2. Фрагменты из показаний подсудимых Олендорфа, Хенша и Брауне

Допрос подсудимого Олендорфа защитой

 

Ашенауэр: Ваше имя?

Олендорф:Отто Олендорф.

Ашенауэр: Когда и где вы родились?

Олендорф: 4 февраля 1907 в Хохенгельзене, округ Ганновер.

Ашенауэр: Какой была профессия вашего отца?

Олендорф: Мой отец владел фермой.

Ашенауэр: У вас есть братья и сёстры?

Олендорф: Я самый младший из четырёх.

Ашенауэр: Какие профессии у ваших братьев и сестёр?

Олендорф: Мой старший брат учёный; мой второй брат владеет фермой; у моей сестры собственное дело.

Ашенауэр: Каким было политическое мнение в вашем доме?

Олендорф: Мой отец был старым национал-либералом, и позднее он был некоторое время посредником от Германской народной партии[1].

Ашенауэр: Каким было религиозное отношение в доме ваших родителей?

Олендорф: Мои родители исповедовали протестантизм.

Ашенауэр: Где вы провели детство и юность?

Олендорф: До последнего года в школе, я жил в родном городе и работал на ферме в свободное время.

Ашенауэр: Вы подчёркнули тот факт, что работали на отцовской ферме. Это имеет какое-либо особое значение в вашем развитии?

Олендорф: Подсознательно, я понимал условия и способы руководства фермой и понимал человеческие условия в фермерском округе, то есть, взаимодействие проживавших рядом фермеров, промышленных рабочих, крестьян, торговцев, ремесленников и людей иных профессий. Остальное время моё профессиональное развитие происходило параллельно с моим политическим развитием. Эти условия управления, культуры, религии и воспитания, как я понял их, всегда оставались со мной и они стали ведущими мотивами в моей собственной философии.

Ашенауэр: Какого рода образование вы имеете?

Олендорф: После нескольких лет в общественной школе и средней школе. Я выпустился из гимназии.

Ашенауэр: Где и чему вы учились?

Олендорф: Я учился в Лейпциге, в Гёттингене и моими сферами были право и экономика. Позднее, после выпуска, я провёл один год в Италии изучая фашистскую систему и фашистскую философию международного права.

Ашенауэр: Вы женаты?

Олендорф: Да.

Ашенауэр: С какого времени?

Олендорф: С 1934.

Ашенауэр: У вас есть дети?

Олендорф: Да. У меня 5 детей от 2 до 11 лет.

Ашенауэр: Когда вы стали членом нацистской партии?

Олендорф: В 1925.

Ашенауэр: Как вы попали в нацистскую партию?

Олендорф: Я интересовался политикой с ранних дней. Когда мне было 16, я был руководителем молодёжного кружка Германской народной партии; но я не был достаточно буржуазен, и вовлечен в классовую систему, чтобы не очень быстро отвернуться от этой буржуазной партии, поскольку её особые интересы и политические методы не могли меня затронуть. Однако, с другой стороны, я был слишком тесно связан с моралью, религией и социальной философией традиционной буржуазии, чтобы например, стать марксистом. Но тогда я осознавал, что социальные требования являлись подлинной национальной проблемой, то есть, проблемой затрагивающей весь народ, и я сознавал, что национальные требования также являлись подлинной социальной проблемой. Эти две точки зрения, по моему мнению, казалось, находили лучшее решение в национал-социализме. Кроме того, я был сильно увлечён принципом достижимости и тем фактом, что активные люди брались в качестве критерия для строительства социального организма, который символически выражался термином «Рабочая партия». Доктрина национальной идеи также была привлекательной для меня, то есть, доктрина о том, что люди являются независимыми организмами, которые сами по себе должны решать свои собственные проблемы.

Ашенауэр: Какую деятельность вы осуществляли в нацистской партии?

Олендорф: В 1925 и 1926 я делал всё то, что должен был делать каждый член в то время сравнительно небольшой организации. Я был главой окружного отделения. Я продавал газеты. Я расклеивал плакаты. Я участвовал в дискуссиях и выступал на митингах. Я ходил от дома к дому и от человека к человеку.

Ашенауэр: В то время вы уже были членом СС?

Олендорф: Из того, что я сказал, можно понять, что тогда разные функции ещё не разграничивались. У партии ещё не было никаких подразделений. Таким образом, вопрос участия в функциях СС не являлся вопросом членства. Скорее, мне, вместе с остальными четырьмя членами партии, поручили выполнять новые функции СС, но так как я вскоре оставил свой родной город, я не приступил к этой службе. Меня просто вычеркнули из списка и поэтому я никогда не знал, под каким номером меня зарегистрировали.

Ашенауэр: Какой была ваша деятельность в партии после 1926?

Олендорф: В 1926 случились первые разногласия между мной и моим партийным руководством. Я не соглашался с личными и фактическими взглядами своих начальников. Поэтому, с 1926 по 1933 я не работал в официальной партии. С другой стороны, я сам, в особенности с 1927 по 1931 в качестве студента Гёттингена, очень активно участвовал в распространении национал-социализма, самостоятельно проводя собрания, организуя дискуссии и в особенности я проводил подготовительные курсы. Эти курсы, вероятно, были первыми, которые систематически начались в партии.

 

***************************

Ашенауэр: Какой была ваша деятельность в партии после 1933?

Олендорф: После прихода к власти в 1933 я был стажёром в окружном суде Гильдесхайма и снова жил в своём родном городе. Я снова временно возглавил свою окружную группу в своём городе. Я руководил профессиональной группой по праву в окружном суде Гильдесхайма. Кроме того, я вновь проводил обучающие курсы среди чиновников с ясным осознанием того, что вступление многих не-национал-социалистов в партию уже не предотвратить, что требовало ещё более необходимым прояснение фашистских и нацистских доктрин. В течение этого времени эта тема была предметом моих выступлений и несмотря на усилия, я не смог предотвратить включение многих не-национал-социалистов в партию. Эта деятельность длилась до октября 1933.

Ашенауэр: Когда вы поступили в институт мировой экономики в Киле?

Олендорф:  Октябрь 1933.

Ашенауэр: Как это произошло?

Олендорф: Мои стремления всегда разделялись между политикой и образованием. Так как я знал, насколько действительно был малообоснован национал-социализм, я был очень рад принять предложение профессора Ессена[2], который позволил мне совмещать образование и экономику. Он предложил мне должность в институте мировой экономики в Киле в качестве своего личного помощника, и в то же время предоставил мне возможность создать отделение национал-социализма и фашизма. Таким образом, нашей общей задачей было научное изучение фашизма, и в то же время обогащение сущности национал-социализма. Лично, моим намерением было изучать философию и социологию и готовить себя к академической работе в экономике.

Ашенауэр: Сколько вы работали в качестве ассистента в исследованиях?

Олендорф: Я был с профессором Эссеном с октября 1933 по март 1934 и оставался в Киле без него до осени 1934.

Ашенауэр: Как получилось, что ваша деятельность вскоре прекратилась?

Олендорф: Почти под новый, 1934 год профессор Эссен и я очень решительно возражали национал-большевистским тенденциям в партии в Киле, в особенности, потому что национал-большевистские круги создали организацию почти во всех министерствах Рейха. В результате борьбы с нашей стороны, в феврале 1934, я был арестован по просьбе партии вместе с несколькими другими студентами. Профессор Эссен избежал ареста из-за болезни. Он вынужден был покинуть Киль, так как его и мои оппоненты, в особенности в министерстве культуры имели власть. После ухода профессора Эссена, министерство культуры потребовало осенью 1934, чтобы меня уволили из Киля, потому что я был фактором политической нестабильности.

Ашенауэр: Что означало это событие для ваших научных планов, для вашего обучения?

Олендорф: Поскольку ведомства министерства культуры были против меня, моей ученой карьере пришёл конец.

Ашенауэр: Чем вы решили заняться теперь?

Олендорф: Эссен и я, с остальными группами партии вели борьбу против этих людей и сформулировали план перестроить в Берлине коммерческую высшую школу в экономический институт с целью борьбы с национал-большевистскими силами, которые были в особенности активны в экономике, для того, чтобы противостоять им реальными представителями национал-социализма. Эссен должен был быть ректором этой школы, и я должен был помогать ему в перестройке этой школы. Для этой цели я приехал в Берлин в декабре 1934, но эти планы также рухнули из-за партии, в данном случае Розенберга. В газете «Voelkischer Beobachter[3]» появилась статья против Эссена, которая называла книгу Эссена антинациональной. Розенберг возражал Эссену. Министр культуры, Руст[4], не стал делать его директором школы. Таким образом, мои учёные планы окончательно закончились, но одновременно также закончилась моя политическая деятельность, постольку, поскольку директор школы национал-социалистической экономики, доктор Вагнер, предупредил меня, по просьбе мюнхенской организации, от нападок в моих речах на национал-социалистическую политику, таких речах, которые были направлены против политики продовольственного ведомства Рейха, которую больше нельзя было терпеть.

Ашенауэр: Сколько вы оставались в институте прикладной экономической науки?

Олендорф: Теперь я остался без какой-либо профессиональной цели, руководя библиотекой института прикладной экономической науки и кроме того проводя студенческие собрания. Я уже кратко их описывал, но эти силы также уничтожили мои студенческие собрания, таким образом, в Берлине всё закончилось.

