Поезд, на котором русская медицинская миссия покидала Болгарию, цветами и благодарственными речами провожали на каждой крупной станции. При этом все встречи носили столь сердечный и дружеский характер, что ни у кого из русских врачей, медицинских сестёр и санитаров не оставалось сомнений в искренности чувств, проявляемых населением этой страны.
Графиня Игнатьева, сидя у окна вагона, с интересом наблюдала за пробегающими мимо живописными окрестностями. Затем она взяла книгу и стала читать. Это была повесть А.И.Куприна «Гранатовый браслет», появившаяся в продаже в Петербурге за пару лет перед её отъездом в Болгарию. Загруженность работой не позволила Кате ранее прочесть книгу. Она быстро одолела несколько страниц. Красивый и легкий слог, интригующий сюжет увлекли её. Время от времени взволнованная, она клала книгу на колени и устремляла свой взор к горизонту. В ущельях и впадинах проносившихся мимо гор виднелись облака, которые в тени окрашивались синевой, а на солнечной стороне редели, утончались, превращаясь в блестевшую золотом пыль. Высоким сводом над всем вокруг раскинулось бездонное в своей синеве небо. Отливавший золотом солнечный свет рассыпался сверкающими брызгами, насыщая воздух теплом и сиянием беззаботного и счастливого детства. Душа Кати наполнилась смешанными чувствами: тихой радостью от того, что вопреки разного рода трудностям ей удалось хорошо исполнить свой долг и многих людей спасти от неминуемой смерти, и одновременно грустью от расставания с милым другом Тамарой, полюбившейся красивой страной Болгарией и её добрыми людьми. Как это бывало у неё всегда во время дальних поездок, первые часы она мысленно была ещё на старом месте, к примеру, как сейчас — в Пловдиве, со своими больными и ранеными. Думала о том, все ли советы и пожелания успела сказать им, чтобы они не забывали принимать нужные лекарства и точно исполнять предписания врачей.
В Русе в честь графини Игнатьевой кмет города Огнянов устроил приём по случаю её убытия из Болгарии. Катя, конечно, догадывалась, что это внимание к её персоне было обусловлено не только тем, что она дочь знаменитого во всей Болгарии графа Игнатьева, но и деликатным намёком городскому голове со стороны её величества Элеоноры.
В ходе непринуждённого разговора кмет хотел узнать, какие впечатления остались у графини о болгарской действительности. Она, верная заветам своего отца, не скрыла своего огорчения тем, что некоторые силы в болгарском обществе проводят недружественную к России политику.
– Я довольна своей миссией, – спокойно с сознанием хорошо исполненного долга сказала графиня, – но заметила в Болгарии ведущуюся против России агитацию.... Это меня печалит. И боюсь, что это явление повредит вашему отечеству...
Уже на пароходе, возвращаясь мысленно к разговору с кметом, Катя подумала: «Вряд ли проявленный им интерес был спонтанным. Без сомнения, мой ответ доложат царице. Можно даже предположить, что, зная мою искреннюю любовь к Болгарии, её величество могла побудить кмета задать мне подобный вопрос. Ну что ж, теперь она будет знать, что я думаю на сей счёт. Хулители России стараются подыгрывать своему царю, сваливая его военно-политические просчёты с больной головы на здоровую. Как учил меня папенька, это обычный удел слабых духом людей, которые боятся признать свои ошибки. Они пытаются оправдать их виной других. Они всегда в своих провалах обвиняют кого-то другого, но не себя. Вряд ли такой приём пойдёт на пользу стране. Об этом узнает царица, когда получит донесение Огнянова. Своё отношение к Болгарии Россия доказала, принеся на алтарь её освобождения сотни тысяч своих сынов. И все наши медицинские миссии, добровольно прибывшие на помощь братскому народу, – это ли не очередное подтверждение такого отношения... Ведь без нашей помощи количество жертв войны увеличилось бы вдвое, а то и втрое...»
На пути из Русе в Одессу Катя постепенно в своём воображении переносится на родину, в любимую Крупку, где её с нетерпением ожидали дорогие сердцу маменька и Мика. Перед её мысленным взором, как наяву, возник любимый с детства дом, овитый плющом, с его балконами, веерами и балюстрадами. Внутри его гостиная, коридор, столовая, детская и уютная девичья. Во дворе — кусты сирени, которые ко времени её приезда, распустятся пышными гроздями. Она с раннего детства обожала их нежное благоухание. Ей вспомнились прогулки верхом на лошадях вместе с Микой под луной, когда от соловьиных песен сжималось томлением и негой сердце и волновали душу грёзы о минувшей любви.
