У меня семеро детей. Кто их будет кормить? Я ни пахать, ни сеять, ни косить не смогу.
Его лицо от большой потери крови было похоже на пергамент. Спустя несколько дней ему стало полегче. Глаза матроса смотрели на Катю с благодарностью. Когда она делала ему очередную перевязку, он тихим голосом сказал:
– Спасибо тебе, милая!... За мной так ни мать, ни жена не ухаживали.
Заметив, что Катя встретила его слова улыбкой, он спросил:
– Вот ты барышня — грамотная... Скажи мне, как так получается: мы гибнем в этой проклятой войне за чужую землю, а свою землю некому будет обрабатывать?... А кто не погибнет на войне, так покалеченный вернётся домой... И что ему остаётся делать?... Как кормить свою семью?... На паперти милостыню просить?...
Этот простой вопрос, мучивший многих покалеченных на войне, ставил её в тупик. Она всё отчётливее понимала бессмысленность войны, бесчисленные жертвы которой были на совести бездарных и безответственных командиров разного уровня. Ей претили насквозь лживые фразы «о защите якобы родных рубежей, о патриотическом долге, о защите чести и достоинства царя и Отечества».
Катя, чтобы успокоить матроса, прибегла к успокоительной формуле так же, как это она делала в разговорах с другими ранеными:
– На всё воля Божья!... Вы только не терзайте душу свою!... И всё обойдётся... Главное — вы живы!...
Матроса звали Иван Артемьев. Он постепенно поправлялся. Во время перевязок рассказывал Кате о своём родном селе недалеко от сибирского города Омска. Из его рассказов Катя узнала, что дома ждёт его жена, три сына и четыре дочери. Две старшие дочери уже на выданье. Он надеялся по возвращении с фронта справить дочерям богатое приданое: выстроить им по пятистенному дому.
По его словам, в соседней губернии можно дёшево купить хороший сосновый лес.
– Но как я смогу теперь работать с одной ногой? – сокрушался он.
Катя принесла ему иконку и передала её со словами:
– Иван, вот вам икона Спасителя, и вы молитесь: «Господи, исцели меня от телесных недугов, если на то будет воля Твоя! Господи Иисусе Христе, помилуй меня! Господи, помилуй!»... И Господь поможет вам.
Она убеждала, что его помощниками будут сыновья, которые уже повзрослели. Они будут гордиться своим отцом-героем. Накануне Ивану вручили солдатского Георгия. Катя намеренно сказала так, чтобы приободрить его. Её внимательный взгляд заметил, что упоминание о геройстве отразилось в его глазах сложной внутренней борьбой и было встречено им с чувством гордости. Катя начала расспрашивать Ивана о том морском бое, который стал для корабля роковым. Затем поинтересовалась:
– А вы случайно не знаете, участвовал ли в этом бою корабль «Александр III»?
Матрос на минуту задумался, вероятно, что-то вспоминая. Затем, медленно подбирая слова, произнёс:
– Да, я краем уха слыхал, как мичман говорил старпому: смотри, как отчаянно отбивается «Александр III»! Его окружили японские миноносцы... Чем бой закончился, я не знаю. Меня ранило... Я чудом оказался в шлюпке... Это мой земляк меня спас... А наш корабль потонул... Нас, спасшихся, полторы сотни доставили во Владивосток на эсминцах «Грозный» и «Бравый».
От этих слов у Кати перехватило дыхание. Её лицо побледнело. Иван заметил замешательство сестры и быстро спросил:
– Наверное, на нём служит ваш муж?
– Брат, – едва прошептала она. – Боже, спаси его!...»
Иван пожалел, что рассказал об этом. Он не ожидал такой реакции сестры, которая очень нравилась добрым отношением к нему. Ему хотелось также отвечать ей добротой. А реакция Кати заставила его думать, что он невольно причинил ей душевную боль.
Для Кати начались мучительные дни, наполненные томительными переживаниями от неизвестности за судьбу Владимира. Её душа трепетала подобно туго натянутой струне, живо откликаясь на любое известие о морских боях русской эскадры с японцами.