Ашенауэр: Вы говорите о времени 1935-1936?

Олендорф: Да.

Ашенауэр: В мае 1936, вы поступили на службу в СД. Как это произошло?

Олендорф: Тот же самый профессор Эссен, который вызывал меня в Киль и Берлин теперь предложил мне пост в СД, а именно специалистом по экономике, должность которую предложили ему. До этого времени я не был знаком с СД. Профессор Эссен организовал встречу с руководителем СД, тогда профессором Хёном[5], и на этой дискуссии я рассказал ему о том, какими были мои политические мнения, и к моему удивлению, он ответил, что именно такие критические политические мнения, касавшиеся практики национал-социализма были именно тем, что искало СД. Поскольку общественной критики больше не было, это была бы организация целью которой было информировать ведущие организации партии и государства о развитиях в национал-социализме и в особенности в отношении ошибочных тенденций, злоупотреблений, и т.д.

Ашенауэр: Какой была конкретная задача поставленная СД?

Олендорф: Мне сказали создать службу экономических новостей, создать организацию, которая будет в состоянии предоставлять всю информацию в сфере экономики, которая была важна для национал-социалистических лидеров в плане вопросов ошибочного развития. Это был мотив, который привёл меня в СД и в СС в 1936.

Ашенауэр: Итак, перед тем как перейти к важным вопросам по предъявленным обвинениям, я хочу закончить историю вашей профессиональной карьеры. Как далее развивалось ваше положение в СД?

Олендорф: Положение в СД было где-то преувеличенным от того, что я ожидал. Начальник СД преувеличил мне, описав СД, которой в реальности пока не существовало. Вся центральная организация, которую я обнаружил, приблизительно состояла из двадцати молодых людей без каких-либо машинисток, без какого-либо делопроизводства, вообще без какой-либо помощи и без общегосударственной организации. Никто даже подробно не знал, чего они хотели. Занимались такими вопросами, которые случались в такой эмбриональной организации. Естественные интересы начальника были практически полным содержанием СД. Он был политологом и университетским преподавателем, и таким образом СД сначала занималось университетами и политологией. Там я начал работу в сфере экономики, создав основу для информационной службы в которой собиралась информация об экономических факторах в Германии, и я попытался найти специалистов которые были бы в состоянии анализировать экономические тенденции, оценивать их и подытоживать. Данная работа нашла одобрение, и в течение 1936-37, я стал начальником штаба внутренней СД, то есть, представителем начальника, с особой задачей внедрения созданной мной системы в другие сферы. Была разработана и организована основа для обширной информационной службы. В 1936 мы уже имели небольшой набросок последующего управления IIIглавного управления безопасности Рейха. Центральный отдел СД II-2 имел три группы, которые охватывали все сферы национальной жизни – группа I, культура, обучение, воспитание и фолькдом; группа II, право и администрация, вопросы партии и государства, университеты и студенческие организации; группа IIIвсе отрасли экономики.

Ашенауэр: У вас были какие-либо трудности в работе?

Олендорф: Сложности возникли очень скоро, как только Гиммлер заметил, что там происходило. Сложности шли из культурной сферы и экономической сферы. В 1936 и 1937, развитие четырёхлетнего плана и успех идеологии продовольственной программы Рейха как предположительно единственных национал-социалистических политик оказали сильное влияние на средний класс. Сотни тысяч предприятий были закрыты. Я вмешивался в такое положение со своей молодой СД. Мы не только пытались понять это развитие и указать на катастрофические последствия, но также лично прикладывали руку путём личных совещаний, которые мы обеспечивали нашими информационными материалами о том, сколько сложностей возникает из-за закрытия этих предприятий. В то же время мы пытались указать Гиммлеру на вредные эффекты данных мер. И возникло первое сильное разногласие, потому что продовольственная программа Рейха под руководством Дарре[6], являлась подлинной основой и поддержкой идеологии Гиммлера, и поэтому, он возражал моим докладам, направленным против Дарре. Он не был знаком с фактическими проблемами. Поскольку мы также прикладывали руку к культурным проблемам и возражали отправлению партией в отставку старых профессоров и обращали внимание на тот факт, что молодые оппортунистические карьеристы определенно не подходят для того, чтобы заменить мудрость старых профессоров, Гиммлер впервые вызвал меня на ковёр. Он назвал меня пессимистом и это приклеилось ко мне навсегда. Кроме того, Гиммлер заявил о том, что СД не имеет никаких дел в этих вопросах, и они должны оставаться у партии. и они должны оставаться у партии. В 1937 году, начальник СД профессор Хён был уволен из-за вмешательства Штрейхера^[7].

После ухода руководителя, миссия СД должна была измениться и поэтому тех лиц, которые до сих пор определяли развитие, положили на полку. Поскольку я не готов был отказываться от своих идей по предмету, как я его понимал, я сам поставил себя на полку и вновь ограничил себя экономическим отделом. Поскольку я уже не видел никакого шанса в развитии СД на данной должности и не хотел работать с другими задачами, я попросил об увольнении. Гейдрих отказал в этом, но после долгих переговоров я добился успеха, весной 1938 я получил разрешение оставить работу в СД на полной ставке и стал чиновником экономической администрации.

В июне 1938 я стал управляющим рейхсгруппы «Торговля» и в ноябре 1939, я стал главным управляющим этой группы. В течение этого времени я работал в СД спорадически, после ухода с полной ставки, мой знакомый, подсудимый Зайберт стал моим заместителем в экономической группе и теперь, по сути, руководил работой.

Ашенауэр: Почему вы приняли должность в рейхсгруппе «Торговля»?

Олендорф: Я уже упоминал, что наиболее решающим фактором в те годы 1936, 1937 и 1938 было то, что, не только была преодолена безработица, но, что в результате аккумулирования задач в четырёхлетнем плане, около одного миллиона предприятий среднего класса оказались под угрозой. Мы подняли данный вопрос, так как по нашему мнению задачей национал-социализма была борьба за коллективизм, но не путём пролетаризации независимого среднего класса и роспуска независимых предприятий, для усиления такого коллективизма. В попытке предотвратить это я узнал, что только профессиональные представители торговли разделяли мои взгляды, и поэтому я пошёл в рейхсгруппу «Торговля» для того, чтобы в практической политике следовать целям которым больше не мог следовать в СД.

Ашенауэр: Ваша честь,  перед тем как продолжить с допросом свидетеля, я хочу прояснить несколько ошибок, которые были сделаны в переводе. Список неправильных пунктов виден из сравнения между английским и немецким.

Я хочу отметить, что Олендорф был руководителем штаба профессора Хёна, но не руководителем штаба СД.

Два – было сказано – предполагаемой национал-социалистической политике по продовольственной программе Рейха…. «предполагаемой» не было переведено.

Кроме того, упоминался уход из главного управления СД, не из самого СД. Слова «главное управление» опущены. Эти три вещи неправильные.

Председательствующий: Доктор Ашенауэр, конечно ваши замечания будут отражены в протоколе, и мы можем заверить вас, что правильная версия окажется в окончательной расшифровке, потому что все, о чём говорится в суде, записывается на плёнку и затем готовится расшифровка.

Ашенауэр: Да. Большое спасибо, ваша честь.

Господин Олендорф, как получилось, что, несмотря на вашу очень ответственную задачу в рейхсгруппе «Торговля» в сентябре 1939 вы стали начальником управления внутреннего СД в главном управлении безопасности Рейха?

Олендорф: Главное управление СД рухнуло в 1938, из-за того, что в то же время Гестапо, в силу полной централизации сил политической полиции рейхсфюрером СС и главой германской полиции, далеко ушло от непосредственной исполнительной борьбы с оппонентами, оно также исключительно в своих руках держало информационную службу.

Разведывательная служба по оппонентам, которая была легитимирована партией в качестве СД, в 1936 и 1937, больше и больше ограничивалась, и в 1938, посредством распоряжения о разделении функций, которое определяло компетенции государственной полиции и СД, она была окончательно распущена.

Второй причиной было то, что рейхсфюрер СС Гиммлер, теперь попытался вернуться к своим старым планам и решительным шагом сформировать корпус государственной безопасности. Разграничив функции Гестапо и СД, он хотел включить их в новую организацию - главное управление безопасности Рейха. Это должно было стать первым шагом в формировании корпуса государственной безопасности. Эту идею он впоследствии распространил в такой степени, что даже внутреннюю администрацию передали в корпус государственной безопасности. СС, полиция, СД и внутренняя администрация предполагались к передаче корпусу государственной безопасности и СС предполагались быть ответственными за него. Так всё начиналось.

Трудностью для него было то, что он не хотел рассказывать партии о своих планах, потому что партия легитимизовала СД как информационную службу, потому что СД была партийной структурой входящей в СС, но она никогда не готовилась к тому, чтобы обладать государственным правом на такую задачу и даже легитимизовать её через партию.

Итак, конечно, информационная служба о противниках прекратила работу, а с ней и информационная служба которую партия легитимизовала как СД. Теперь существовала двойная сложность в отношении партии. Кто-то не хотел отдавать СД как информационную службу, потому что партия уже создала свою информационную службу и имела теперь возможность требовать эту информационную службу официально, потому что рейхсфюрер СС больше не имел разведывательной службы, которую мог ей предоставить.