Из писем Екатерины Леонидовны и Мики она знала о том, что недавно в Крупке побывала в гостях вдовствующая царица Мария Фёдоровна, у которой Катя служила фрейлиной. И, конечно, как всякой женщине, которая могла бы оказаться на её месте, ей не терпелось узнать о том, что поведала её величество о последних петербургских новостях.
Предчувствие Катю не обмануло. Уже вскоре после того, как первые волны взаимной радости от встречи с близкими успокоились, Екатерина Леонидовна, которой тоже хотелось побыстрее поделиться новостями с дочерью, пригласила её на балкон. Был чудный вечер, всё вокруг золотило своим светом заходящее солнце, придавая такой же оттенок буйной зелени. Вокруг тишина.
– А знаешь, дружочек, – ласково глядя на Катю, сказала Екатерина Леонидовна, – её царское величество Мария Фёдоровна, гостившая у нас несколько дней, рассказала нам много интересного...
Она улыбнулась от сознания, что сейчас доставит дочери несколько приятных минут.
– Очень любопытно, маменька, что же такого интересного могла она рассказать? – заинтриговано спросила Катя.
– Она хорошо отзывалась о работе вашего госпиталя. С её слов, доктор Тилинский регулярно присылал ей отчёты, поскольку она патронирует Свято-Троицкую общину. В них он высоко отозвался о тебе. Писал о том, что царица Элеонора, а также представители болгарских властей оказали тебе повышенное внимание.
На эти слова Катя спокойно, как будто речь шла о чём-то само собой разумеющемся, заметила:
– Ну, маменька, ты же понимаешь, что это внимание было не ко мне лично, а к папеньке... Я убедилась, что болгары его искренне любят и по достоинству ценят его заслуги перед болгарским народом.
– Мария Фёдоровна говорила, – продолжила Екатерина Леонидовна, – что хорошо знает тебя. Много раз убеждалась, как ты умеешь расположить к себе больных и раненых. Поэтому и брала тебя с собой, направляясь в больницы и приюты.
Катя всегда высоко ценила мнение её величества. Ей особенно приятно было, что по прошествии стольких лет Мария Фёдоровна помнила о своей фрейлине и её отношении к исполнению своего долга. Сейчас, слушая мать, Катя догадывалась, что самое интересное — впереди. И действительно, Екатерина Леонидовна взяла её руку в свои (так она обычно делала, когда хотела сообщить дочерям что-то сокровенное) и, глядя в глаза Кате, с лёгкой краской, показавшейся на её лице, проговорила:
– Как-то за вечерним чаем она сказала мне: «Графиня, ты отомщена!» Меня это удивило. Я не успела спросить, что она имела в виду, как Мария Фёдоровна пояснила: «Когда Саша запретил Миш-Миш жениться на Кэт (именно так она тебя назвала), то он не мог предположить, что наш сын Михаил тоже влюбится в некоронованную особу. Ни мои уговоры, ни запрет Ники не помогли. Он тайно обвенчался в Вене с разведённой женщиной...»
Екатерина Леонидовна внимательно посмотрела на дочь, пытаясь понять, какое впечатление на неё произвели слова вдовствующей императрицы. Но Катя, вопреки её ожиданию, была спокойна. Она совершенно отстранённо, как будто к сказанному не имела никакого отношения, подумала в этот момент: «Не зря говорят — не рой яму другому: сам в неё попадёшь!»
После небольшой паузы Екатерина Леонидовна продолжила:
– Кроме того, Мария Фёдоровна рассказала мне, что из императорской канцелярии просочились сведения, что Миш-Миш многократно пытался добиться английского титула для своей жены. Но король ему отказал. Наш петербургский свет потом долго ёрничал по этому поводу. А Миш-Миш, словно в отместку, выпустил в Лондоне книгу на английском языке, в которой критикует царя за то, что он не разрешил ему жениться на его любимой и что давно пора отказаться от правила, когда дети коронованных особ не могут жениться и выходить замуж по любви... Хотя книгу он посвятил своей жене, но все, кто её читал, поняли, кого в действительности он имел в виду. У нас, в России, эта книга запрещена к изданию.
Екатерина Леонидовна секунду помолчала. Про себя она порадовалась спокойной реакции дочери на её слова и продолжила:
– Тогда я сказала её величеству: «Что было — то давно прошло». Она мне ответила, что Миш-Миш оказался ветреным человеком и хорошо для Кэт, что тогда ваша свадьба не состоялась... А недавно Мика, разбирая бумаги папы, обнаружила не отправленное им письмо, которое он писал, как можно понять из его текста, в ответ на полученное приглашение Миш-Миш встретиться с ним. Это было во время пребывания папы на лечении в Висбадене почти четверть века назад. Я хочу, чтобы ты его прочитала.
