Однажды во время очередного дежурства Кате передали просьбу начальника госпиталя зайти в его кабинет. Здесь её ожидал двоюродный брат Алексей, возмужавший и похудевший после их встречи в Маньчжурии. Увидев его, Катя обрадовалась. В тот же миг она поймала себя на мысли, что эта радость у неё возникла не только от встречи с живым и невредимым Алексеем, но ещё и от того, что он как офицер Генерального штаба мог рассказать ей о сражениях на море, а значит — и о Владимире.
После коротких приветствий они заговорили о том, что каждому из них пишут родные из Петербурга. Начальник госпиталя, извинившись, покинул кабинет, дав им возможность поговорить наедине.
– Алёша, прошу тебя, скажи мне, что тебе известно о броненосце, на котором служит Володя? – её лицо выражало такое нетерпение и надежду, что у Алексея сжалось сердце.
– Катя, дорогая, я знаю только, что «Александр III» с боями пробивался к нашей эскадре. А какова его дальнейшая судьба, мне неизвестно.
Алексей густо покраснел. Только загорелое и обветренное лицо скрывало это. Он невольно почувствовал себя виноватым. Он поймал себя на мысли, что мог бы, воспользовавшись своими связями, узнать о судьбе своего двоюродного брата. Как бы оправдываясь, он сказал:
– Я, как только выбрался из этой грязной ямы, которую сейчас представляет собой Харбин, потерял связь с Генеральным штабом... В газетах я прочитал о героической гибели «Петропавловска», на котором были адмирал Макаров и художник Василий Верещагин... Больше мне пока ничего неизвестно.
Чтобы уйти от этой темы, Алексей заговорил о том, что творилось в последнее время в армии и в российских городах по пути во Владивосток.
– Ты не представляешь, Катя, что сейчас творится в армии....
Он сделал небольшую паузу, подбирая подходящие слова. Затем продолжил:
– Повсюду разлились уныние и безысходность. Многие солдаты и офицеры, с первых дней оказавшиеся на фронте, ни во что не верят...
Кате это было хорошо известно. Поэтому она, прервав Алексея, сказала:
– Алёша, мне это знакомо. Я видела начавшееся разложение армии перед отъездом сюда... И здесь положение не лучше. У нас в госпитале во всём ощущается нехватка. Плохое питание... Приходится выбивать из интендантской службы необходимые лекарства и перевязочные материалы. Упала дисциплина фельдшерской службы... Санитаров не допросишься перенести тяжелобольных... Повсеместно распространившееся пьянство — это прямо-таки настоящий бич... Я стала замечать пьянство не только среди обслуги, но и врачей... Тяжелораненые желают не столько скорее поправиться, сколько побыстрее умереть. Если в начале войны многие выздоравливающие просились опять на фронт, то сейчас они под разными предлогами пытаются вырваться на родину.
Откровения Кати удручающе подействовали на Алексея. С тревогой в голосе он признался:
– Не знаю, во что всё это выльется?...
– Да-а, ни к чему хорошему это не приведёт, – грустно констатировала она.
Алексей никому не рассказывал о своей последней встрече с Куропаткиным. Но ему захотелось поделиться своими впечатлениями об этом с Катей.
– После твоего отъезда из Харбина, – начал он с саркастической улыбкой, – нашего главнокомандующего сняли.
– И он отбыл в Россию?
– Нет... Он обратился телеграммой к его императорскому величеству с просьбой разрешить ему остаться в Маньчжурии...
Брови Кати от удивления выразительно взметнулись вверх. Алексей, заметив её реакцию, пояснил:
– Я сам читал эту телеграмму. В ней он писал: «Прошу как милости Вашего императорского величества разрешить мне остаться на театре военного действия до той минуты, пока не грянет последний выстрел в войне с Японией».
– А в каком же качестве он захотел остаться после всего, что было? – иронично спросила Катя, зная, что все неудачи на фронте офицеры и солдаты связывали с именем Куропаткина.
– В своей телеграмме он просил доверить ему командование корпусом.
– Надо же! – с многозначительной улыбкой проговорила Катя.