С другой стороны, Гиммлер хотел забрать всю разведывательную службу у партии для того, чтобы объединить её с Гестапо в корпусе государственной безопасности, но никогда так и не добился в этом успеха. До краха, главное управление безопасности Рейха, как учреждение, никогда не являлось официальным ведомством, но официальной оставалась полиция безопасности, то есть Гестапо и криминальная полиция. Главное управление полиции безопасности не было расформировано, хотя в главном управлении безопасности Рейха, государственная полиция составила управление IV, а криминальная полиция управление V. Главное управление СД также продолжило существовать как официальное партийное учреждение, хотя внутреннюю администрацию передали в управление Iи управление IIгосударственной организации. Поэтому, главное управление безопасности Рейха являлось лишь внутри ведомственным творением рейхсфюрера СС для формирования своего корпуса государственной безопасности, но оно никогда не становилось официальным ведомством в партии или государстве. Таким образом, путём распоряжения, прямо запрещалось использование бланка «Главное управление безопасности Рейха» для какой-либо внешней переписки.

Теперь Гиммлер столкнулся с трудностью предотвращения с одной стороны расширения партией своей информационной службы и с другой стороны, сохранения СД в такой форме перед партией. Так как информационная служба о противниках была расформирована, и так как центральный отдел II-1 CД, который вёл изучение противников, уже не существовал, всё что осталось в СД это были эмбриональные зачатки сферы информационной службы, а именно центральный отдел II-2. Так как рейхсфюрер СС в действительности не планировал расширять сферу информационной службы, которая уже вызвала столько проблем, и так как Гейдрих не собирался в необходимой мере развивать СД в отношении организации и личного состава, для него было достаточным решение внешнего фасада. Это было срочное решение, постольку, поскольку прежняя сила СД истощилась в долгой борьбе в 1936, 1937 и 1938, в особенности против Беста^[8], заместителя Гейдриха в главном управлении безопасности Рейха. Поэтому, не было лица, которое на этой новой основе могло установить, что-то вроде терпимых отношений с государственной полицией. Так как СД всерьёз не воспринималось Гиммлером и Гейдрихом, я полное время являлся управляющим рейхсгруппы «Торговля»; в ноябре 1939 мне даже официально разрешили стать главным управляющим, т.е. официально представлять всю организацию из почти 900000 членов в отношениях со всеми ведомствами Рейха. Я оставался почётным руководителем в СД и работал в СД спорадически по несколько часов и тогда я не видел возможности изменить ту ситуацию, которая была ко времени моего ухода в 1938.

Ашенауэр: Следовательно, назначение вас начальником управления III, не доказывает никакого особого доверия к вам со стороны Гиммлера или Гейдриха, не так ли?

Олендорф: Нет, как я уже говорил, это было срочным решением, потому что не имелось серьёзного решения расширять данное ведомство.

Ашенауэр: Какие практические примеры вы можете привести как влиявшие на ваше положение и работу во внутренней СД?

Олендорф: Работа внутренней СД сформировала основу для всех трудностей и всех неудач и поражений, которые пришли позднее. Внутренняя СД, единственный орган, уже с сентября 1939 СД в Рейхе оставалась нелегальной. Партия не одобряла это формирование из СД и она не была готова одобрить это. Сам Гиммлер тоже не легитимизовал СД. Он был не готов прикрывать эту СД, и он оставлял её и её сотрудников на произвол всегда, когда на неё нападали со всех сторон. Было невозможно в штатное расписание центрального отдела II-2, которое я показывал – было невозможно расширить управление III, которое охватывало все сферы жизни немецкого народа, в достаточной мере для того, чтобы можно было выполнять её широкие и обширные задачи. Это стало очевидно очень скоро, в особенности в лице моей персоны. Хотя я только в сентябре 1939 стал начальником управления III, первый большой кризис случился уже в начале ноября. Гейдрих направил меня в официальную поездку с Гиммлером, и в ходе возникших споров, последствием было то, что в Варшаве он проинформировал меня через своего адъютанта Карла Вольфа^[9] о том, что я должен оставить службу, что согласие между нами в работе невозможно.

Ашенауэр: В чём заключалась причина несогласия с Гиммлером?

Олендорф: Он упрекал меня в том, что сотрудники СД в Польше не способны обращаться с евреями в той форме в какой он хотел, и что это, как он говорил, было продуктом моего воспитания. Гейдрих был очень рад этому кризису с рейхсфюрером СС, потому что он хотел предотвратить всякую возможность затмить своё положение. Он отказался разрешить мне уйти и поднял вопрос перед рейхсфюрером СС. В течение 1940 было ещё больше разногласий, потому что характер информационной службы учреждённой им вызывал протесты со всех сторон. Лей жаловался на меня Гиммлеру и просил моей отставки, из-за критики в докладах СД его руководства ДАФ, в особенности его экономических предприятий. Сам Гиммлер критиковал ряд докладов, потому что он говорил, что они пораженческие и пессимистические. Они возвращались урезанными. В переговорах со мной Гейдрих теперь сознавал, что я был главным управляющим рейхсгруппы «Торговля» и поэтому был освобождён от призыва – это означало, что я должен служить в рейхсгруппе «Торговля» во время войны и таким образом он терял надо мной свою власть. И поэтому,  в 1940, кризис с Гейдрихом принял очень острую форму. По разным поводам он требовал, чтобы я вступил в армию. Вместе с тем, это предотвращалось, потому что начальник рейхсгруппы «Торговля» был призван, я также принял должность начальника рейхсгруппы «Торговля». Поэтому, он требовал того, чтобы я ушёл из рейхсгруппы «Торговля».

Председательствующий: Свидетель, пожалуйста, могу я вас прервать, особо укажите на то, какими именно были ваши разногласия с Гиммлером – коротко, но конкретно.

Олендорф: Разногласия во мнениях между мной и Гиммлером были разногласиями темперамента и политики. Я использую его выражения: я был невыносимым, сухим пруссаком, несолдатского типа, пораженцем и поганым интеллигентом.

Председательствующий: Мы должны понять из того, что вы сказали, что вы ожидали поражения Германии?

Олендорф: Доклады СД отмечали многие сложности, которые делали успех войны сомнительным, вот почему он называл меня пораженцем.

Председательствующий: Я понял.

Олендорф: Что его больше всего не устраивало это наши административные доклады, в которых мы хотели конституционных условий в любых обстоятельствах. Мы совершено ясно давали ему понять, что если уничтожен порядок в государстве, нельзя удовлетворить требование большой войны.

Теперь я хочу описать Гиммлера. Я называл Гиммлера баварцем, потому что он называл меня пруссаком. Он не хотел упорядоченных условий. Он был представителем дуализма. Он пытался имитировать Гитлера в меньшем масштабе. Гитлер сам следовал типу политики фатальному для нас, ставя задачи не организациям, а отдельным лицам и всегда, когда возможно он ставил одинаковую задачу нескольким лицам. Это имитировал Гиммлер. Хотя у него вообще не было причины для страха того, что один из его функционеров станет слишком могущественным, он верил в то, что может предотвратить возможность для своих функционеров стать более могущественными, чем он таким образом. Практический пример, которым также занят трибунал по делу № 8^[10] это руководство этническими вопросами. Этими вопросами занимались пять разных ведомств без чёткой компетенции по отдельным задачам. Когда я предложил Гиммлеру, чтобы с этими вопросами занимались в целом, это было причиной его высказываний в Варшаве с просьбой о моей замене. Такой была его основная структура. Он был практичным человеком, оппортунистом на день, который никоим образом не мог заниматься вопросами организованным образом – скорее, ему нравилось время от времени использовать отдельных людей, выдвигать их, а потом задвигать. По моему мнению, это разрушило бы весь порядок нации даже в мирное время, и конечно, в особенности в такой серьёзной войне которую вела Германия. Что больше всего отдаляло меня от него, это готовность на отдельные решения независимые от самих поставленных задач, но в целях легитимации людей, которые отчасти были неквалифицированными, коррумпированными или настолько зафиксированы на своих взглядах, что они не могли не почувствовать импульса лидерства – могло даже быть, что он назначал их вероятно по этой причине для того, чтобы с другой стороны, он мог вмешиваться в решения ведомства и таким образом у многих очень важных вопросов никогда не было удовлетворительного решения. Разница между нами заключалась в том, что я относился к политике объективно и хотел сделать человека субъектом политики, при том, что он относился к политике просто с точки зрения своей собственной персоны и своего тактического положения, и он подчинял дела своей тактической позиции. Если судить о предмете с немецкой точки зрения, Гиммлер стал паразитом своего народа, не столько потому, что он ему сделал, но из-за того, что он не сделал. У него была власть, которая привела к ужасному приговору его и СС, и в реальности он не осуществлял эту власть в Германии, но он и его власть были пустой ракушкой, и в этом заключается важный элемент его преступления против человечности, в том, что путём полиции, путём подразделения, такого как СС и позднее руководя министерством внутренних дел, у него была власть позволявшая ему видеть вредное, и дававшая ему возможность устранить это вредное и создать упорядоченные условия.