И она протянула исписанный знакомым Кате почерком листок.
«Появление моё у вас могло бы возбудить сплетни в лабильном для семьи моей смысле. После всего происшедшего и высочайшего повеления, сообщённое нам для (далее одно слово Катя не разобрала) исполнения, не представляется ни возможности, ни пользы возвращаться к прошлому. Наша беседа не может привести ни к чему иному, как к горьким воспоминаниям, сердечному волнению и бесполезным сетованиям. Поэтому я не считаю (Катя с трудом прочитала следующие слова) нужным встретиться с вами».
Катя отложила письмо и задумалась. Екатерина Леонидовна тоже молчала, выжидая, какое действие произведёт письмо отца на Катю. Распустившиеся вишни и яблони в саду испускали тонкое и сладостное благоухание. Несмело запел в кустах дрозд. Слабый ветерок шевелил мягкую зелень, в которую весеннее солнце одело тополя.
Внезапный прилив нежности к матери ощутила Катя. Она улыбнулась каким-то своим мыслям и сказала:
– Знаешь, маменька, мне в любви признавался один болгарский младший офицер, который лежал в нашем госпитале.... Очень милый человек. Ему около сорока.
Екатерина Леонидовна с любопытством смотрела на дочь, ожидая, что она скажет далее.
– Его зовут Ангел Стоянов. Он из города Стара Загора.... Звал меня поехать с ним в его родной город.... Я ему сказала, что не могу согласиться с его предложением. Он меня спросил: «Почему? Ведь Тамара согласилась выйти замуж за Младена». Я ему объяснила, что Тамара полюбила Младена, поэтому и согласилась связать с ним свою судьбу... Он понял, что я имела в виду... Но уже выписавшись, присылал мне из Стара Загоры очень тёплые письма...»
Помолчав, она, словно спохватившись, продолжила с тем ласково-радостным выражением на лице, которое бывает у девочки, желающей сказать своей маме комплимент:
– Да, чуть не забыла: её величество царица Элеонора просила передать тебе сердечный привет и пожелания доброго здоровья. Она сказала, что вся Болгария очень высоко ценит сделанное для её освобождения папенькой и тобой, и болгары этого никогда не забудут.... Тёплый привет тебе и Мике передавала Тамара. Она обещала, если вместе с Младеном они поедут в Петербург, то постараются заехать сюда и навестить вас.
– Мне очень приятно внимание её величества Элеоноры, – сказала Екатерина Леонидовна.
Она поняла, что Катя не хотела более говорить на тему своей прошлой любви. Спокойствие, с которым она отнеслась к рассказу, вызвало тихую материнскую гордость за дочь и понимание, что всё уже перегорело в Катином сердце и никогда уже былое не вызовет волнения её чувств.
– А почему бы тебе не написать её величеству? – спросила Катя. – Я уверена, что царице Элеоноре было бы приятно получить письмо от графини Игнатьевой.
– Я всё-таки не имела чести быть знакомой с ней лично, – рассуждала Екатерина Леонидовна. – Пожалуй, я сделаю по-другому.
– Что ты имеешь в виду? – поинтересовалась Катя.
– Когда буду писать госпоже Бурмовой в Софию, попрошу её передать мою благодарность её величеству Элеоноре. Супруге бывшего премьер-министра вполне удобно будет сделать это.
Быстро пролетело несколько дней в родной Крупке, и Катя продолжила свой путь в Петербург. Завершая чтение «Гранатового браслета», Катя отложила книгу и задумалась. Ей показалась, что своим настроением эта грустная история о жертвенной любви, которая так мастерски изображена Куприным, чем-то напоминает произошедшее с ней самой. «Я, наверное, тоже могу повторить слова Желткова, – отстранённо подумала Катя, – что милостивый Бог наградил меня истинной любовью, которую я пережила... Но за все сильные чувства человеку всегда приходится платить, – мелькнула у неё мысль. – И чем сильнее чувство, тем дороже бывает расплата». Она помолчала, глядя в окно вагона, и, словно убеждая саму себя, сказала вслух: «А всё-таки по-настоящему счастлив тот, кому Бог посылает счастье такой любви...»
Взоры Кати вновь и вновь возвращались к весеннему убору, сияющему на солнце нежными оттенками зелёного цвета лесов и полей, пробегающих за окном вагона. Безбрежные, как океан, просторы родной страны освящало солнце своими лучами, пробивающимися сквозь белые клубы облаков и рассыпающимися золотыми брызгами, наполняя пространство теплом и негой. Катя была не в силах, да ей и не хотелось отводить глаза от набиравшего силу величавого пробуждения природы, которое сулило новые и новые яркие проявления полноты жизни.