– Куропаткин и Линевич поменялись местами: бывший главнокомандующий стал во главе первой маньчжурской армии... Куропаткин затребовал меня к себе... А после отвода армии в тыл я испросил его разрешения отбыть в Россию...
– А как же в таком случае ты оказался во Владивостоке? – удивилась она.
Но тут же поняла, что допустила оплошность. Ей бросилось в глаза, что Алексей зарделся. Щёки Кати тоже порозовели. Она вспомнила, какими влюблёнными глазами Алексей всегда смотрел на неё ещё с тех пор, когда был подростком. Женское сердце не обманешь. Женщины, подобно искусным музыкантам, улавливают тончайшие и нежнейшие колебания, исходящие из влюблённых сердец представителей сильной половины. Вероятно, это свойство заложено в женщинах самой природой. Чтобы скрыть свою неловкость, она поспешила задать вопрос:
– Наверное, ты прибыл в служебную командировку? – при этом своей интонацией она пыталась показать, что спрашивает об этом совершенно искренне, без какого-либо подтекста.
Алексей быстро овладел собой. Он ни при каких обстоятельствах не сказал бы никому, что причиной его приезда во Владивосток было тайное желание увидеть Катю. Признаться ей в своих чувствах ему мешало их близкое родство. Он хотел увидеть Катю ещё раз, познав на своём опыте, что война не щадит людей и что людские пути на войне неисповедимы. О том, что Катя во Владивостоке, он, имеющий связи в Генеральном штабе, узнал без особого труда. Но чтобы у неё не закралось подозрение в истинных мотивах его приезда сюда, Алексей с лёгкой непосредственностью (пригодилась школа общения с иностранцами, прикомандированными к Генеральному штабу) рассказал ей о своих приключениях.
– Перед моим отбытием из армии меня пригласил Куропаткин к обеду в свой поезд. Я догадался, что не желанием оказать мне особую честь объяснялось его приглашение. Его интересовало, что я могу рассказать о нём в Петербурге. И действительно: подозрение моё подтвердилось, когда он после обеда позвал меня в свой салон-вагон. Там, усадив в удобное кресло, без обиняков, спросил:
– Ну, милый Игнатьев, кто же, по-вашему, более всех виновен?...
– Такой вопрос меня на мгновение обескуражил. Но в традициях выпускников Пажеского корпуса и нашей Академии не юлить, а говорить правду, даже если это неприятно вышестоящему начальству... «Что же, ваше высокопревосходительство, – сказал я, – вы нами командовали, вы, конечно, и остаётесь виноватым». Такого ответа он явно не ожидал. Я даже заметил, что он побледнел.
– А чем же я, по-вашему, особенно виновен? – уточнил он, стараясь быть невозмутимым.
– Да прежде всего тем, что мало кого гнали... И назвал ему двух командиров корпусов — барона Бильдерлинга и барона Мейнендорфа.
– И что же он тебе ответил? – не могла скрыть своего любопытства Катя.
– Он не ожидал такой прямоты с моей стороны. И было похоже, что мой ответ его встревожил. Явно, он забеспокоился, что столь же откровенно я могу обо всём рассказать и в Петербурге. Чтобы доказать свою невиновность, он достал из сейфа телеграммы, в которых запрашивал его императорское величество о смещении именно этих баронов с их должностей... Расстались мы с ним на том, что оба высказали необходимость коренных реформ в нашей армии.
Катя с заметным интересом слушала занятный рассказ Алексея. А в её воображении одна за другой проносились тяжёлые сцены отступающих частей, обескровленных и измотанных из-за бестолкового руководства главнокомандующего и его штаба. Перед её мысленным взором шли, едва держась на ногах, уставшие отряды воронежцев, невысоких, кряжистых, плотных, в испачканных грязью шинелях; за ними тянулись сибиряки и уральцы, высокие, суровые, в больших мохнатых шапках, низко надвинутых на мрачные лица. Замыкали это грозное, словно осенняя туча, шествие пермяки и вятичи, с трудом державшиеся на ногах. Многие были перевязаны окровавленным грязным тряпьём. Она будто наяву слышала отборную брань солдат в адрес Куропаткина и его генералов, дававших противоречивые указания.