Ашенауэр:  Свидетель, вы отметили разногласия между вами и Гиммлером. Как получилось, что, несмотря на это вы вернулись в Берлин в июне 1942 и приняли управление III?

Олендорф: В июне 1942 в результате покушения, умер Гейдрих. Гиммлер сам принял руководство главным управлением безопасности Рейха с явным намерением ослабить его, потому что Гейдрих был единственным фюрером СС, который перерос Гиммлера. Чисто внешне, Гейдрих в качестве протектора Рейха уже был выше Гиммлера в официальном списке ведомств Рейха. Когда Гиммлер был ответственным за главное управление безопасности Рейха, он ослабил его в двух важных моментах. Он забрал у главного управления безопасности Рейха экономическую власть и передал её Полю^[11], начальнику главного административно-хозяйственного управления (ФВХА), и также забрал власть над личным составом главного управления безопасности Рейха и передал её главному управлению личного состава СС. Всякий кто разбирается ведомствах, знает, что означает такое ослабление. Гиммлер тогда не присутствовал в Берлине, то есть, главное управление безопасности Рейха не имело ни управления, ни руководства. Таким образом, он позволил разным управлениям работать независимо. Так как управлению IIIне дали заместителя пока я находился в России, я был единственным, кто в его отсутствие в Берлине, мог руководить управлением III. Более того, это была тактическая мера, которая, по моему мнению, была призвана избежать документирования его мер по ослаблению главного управления безопасности Рейха снятием начальника управления с должности и затем назначением лица, которое не имело ни внешнего ни внутреннего авторитета.

Ашенауэр: Каким было развитие ваших отношений с Гиммлером после этого?

Олендорф: Когда я вернулся из России в июле, мне было приказано явиться к Гиммлеру. В августе он принял меня в своей штаб-квартире очень дружески.

Председательствующий: Могу я прервать вас на секунду? Кажется, что-то не так с передачей. Мы вообще ничего не понимаем. Я хочу поговорить с переводчиками…

Очень хорошо, спасибо.

Ашенауэр:Мы рассматривали вопрос развития ваших отношений с Гиммлером.

Олендорф: После моего возвращения из России, я явился в штаб-квартиры для доклада Гиммлеру об обстановке в управлении III. Меня приняли в очень дружеской манере. Он повысил меня до бригадефюрера СС и сказал мне, что планирует сделать меня генерал-майором полиции. Конечно, у этой дружеской манеры, имелись свои скрытые мотивы, потому что он продолжал требования Гейдриха о том, что я должен оставить рейхсгруппу «Торговля» и стать сотрудником главного управления безопасности Рейха. Я объяснил ему, что я должен попросить его не делать меня генерал-майором полиции и почему СД, управление III, должно было остаться независимым в любых обстоятельствах, то есть, остаться свободной организацией, а её сотрудники партийными работниками. Я дал ему понять, что партия никогда не будет выступать за государственную организацию, которая тем или иным образом будет заниматься работой партии. Я также дал ему понять, что СД может выполнять свои задачи, которые на неё возложены, если она останется полностью свободной от проявлений полицейской организации, потому что эта организация собрала наиболее способных экспертов из всех отделов. Однако, они не готовы даже создать впечатление о том, что они вообще как-либо связаны с полицией. Помимо этого, через такую связь с Гестапо, был бы отброшен наиболее важный принцип СД, а именно, независимость от любого ведомства, но работа без какой-либо индивидуальной ответственности и вне связи с остальными отделами, полностью независимо. Только это оправдывало СД при упрёках других отделов по её критике, которая, иначе не могла бы считаться объективной критикой, а считалась бы мнением одного отдела против того или другого. Конечно, это привело к совершенно новому разногласию. Гиммлер упрекал меня очень грубыми словами и попросил не пытаться его учить чему-либо. Он точно знал, что лучше служит интересам СС, и какой смысл имеет для него корпус государственной безопасности. Меня отпустили с недовольством, и это был второй раз за девять лет моей деятельности в СД, когда у меня был шанс поговорить с Гиммлером наедине. Когда в январе 1943, Кальтенбруннер принял должность и стал преемником Гиммлера, Гиммлер сказал об управлении IIIи его начальнике ироничными словами и сказал  о том, что оно было «стражем священного грааля национал-социализма и тех в СС, кто оплакивает разбитые идеи» и думал о том, что всё потеряно. Таким образом, нас снова публично обозвали лишними, пессимистами и пораженцами. Но только теперь в СД начался настоящий кризис, потому что после Сталинграда, условия в Германии становились всё более и более сложными. Чем более сложными были эти условия, тем более критичными становились, конечно же, доклады СД. И теперь, Гиммлер уже не был готов покрывать такую деятельность СД, но напротив, он использовал жалобы своих коллег в ведомства Рейха и давил ими на СД.

Я приведу вам несколько примеров. Весной 1943 Геббельс попытался действовать силой – или можно назвать это театром одного актёра – для получения внутренней власти в Германии. Это был знаменитый съезд в Спортпалац, знаменитая декларация о тотальной войне. Геббельс на следующее утро сам попросил доклад от СД об эффекте съезда; и он получил этот доклад. В докладе говорилось о том, что среди населения всей Германии, во всех округах, данная декларация в Спортпалац не одобряется и не поддерживается, и что её называют театральной постановкой. Это привело к тому, что Геббельс добился запрета «докладов из Рейха». Эти доклады из Рейха являлись сводками докладов от СД обо всех сферах, которые мы направляли всем ведомствам Рейха, и в административной практике Рейха являлись единственным источником информации ведомств о сложностях у других ведомств. Этим, наиболее важные наиболее важные функции СД отменялись и уничтожались.

Причинами, которые он привел, было то, что эти доклады были настолько пораженческими, что даже министр Рейха Ламмерс^[12] и Геринг, которые из-за своего давления, были единственными кто получал эти доклады и всю остальную информацию, не смогли преодолеть это поражение. Гауляйтер Кох, посланник Рейха на оккупированных восточных территориях, имевший свою информационную службу в партийной канцелярии узнал о том, что доклады которые готовлю я, выступают против его силовой политики в России. Он пожаловался рейхсфюреру СС, и рейхсфюрер СС написал письмо Кальтенбруннеру в котором проинструктировал его наказать управление IIIи его подчинённые отделения в Рейхе путём выговора его начальнику и пригрозить ему, что если ненужные доклады не прекратятся,  СД будет полностью ликвидировано, а начальник арестован. Борман и Лей шли в этом направлении, Лей не сообщая нам, запретил должностным лицам и профсоюзным руководителям Германского трудового фронта работать с СД, Борман пригрозил разговором с фюрером, который приведёт к тому, что фюрер поставит на место начальника управления III, и его люди будет работать более продуктивно.

Когда, несмотря на это, я продолжил рассылать свои доклады, Борман в 1944 также запретил партийным чиновникам, партийным филиалам и партийным работникам, вплоть до секретарш как-либо взаимодействовать с СД. Эту борьбу Борман продолжал до апреля 1945; и это была настолько тяжёлая борьба, что даже Кальтенбруннер, который полностью одобрял мою работу, срочно попросил меня прекратить доклады по Рейху, или, по крайней мере, маскировать их как доклады о противниках или саботаже. Доклады того времени относительно ситуации с руководством в Рейхе, которые попали в руки англичан, показывали  союзникам, что от такой манеры докладов не отказывались несмотря ни на что, и несмотря на угрозы всё ещё возможно было представлять фюреру серьезные доклады о ситуации с руководством в Рейхе, о полном внутреннем разложении руководства, и о крахе воздушных сил, путём обходных каналов.

По моим сведениям – это является трагедией СД – это были единственные доклады, которые в разгар катастрофы представлялись Гитлеру. Я сам не знал Гитлера лично, как и не имел возможности представить ему доклад или даже поговорить с ним.

Ашенауэр: Как получилось, что вы были назначены в министерство экономики Рейха?

Олендорф: Моему профессиональному росту удовлетворяла работа в рейхсгруппе «Торговля». Эта работа имела большую важность и значение чем обычно для группы профессиональной организации, потому что смежные группы промышленности, ремёсел, банков, страховых компаний и транспорта не имели у себя политиков. Они не были готовы к политической работе над политикой экономических министерств, в особенности министерство вооружений, которое ограничивало и отчасти было разрушительным для них. Так как я вошёл в эту политику с политической аргументацией, моя собственная значимость в экономической политике была гораздо больше, чем можно понять с точки зрения коммерции. Это усиливалось тем фактом, что даже в министерстве экономики не имелось политических личностей, которые были готовы обсуждать разногласия с партией или политической персоной Шпеера^[13], который был доверенным представителем фюрера по оборонным вопросам. Таким образом, в 1939 и 1940 годах, из рейхсгруппы «Торговля» мы являлись основными консультантами в сфере экономической политики против всех коллективистских и социалистических тенденций, которые были связаны с именами Шпеера и Бормана.

Функ^[14] соглашался с моей деятельностью. Он в особенности одобрял мою работу против так называемой самоответственной экономики, то есть, против условий при которых государственная власть исчезала, а вместо государства, появлялись экономические руководители, которые брали на себя государственную власть, но в то же время являлись конкурентами друг друга. Это не только открывало врата для широкой коррупции, но и создавало для меня основное условие для экономического поражения в войне, потому что конкуренты были не готовы раскрывать своё действительное производство конкурентам. Большие массы людей чувствовали себя столкнувшимися не с объективным государством, а отдельными гиенами и монополистами. Поэтому, разногласия между экономикой и государством становились больше и больше. Функ одобрял эти мои доклады и поэтому, попросил моего вхождения в министерство экономики Рейха.

Весной 1943, я стал вторым государственным секретарём министерства экономики. Гиммлер категорически отказал в моём переводе в министерство экономики Рейха и по этой самой причине, это заставило Функа просить моего перевода в министерство экономики Рейха. Гиммлер также осознавал значимость такого экономического развития как монополистический капитализм, которого мы ещё не знали. Но в письме ко мне он отказал в моём переводе в министерство экономики, приведя причину того, что он не хотел, чтобы начиналась борьба фюрера СС с капитализмом, потому что такую борьбу уже нельзя было вести во время этой войны. После краха министерства экономики летом 1943 Функ снова попытался, и тактическим манёвром добился принятия Гиммлером решения; и Гиммлер согласился.

Ашенауэр: Какой была ваша последняя дискуссия с Гиммлером?

Олендорф: Мои отношения с Гиммлером ухудшились ещё сильнее, потому что моя новая работа в министерстве экономики Рейха добавила к старому кризису, то, что требовалось сделать и, что наши предшественники не могли сделать. Мы попытались вынудить Поля и главное административно-хозяйственное управление выложить карты об СС на стол. Мы говорили ему, что мы не поддерживаем никакое дальнейшее расширение структуры СС ни в Германии, ни в зарубежных странах. В ходе этих разногласий, Гиммлер, летом 1944, послал за мной и Хайдером государственным секретарём министерства экономики для прибытия в Берхтесгаден. Он объяснил нам, почему нельзя следовать такой политике оппозиции его экономической деятельности. Мы отказали в каком-либо соглашении; но он уже создал свершившийся факт, в Венгрии заключив сделку с объединением Вайсса, обеспечив предприятие Вайсса для СС, Что касается нас, в данном случае правда была на нашей стороне; и как обычно не повлияв на нас, он использовал другой повод для начала новой переписки очень серьёзного и клеветнического характера. Причиной был план экономической реформы, которые я подготовил осенью 1944. Он был разработан в экономической сфере, по крайней мере, для создания упорядоченной и выстроенной администрации. Гиммлер поначалу согласился, пока не возразил Борман, потому что он предотвращал всякую консолидацию в государстве и более того не хотел урезания власти и полномочий гау, что он считал антипартийной мерой.

Гиммлер изменил своё мнение и согласился с Борманом. Он развенчал мои предложения по реформе, которые как он сказал, были академическими докладами, представляющими собой отбросы интеллигенции. Но в конце, у наших отношений был иной характер. В последнюю ночь перед крахом, я передал свои квартиры в Фленсбурге и Плёне Гиммлеру. Только теперь начались серьёзные дискуссии, и теперь он был более доступным. Можно сказать, что это были хорошие дискуссии между нами – только конец, был больше похож на начало, потому что в конце я попытался заставить его не только распустить Вервольф[15], которым он занимался, но также распустить СС и сдаться союзникам. Пытаясь заставить его это сделать я, доносил до него, что только он один может ответственно объяснить союзникам задачи, которые он ставил СС, и он возьмёт за них ответственность. Он отказался и сбежал, не сказав до свидания.

Председательствующий: Какой была дата дискуссии с Гиммлером, когда свидетель рекомендовал распустить СС и перейти к союзникам?

Олендорф: Ваша честь, это было 9 мая 1945.

Председательствующий: Что же, тогда всё было кончено, не так ли?

Олендорф: Нет; ещё не было кончено образно говоря, потому что фленсбургское правительство было у власти, и союзники соглашались с этим фленсбургским правительством. Данное правительство было официально у власти до 23 мая 1945, хотя и всего лишь на территории ландрата. Между 9 и 23 мая, все ещё шли правительственные перетасовки. Только тогда Гиммлер покинул правительство как министр Рейха и командующий армии резерва. Он верил в то, что через своего офицера Шелленберга союзники захотят вести с ним переговоры и будут нуждаться в нём как факторе порядка в Европе. На эти разговоры Шелленберга через Бернадотта[16], начальника Красного креста в Швеции, с Черчиллем[17] и британским правительством, Гиммлер полагался до дня своего побега, фактически даже до дня перед смертью. Даже после побега он присылал мне одного или двух ординарцев каждый день с запросом о том вернулся ли Шелленберг из Швеции, и не ответил ли фельдмаршал Монтгомери[18] на его письмо от 9 мая.

Председательствующий: Но, когда вы говорите, что 9 мая вы обсуждали, должны ли вы уйти к союзниками, это как обсуждение того, должна ли мышь придти к коту. Вы уже сдались.

Олендорф: Да, но как я сказал, этот небольшой округ фленсбургского правительства, в местности Мюрвик и Глюксбург, не сдались, потому что в данном месте велись официальные переговоры между контрольной комиссией союзников с правительством и главой правительства Германского Рейха. Ваша честь я могу обратить ваше внимание на то, что на переговорах о капитуляции, союзники попросили Йодля[19], Кейтеля и Фридебурга[20] удостоверить официальное положение Дёница[21] в качестве главы государства, и он с правительством оставался у власти до 23 мая 1945.

Председательствующий: Но вы серьезно верите в то, что вы могли успешно держаться против объединённой мощи союзников после 8 мая, не так ли?

Олендорф: Нет. Ваша честь, я думаю мы недопоняли друг друга, потому что у меня было только два намерения. Первым было предотвратить формирование подразделениями СС подпольных движений. Поэтому я попытался заставить Гиммлера распустить СС официально, для того, чтобы они предстали перед судьбой, и насколько возможно работали с союзниками в положительном смысле. Я также попытался заставить Гиммлера уйти к союзникам и предоставить себя в распоряжение союзников, для того, чтобы он мог рассказать им о задачах СС, почему он давал им эти задачи, и отвечать за них.

Председательствующий: Вы находились в ежедневном контакте с Гиммлером после 8 мая?

Олендорф: Да.

Председательствующий: До какого времени?

Олендорф: По крайней мере, до 19 мая, мне кажется даже до 21-го через ординарцев. Он замаскировался и жил под прикрытием, что затем привело его в лагерь военнопленных.

Председательствующий: Как вы оказались у союзников?

Олендорф: Когда Гиммлер сказал мне, что мне следует опасаться за себя и опасаться за свою жизнь, я сказал ему, что я уже настроен на то, чтобы передать себя в распоряжение союзников и взять на себя ответственность за то, что сделал в СД. Я не мог оставить ответственность на кого-то другого; хотя меня не арестовали вечером, когда арестовывали остальное правительство, после того как я три раза попросил, я добился своего ареста.

Председательствующий: Когда это было? Какая дата?

Олендорф: Это было 23 мая.

Председательствующий: Тогда вам оказали услугу, арестовав вас?

Олендорф: Да, 23 мая.

Ашенауэр: Свидетель, вы добровольно вызвались для кампании в России?

Олендорф: Нет, напротив. Дважды меня направляли ехать в Россию и дважды я отказывался. Затем я получил третий приказ, который уже не мог избежать.

Ашенауэр: Почему Гейдрих с самого начала не отдал приказа? Довольно необычно вести переговоры с кем-либо из подчинённых?

Олендорф: Он был вынужден так делать, постольку, поскольку я был призван в рейхсгруппу «Торговля» - у меня в военном билете была отметка, обязывающая меня в случае войны находится в распоряжении рейхсгруппы «Торговля», поэтому, требовалось, чтобы этот приказ был заменён приказом Гейдриха. Это случилось в третий раз приказом, таким образом, рейхсгруппа «Торговля» отозвала отсрочку. Теперь я был призван рейхсфюрером СС; командование военным округом получило уведомление о том, что я должен быть направлен в зарубежную страну с секретной миссией рейхсфюрера СС. После этого я стал доступен для главного управления безопасности Рейха. Теперь мне поставил отметку в военном билете начальник полиции безопасности и СД.

Ашенауэр: Пожалуйста, поясните юридическое положение вашего членства в СД, когда вы были призваны в 1941?

Олендорф: В 1936, я поступил в СД, когда мне поручили работу по созданию критической военно-информационной службы. Когда эту работу у меня отобрали, я попросил отставки. В этом мне было отказано в 1938. Я смог лишь отказаться от полной ставки. Ситуация с начальником полиции безопасности и СД была такой же сложной как и в других организациях СС, потому что никто не заключал трудовые договоры. Это было просто одностороннее согласие на верность, и кроме того одновременно со вступлением в СС, существовали условия военного подчинения. Можно было одновременно быть военным подчинённым. Моему новому прошению об отставке в ноябре 1939 снова отказали. Теперь положение начальника полиции безопасности и СД стало ещё сильнее. Между тем путём распоряжения полиции безопасности и СД придавался военный чрезвычайный статус, и в новом распоряжении было добавлено, что даже прошение об отпуске в данной организации запрещается. Такое прошение являлось наказуемым. Таким образом, невозможно было после 1939 просить об отпуске. Это последнее замечание применимо к общим условиям, поскольку по желанию рейхсфюрера СС, у меня была возможность в ноябре 1939 заявить новое прошение. Поэтому, когда я был призван на русскую кампанию в 1941, я не являлся добровольным сотрудником СД или СС. Я был призван для кампании.