Алексей, воодушевлённый её вниманием, продолжал:
– В середине октября я был уже в Харбине. Там-то я и ознакомился с царским манифестом. А когда мне отказали в пропуске в Россию, то на следующий день я выехал во Владивосток. И не жалею о своём решении. Во-первых, повидал тебя.
Эта фраза вырвалась у него неожиданно для самого себя. Поэтому он зарделся, как гимназист, которого наедине с девушкой застали его приятели. Справившись с секундным смущением, он довершил свой рассказ.
– Во-вторых, мне давно хотелось побывать в этой тихоокеанской жемчужине, увидеть большой морской порт, защищённый Русским островом.
– А знаешь, Алёша, оказывается, на этом острове есть мыс, названный в часть нашего папеньки, – быстро нашлась Катя, чтобы показать ему, что не заметила его смущения.
– Да ты что?... Откуда тебе это известно?...
– Мне об этом рассказал морской офицер, лежавший в нашем госпитале. Когда он узнал, что я графиня Игнатьева, поинтересовался, не дочь ли я графа Николая Павловича Игнатьева.
– Я что-то не припомню, за какие заслуги дядя Коля был удостоен такой чести.
– Он давно, ещё когда мы с Микой были маленькими, рассказывал нам о своей миссии в Китай. Папеньку направил туда император Александр II.
– А-а... это когда ему удалось подписать Пекинский договор?
– Да... На пути из Пекина в Петербург он останавливался в Иркутске у генерал-губернатора Восточной Сибири графа Муравьёва-Амурского. Показывая ему текст договора, папенька сказал: «А теперь стройте города, порты, владейте Востоком!» Граф был очень доволен. Он тогда же принял решение назвать именем папеньки одну из улиц Иркутска... А когда мыс был назван его именем, я не знаю...
Слушая Катю, Алексей поразился тому, как преобразился её облик. С её глаз сошла тень грусти, в них появился тот блеск, который был знаком ему с детских лет и который, подобно магниту, всегда притягивал к себе его взор. Катя с чувством гордости за отца в доказательство своих слов сказала:
– По пути в Маньчжурию, находясь в Иркутске, я побывала на этой улице... Знаешь, как было приятно пройтись по ней!... Сознавая, что она носит имя твоего отца.
– Я тоже хочу побывать в Иркутске. Ты же знаешь, пятнадцать лет назад мой папа’ был там генерал-губернатором. И я, непременно, схожу на эту улицу, если на обратном пути окажусь в Иркутске, – пообещал Алексей.
Немного подумав, он сказал, что следующим утром ранним поездом убывает в Петербург. Катя объяснила, что, к сожалению, из-за отсутствия ей замены она не сможет его проводить. Они договорились увидеться уже после того, когда Катя возвратится в столицу. Но судьба распорядилась иначе. Им уже не довелось встретиться вновь.
Эта встреча на всю жизнь запомнилась Алексею. И каждый раз, вспоминая о ней, он поражался силе духа своей двоюродной сестры, которая с раннего детства была окружена любовью и заботой своих родителей и близких. В юные годы ей довелось познать любовь и уважение венценосной семьи и людей, близких к трону. Он задавался вопросом: «Откуда в её душе берутся силы вынести такое невероятное физическое и душевное напряжение?...» От неё он ни разу не слышал ни единого слова жалобы на свою судьбу. Напротив, она всякий раз при их встречах говорила о том, что всё у неё благополучно и она ни в чём не нуждается.
«Какое удивительное смирение! – восхищался он. – Она способна вынести прямо-таки нечеловеческие испытания! Это ведь настоящий подвиг души!..»
Позже, когда перед Алексеем возникал трудный жизненный выбор или необходимо было преодолеть сложные обстоятельства, встававшие на его пути, он вспоминал свои встречи и разговоры с Катей, и её пример помогал ему не впасть в отчаяние и не потерять самого себя.