Ашенауэр: Как проходило формирование айнзацгрупп и айнзацкоманд? Они являлись частью служб управлений секретной полиции и СД?

Олендорф: Айнзацгруппы и айнзацкоманды не были ни службами, ни частями организации главного управления безопасности Рейха. Они являлись мобильными подразделениями, созданными с единственной целью, которая подразумевала конкретные задачи. Сотрудники айнзацгрупп и айнзацкоманд либо призывались, либо отбирались из сотрудников полиции безопасности и СД. Или в большой степени их призывали, например, как водителей или переводчиков, в то время как большой группой айнзацгрупп, по приказу Гиммлера, были роты Ваффен-СС или регулярной полиции. Эти айнзацгруппы и айнзацкоманды не являлись службами или ведомствами, они были военными подразделениями.

Ашенауэр: Цели и приказы айнзацгрупп доводились до сотрудников и руководителей, когда их призывали?

Олендорф: Нет. Этого не делалось. Руководителям и сотрудникам приказали явиться в Дюбен или Претч в Саксонии. Они не получили никакой информации, что им придётся делать или какими будут их предположительные задачи. Даже после начала действий, командиры и сотрудники не знали об этом.

Ашенауэр: Когда до вас был доведён оперативный район?

Олендорф: Это стало известно незадолго перед отбытием в Россию, за три дня.

Ашенауэр: Когда был отдан приказ о ликвидации отдельных элементов населения СССР и кем он был передан?

Олендорф: Насколько я помню, данный приказ был отдан одновременно, когда был доведён оперативный район. В Претче, начальники управлений Iи IVоберштурмбаннфюреры Штреккенбах и Мюллер вручили приказ, который был отдан Гиммлером и Гейдрихом.

Ашенауэр: Какой была формулировка приказа?

Олендорф: Этот особый приказ, как таковой, гласил следующее: в дополнение к нашей общей задаче полиции безопасности и СД, айнзацгруппы и айнзацкоманды имели миссию защищать тыл войск, убивая евреев, цыган, коммунистических функционеров, активных коммунистов и всех лиц которые угрожают безопасности.

Ашенауэр: Какими была ваши мысли, когда вы получили данный приказ об убийствах?

Олендорф: Немедленным моим и остальных человек чувством был общий протест. Оберштурмбаннфюрер Штреккенбах выслушал этот протест и даже привёл нам кое-что чего мы не могли знать, но в то же время он сказал о том, что даже он сам наиболее решительно протестовал против похожего приказа в польской кампании, но Гиммлер жестоко отругал его, заявив о том, что это был приказ фюрера, который должен исполняться, для того, чтобы добиться военной цели уничтожения коммунизма на все времена, поэтому, приказ должен был быть принят к исполнению без задержки.

Ашенауэр: Вы считаете его оправданным?

Олендорф: Нет; я не считаю его оправданным, потому что совершенно независимо от необходимости принятия таких мер, эти меры имели бы морально-этические последствия которые потрясли бы разум.

Ашенауэр: Вы знали о планах и директивах, которые имели целью уничтожение на расовой или религиозной почве?

Олендорф: Я прямо заверяю вас, что я не знал о таких планах, ни призывался к содействию в них. Обергруппенфюрер Бах-Зелевски дал показания во время большого процесса о том, что рейхсфюрер СС на секретном совещании со всеми обергруппенфюрерами дал знать, что целью было уничтожение тридцати миллионов славян. Я повторяю, что ни получал такого приказа и даже не имел малейшего намёка на то, что такие планы или цели существовали в русской кампании. Это правда не только для славян, но и для евреев. Я знал, что в 1938, 1939 и 1940, не существовало никаких планов по уничтожению, но напротив Гейдрихом при содействии еврейских организаций, готовились программы эмиграции из Германии и Австрии; создавались финансовые фонды для помощи бедным евреям эмигрировать. В 1941 я лично помогал в отдельных случаях, где например, представитель И.Г. Фарбен позвонил мне для того, чтобы преодолеть трудности с государственной полицией, когда они планировали также разрешить эмигрировать так называемым носителям секретов. До самого конца я добивался предоставления такой помощи. Таким образом, в начале русской кампании, у меня было причины предполагать, что приказ о казни, который был отдан, означал, что планировалось какое-либо уничтожение или казнь. В течение моего времени в России, я направил много докладов начальнику полиции безопасности и СД в которых я сообщал о хорошем взаимодействии с русским населением. Им никогда не возражали. Когда Гиммлер был в 1941 в Николаеве, он не упрекал меня за это, ни давал других директив. Я скорее убеждён, что там, где такое уничтожение проводилось, оно проводилось не по приказу центральных ведомств, а являлось работой отдельных людей.

Ашенауэр: Вы когда-либо думали о законности такого приказа фюрера?

Олендорф: Конечно. Я знаю историю коммунизма. Из теории Ленина и Сталина и из стратегии и тактики большевистской мировой революции, я знал о том, что большевизм не признавал иных правил кроме тех, что вели к достижению его цели. Практика большевизма в русской гражданской войне, в войне с Финляндией, в войне с Польшей, при оккупации балтийских стран и Бессарабии, дала нам гарантию и уверенность в том, что это не только теория, но и практика, и похожим образом следовало ожидать, что в этой войне никакое международное право действовать не будет. Это было правдой для международных конвенций, которые Россия официально денонсировала германскому правительству, так же как и для международных правил и обычаев войны, и это было правдой, потому что в соответствии с той же коммунистической идеологией правила и обычаи могут возникать только между партнёрами стоящими на одной идеологической платформе. Также как другой класс это внутренний противник, который должен быть уничтожен любой ценой, в соответствии с этой же идеологией другое государство, которое не представляет большевистскую систему это внешний противник, который должен быть уничтожен, также как и класс уничтоженный внутри. Правила подстраивались в соответствии с государственной чрезвычайностью. В данном отношении мне было ясно, что в этой войне против большевизма Германский Рейх оказался в состоянии военной чрезвычайности для того, чтобы бороться с таким противником на его земле – определение этого могло быть только вопросом, о котором могло решать верховное руководство, которое вело войну не на жизнь, а на смерть своего народа; и которое, по моему мнению, точно верило в то, что ведёт её для Европы и даже более того не было сомнения в том, что для нас четырёхлетний план, также как события 1938 и 1939, были для Гитлера не чем иным как обеспечением отправной точки для этой войны против большевизма, которая считалась неизбежной.

Председательствующий: Свидетель, когда вы ссылаетесь на русскую практику в войне с Польшей, вы ссылаетесь на войну 1939, когда Россия была вашим союзником?

Олендорф: Да. То, что Россия тогда была нашим союзником, не имеет отношения и не меняет этот предмет.

Председательствующий: Нет, я лишь спросил на какую войну вы ссылаетесь?

Олендорф: Да, на эту войну.

Председательствующий: Да. Что же, Германия тогда показывала такие же практики?

Олендорф: Я не знаю о том, чтобы это происходило в такой же степени. То, что нарушения были нельзя сомневаться.

Председательствующий: Вам кажется, что они не были такими распространёнными как позднее возникли в вашей войне против России? Мне так кажется?

Олендорф: Да.

Ашенауэр: По вашему мнению, человек, который получил такие приказы, обязан был проверить их, когда он получал их?

Олендорф: Это невозможно, ни юридически ни практически. В соответствии с общей юридической интерпретацией в Германии, даже у судьи не имеется возможности исследовать законность закона или приказа, столь же мало её у административного сотрудника по проверке административного указа верховной власти. Но даже если бы это можно было предполагать, в силу положения каждого подсудимого, у нас не было возможности судить о ситуации. Это также соответствует моральной концепции, которую я понимаю как европейскую традицию, о том, что никакой подчинённый не вправе выяснять полномочия верховного главнокомандующего и главы государства. Его судит только бог и история.

Ашенауэр: Разве статья 47 военно-уголовного кодекса предоставляет вам повод интерпретировать такое исполнение приказа по-другому?

Олендорф: Я не могу представить, что статья, которая была создана для предотвращения эксцессов отдельных офицеров или военнослужащих оставляет открытой возможность считать верховный приказ верховного главнокомандующего преступлением. Помимо этого, вновь с учётом континентальной концепции, глава государства не может совершить преступление.

 

***************************

 

Ашенауэр: В чём заключается ваше убеждение в подлинной подоплёке приказа фюрера который отдали вам?

Олендорф: У меня не было причины, и сейчас нет думать о том, что были какие-либо другие цели кроме как цель любой войны, а именно незамедлительное и постоянное обеспечение безопасности своей реальности от той реальности, из-за которой возник вооружённый конфликт.

Ашенауэр: Обвинение говорит о том, что содержание приказа и его исполнение являлись частью систематической программы геноцида, целью которой было уничтожение зарубежных народов и этнических групп. Пожалуйста, вы прокомментируете это?

Олендорф: У меня не было никакого случая полагать о таком плане. Я заверяю вас, что я ни участвовал в планах, и не видел никакой подготовки к таким планам, которая бы позволила мне полагать о том, что такой план существовал. То о чём говорили мне, была безопасность наша и тех лиц, чьей безопасности должны были угрожать.

Ашенауэр: Какие наблюдения вы сами сделали в России об объективной предпосылке того, что казни населения, в соответствии с приказом фюрера были необходимыми?

Олендорф: Опыт в России раз и навсегда показал мне, что там пропаганда Геббельса не говорила достаточно правды. Я убедился в том, что это такое государство, которое для достижения своих внутренних целей, вырвало много миллионов у своих семей; в процессе отделения кулаков оно три раза забирало взрослое население из сельских районов. Такое государство следовало учитывать ещё меньше чем зарубежное население.

Было очевидно, что количество евреев в населении в целом в России, в соотношении с их количеством в крупном администрировании, было очень, очень небольшим. Обвинение представило доклад айнзацгруппы армии. В данном докладе в приложении № 2 объясняется ситуация еврейства в Крыму. К сожалению, приложение недоступно. Оно бы показало, что, например, в Крыму, до 90 процентов административных и ведущих властных позиций занимали евреи. Информационная служба в этой же сфере, разговоры с бесчисленными украинцами и русскими и татарами, и документы представленные обвинением показывают, что таким было дело не только в Крыму. Для нас было очевидно, что еврейство в большевистской России, действительно играло диспропорционально важную роль.

Три раза я присутствовал при казнях. Каждый раз я видел одно и тоже, что я сильно уважал, что евреи, которых казнили, шли на смерть с «Интернационалом[22]» и восхваляя Сталина. То, что коммунистические функционеры и активные руководители коммунистов на оккупированной территории России выступали, как подлинная постоянная угроза германской оккупации показывают документы обвинения.

Было совершенно точно, что эти лица, без всякого сомнения, последуют  призыву Сталина о безжалостной партизанской войне. Устно и в письменном виде, большевики с энтузиазмом подтверждали тот факт, что эта партизанская война ведётся не только коммунистической партией и не только коммунистическими функционерами; но как просил Сталин, она велась населением, крестьянами, рабочими, мужчинами, женщинами и детьми. Эта же литература горда тем фактом, что она велась с огромным вероломством и коварством, к чему призвал Сталин для успешного ведения войны. Таким образом,  наш опыт в России явно подтверждал большевистскую теорию и практику, о которых мы знали раньше.

Ашенауэр: Какие приказы вы отдали айнзацгруппе и айназцкомандам по обеспечению безопасности тылового района при убийствах отдельных элементов гражданского населения?

Олендорф: Перед тем как я дам показания по различным фактам, я хочу сказать следующее: сотрудники моей группы, которых обвиняют здесь, находились под моим военным командованием. Если бы они не исполняли приказы, которые им отдали, я приказал бы казнить их. Если бы они отказались исполнять приказы я бы заставил их отвечать передо мной. В этом нет сомнения. Любой на фронте, кто в чём-то отказывается незамедлительно сталкивается со смертью. Если бы отказ произошёл иным образом, военно-полевой суд высшего руководителя СС и полиции имел бы такие же последствия. Юрисдикция военно-полевых судов была широкой, но приговоры СС были ужасными. Приказы о казнях отданные ранее в Претче были доведены до всех командиров айнзацгрупп или руководителей айнзацкоманд, которые были собраны вместе перед началом русской кампании. Их никогда не отменяли. Таким образом, они действовали в течение всей русской кампании пока там были айнзацгруппы. Таким образом, следовательно, никогда не требовалось никакой инициативы отдавать другой приказ, и я не отдавал индивидуального приказа убивать людей. Я подчёркиваю это, при том, что мне говорили в Англии два с половиной года назад о том, что русские нашли письменный приказ. Моей миссией было следить за тем, чтобы общий приказ исполнялся настолько гуманно насколько допускали условия. Поэтому я просто отдавал приказы о способе проведениях этих казней.

Ашенауэр: Какими были эти приказы?

Олендорф: Эти приказы имели своей задачей насколько возможно облегчить её для несчастных жертв и предотвратить жестокость людей, ведущую к неизбежным эксцессам. Поэтому я сразу приказал о том, чтобы столько жертв доставлялись к месту казни со сколькими могла справиться расстрельная команда. Любые индивидуальные акции отдельных людей запрещались. Айнзацкоманда расстреливала по-военному только по приказам. Было строго приказано избегать всякого недостойного обращения, раздевание не разрешалось. Изъятие личного имущества не допускалось. Публичность не допускалась, и как только было заметно, что человек радуется, проводя казни, приказывалось о том, чтобы такой человек больше в них никогда не участвовал. Человек не мог вызваться добровольно, им приказывали.

Ашенауэр: Что вы делали для предотвращения широкой интерпретации этих приказов о казнях?

Олендорф: Запрещалось, чтобы команды проводили какие-либо казни вне территории, оккупированной германской армией. Это стало необходимым в Черновцах. Это было в особенности необходимо после вступления 10000 румын в немецкий оккупационный район, и это стало острым для Одессы, когда румыны пытались проводить казни за рамками наших приказов. Команды имели приказ во время казни коммунистов, казнить только тех лиц, которые подтвердили поступками и поведением явную угрозу безопасности. Семьи никогда не захватывались, ни у тех высших функционеров ни у комиссаров, ни у других лиц. Если, с другой стороны, говорилось о том, что детей казнили в Керчи, это делалось без какой-либо связи с айнзацкомандой там.

Ашенауэр: Почему вы не предотвращали ликвидации?

Олендорф: Даже если бы я использовал самый жёсткий стандарт судждения об этом, у меня было настолько же мало возможности как и у любого из со-подсудимых для предотвращения данного приказа. Была лишь одна вещь, бессмысленное мученичество путём самоубийства, бессмысленное, потому что это бы не изменило ничего в исполнении приказа, так как это не был приказ СС, это было приказ верховного главнокомандующего и главы государства; он исполнялся не только Гиммлером и Гейдрихом. Армия тоже должна была его исполнять, высшее командование армии также как командующие на востоке и юго-востоке, которые являлись вышестоящими командующими для айнзацгрупп и айнзацкоманд. Если бы я мог представить теоретическую возможность, тогда существовал только отказ со стороны тех лиц, которые находились наверху иерархии и могли обращаться к верховному главнокомандующему и главе государства, потому что только у них была возможность получить к нему доступ. В конце концов, они были высшими носителями ответственности за оперативные театры.

Председательствующий: Доктор Ашенауэр, могу я задать вопрос?

Свидетель, как я понял, вы сказали, что верховный главнокомандующий на Востоке, то есть, Вермахт также имел приказы по проведению программы казней?

Олендорф: Я знаю, что верховное главнокомандование представило командующим в восточной кампании, которых собрали 30 марта, не только информацию о планируемых мероприятиях, но также директивы о поддержке исполнения таких мероприятий. Факт, что подразделения СС и полиции использовались для данных казней имел лишь один повод; а именно, то, что не имелось гарантии систематического исполнения данных приказов армейскими частями, но ожидалась деморализация войск при их использовании. Так как развивалась война на юго-востоке от этого отказались.

Председательствующий: Вы хотите сказать, что командующий армией не только одобрял, но и оказывал активную поддержку?

Олендорф: Да. Это я и хочу сказать. Если я могу привести вам два примера этого, казни в Симферополе айнзацкоманды 11bпроводились по приказу армии, и армия обеспечивала грузовиками и бензином и водителями для того, чтобы доставлять евреев в места казней. Аресты заложников прямо проводились по приказу командующего моей армии. Он не соглашался с казнями этих заложников, потому что количество казней не казалось ему достаточно высоким, и после он говорил Зайберту, подсудимому здесь, сказать мне о том, что соответственно проведёт соответствующее количество казней.

Ашенауэр: В Николаеве вы не пытались отговорить рейхсфюрера СС от этого приказа?

Олендорф: Обстановка в Николаеве была в особенности подавляющей в моральном смысле, из-за соглашения с армией, мы исключили из казней большое количество евреев, фермеров. Когда рейхсфюрер СС был в Николаеве 4 или 5 октября, меня упрекали за эту меру, и он приказал, чтобы, соответственно даже вопреки воле армии, проводились запланированные казни.

Когда рейхсфюрер СС прибыл в мою штаб-квартиру, я собрал всех доступных командиров айнзацгрупп. Рейхсфюрер обратился к этим людям и повторил строгий приказ убивать всех из тех групп, которые я обозначал. Он добавил, что только он несёт ответственность перед фюрером. Никто из людей не понесёт никакой ответственности, но он требовал исполнения приказа, даже зная о том, насколько были жестокими эти меры.

Несмотря на это, после обеда, я поговорил с рейхсфюрером и отметил ему нечеловеческое бремя которое ложилось на людей убивавших всех этих гражданских. Я даже не получил ответа.

Ашенауэр: Вы не могли отказаться поддерживать исполнение этого приказа?

Олендорф: Для этого у меня должно было быть чувство незаконности и возможность обратиться к высшей власти, но ничего такого у меня не было.

Ашенауэр: Спустя некоторый промежуток времени, вы не могли попытаться избежать этого приказа болезнью?

Олендорф: До тех пор пока я мыслил политически, я уже не считал себя отдельным лицом, которое может думать и отвечать только за себя. После того как я стал начальником айнзацгруппы я ощущал ответственность за 500 человек из этой группы. Симулировав болезнь, я мог избежать этой миссии, но я бы предал своих людей, если бы я оставил командование. Я не мог оставить эту задачу и не был убеждён в том, что мой преемник позаботиться об этих людях также как я. Несмотря на всё, я считал это своим долгом и сегодня считаю, что это более важно, чем дешёвые аплодисменты, которые я мог получить, если бы тогда предал своих людей симулировав болезнь.

Ашенауэр: Вы отдавали приказы о казнях?

Олендорф: Нет.

Ашенауэр: В чём заключалось ваше участие при проведении данных казней?

Олендорф: В трёх моментах. Насколько позволяли транспортные условия, перед крупными казнями я сам убеждался в том предприняты ли на месте казни меры, которые позволяли следовать условиям, установленным мною для этих казней.

Второе, для того, чтобы снять некоторое бремя с команд, я приказывал о том, чтобы сдержанных коммандос придавали той команде которая должна была проводить казнь, и третье, что, насколько возможно, я пытался либо лично или через своих людей проводить неожиданные инспекции во время казней. Таким образом, я хотел убедиться, в том, как исполняются мои приказы о способе казне.

Ашенауэр: В обвинительном заключении говорится о том, что задачей айнзацгрупп было, во-первых сопровождение германской армии на восточных территориях и ликвидация советских функционеров, цыган, евреев и иных элементов гражданского населения, которых считали расово низшими или политически нежелательными. Свидетель, что вы на это скажете?

Олендорф: Первое, айнзацгруппы и айнзацкоманды никогда не имели задачи ликвидировать группы населения, потому что они были расово низшими, и это даже не являлось главной задачей. Это была дополнительная задача, которая сама по себе, была чуждой задаче айнзацгрупп и айнзацкоманд, потому что такая задача никогда не являлась задачей полиции безопасности или СД – и никогда, никоим образом, как это упоминалось в ином месте обвинительного заключения – она не готовилась к уничтожению и казням. Скорее, главной задачей айнзацгрупп и айнзацкоманд было гарантирование безопасности на территории армии на оперативном театре, и в рамках задачи обеспечения безопасности, приказ о казнях, конечно, являлся одним из основных приказов. Но в реальности, задача айнзацгрупп была положительной, если отойти от основного приказа об уничтожениях и казнях. Конечно, следует осознавать, что группа из почти 500 человек, которая в среднем была ответственной за район в 300 на 400 квадратных километров, не могла терроризировать такой район, даже если бы захотела так cделать. Поэтому, если мы разумно отнесёмся к этим задачам, называя только положительные, то такие развивались лично мною. Первый опыт я почерпнул, когда нам передали задачу армии по сбору перестоявших культур в Транснистрии. Большое количество коммандос неделями занимались только задачей сбора урожая в Транснистрии; я отдавал приказы о данных мероприятиях, которые основывались на моей политике в целом. Первое, учреждение самоуправления, каким оно было в общинах и поселениях, а также в муниципалитетах; во-вторых, признание частной собственности; в-третьих, выплата заработной платы: население получало за каждый пятый сноп от всего урожая. Я гарантировал эту заработную плату, даже румынскими властями. В-четвёртых, восстанавливались культурные места – то есть, население поддерживалось в восстановлении культурных центров и оно вдохновлялось на новую культурную жизнь. Не мне сейчас описывать или обсуждать успех, который был с населением в таких местах. Я могу лишь заявить о том, что из-за этих мер население было на нашей стороне, и оно само сообщало о любых беспорядках, которые могли происходить на этих территориях. Поэтому, таким положительным отношением к населению, можно было гарантировать внутреннюю безопасность территории, и действительно на нашей территории партизанское сопротивление не существовало, но оно формировалось внешними элементами и искусственно расширялось.

Что касается задач безопасности, также были задачи сообщения армии об атмосфере в населении, реакции населения на немецкие мероприятия и о том какие беспорядки и вред происходили в районе со стороны немцев. В такой обстановке можно было проводить плебисциты, которые были полезными для населения и которые экономили полицейские меры. Обстановка в Крыму была гораздо сложнее, хотя я был там дольше чем где-либо ещё, и у меня была возможность подготовить политические мероприятия. Даже там учреждение дружественных мер приводило к успеху в создании некого доверительного отношения между населением и ведомствами СД. Когда в январе 1942, возникла опасность того, что мы потеряем Крым, татары, также украинцы, добровольно предоставили себя в наше распоряжение для военной службы. Армия оставила на меня заниматься политической обстановкой в Крыму. Тогда я не мог принимать украинцев в армию, но татары абсолютно добровольно предоставили в моё распоряжение 10 процентов взрослого населения за три недели. Здесь, самоуправление и саморуководство были предоставлены всем частям населения, то есть, такие-то населённые пункт, такие-то общины с украинским большинством имели украинского мэра; татары имели своим мэром татарина; у греков был грек; и у русских русский. Эти меры распространились зимой в качестве поддержки, когда возникла угроза голода на юге. Таким образом, сама по себе задача обеспечения безопасности была положительной и должна была достигаться положительными мероприятиями.

Ашенауэр: Борьба с вооружёнными бандами относилась к вашей сфере?

Олендорф: Нет. Это не находилось в рамках моей сферы. Но в Крыму – в особенности после повторных высадок русских в Феодосии, Керчи и Евпатории с севера, востока и запада, с окончательной целью горы Яйлы – весь Крым систематически наполнялся вражескими агентами и шпионами, имевшими важные исполнительные задачи, например, разведывательные группы, они стали важной задачей, которую нам поставила армия. К моему величайшему сожалению силы армии в Крыму были настолько малы, что месяцами команда 10bи части команды 11bнаправленные на борьбу с вооружёнными бандами, находились под командованием армии, то есть, под командованием различных армейских подразделений, которые занимали сектора фронта. Мы сами были всего лишь подчинёнными и находились вне сферы деятельности.

Ашенауэр: Какие задачи дали вам как начальнику айнзацгруппы в рамках данной деятельности айнзацкоманд?

Олендорф: Согласно моему методу я имел очень небольшой состав штаба айнзацгруппы. Я имел одного или возможно двух, экспертов и одно адъютанта, подсудимого Шуберта, который также заведовал хозяйством. Таким был весь мой штаб который занимался этими вопросами. Я должен был находится в штаб-квартире армии, местных штаб-квартирах, то есть, для того, чтобы создавать и гарантировать постоянный контакт между армией и айнзацкомандами. Моей основной задачей было выполнение приказов начальника СД, полиции безопасности и слишком частых приказов армии и их согласование, и забота о том, чтобы айнзацкоманды, на основе общей обстановке в районе действовали тактически правильно. Таким образом, например, мы должны были охотиться на саботажников, вражеских агентов или готовить разведывательные доклады или собирать разведданные о партизанах или всё чего требовала обстановка.

Ашенауэр: Теперь я перехожу к документам….

 

***************************

Ашенауэр: Мой первый вопрос о предмете – приобщение обвинением в качестве доказательств против сотрудников айнзацгруппы Dэкземпляра 149 представленного  документом НО-2661, том IIID, и оно заметило, что оперативный доклад об обстановке № 10 касавшийся деятельности айнзацгруппы Dс 1 по 28 февраля 1942, показывает, что все еврейские районы на восточных территориях должны были быть очищены, путём перевозки евреев в гетто, а тех кто сопротивляется германским правилам будут расстреливать. Евреев также расстреливали бы, для того, чтобы предотвратить распространение эпидемий. Свидетель, вы это прокомментируете?

Олендорф: В документе обвинение начинает с ошибочного предположения, поскольку это не доклад айнзацгруппы D, потому что в данном документе независимо от отдельных докладов группы, проводится независимое подытоживание сводок из оригинальных докладов. Только по признакам территории можно сделать вывод о том какая территория обозначала отдельную айнзацгруппу. Об айнзацгруппе Dесть всего одно небольшое замечание три или четыре раза в этом длинном документе, содержание которого не имеет никакого отношения к предъявленным обвинениям. Данный абзац упоминался дважды. Как мне кажется, ошибка основана на том факте, что обвинение перепутало термин «восточная территория» - «Ostland». Очевидно она взяла термин «Ostland» для обозначения всей России, в то время как в действительности «восточная территория» в немецком использовании являлась административным термином под которым подразумевались три балтийских страны – Литва, Латвия и Эстония и обвинение в отношении айнзацгруппы Dэто содержание того о чём докладывалось с этой восточной территории.

Ашенауэр: Я покажу вам экземпляр 9, документ 2620-ПС, в томе 1, страница 40. Это ваши письменные показания от 5 ноября 1945 и там говорится:

«В течение года, в котором я был руководителем айнзацгруппы Dона (то есть айнзацгруппа) ликвидировала приблизительно 90000 человек». Что  вы имеете в виду под «приблизительно»?

Олендорф: Меня допрашивали о моей деятельности в айнзацгруппе два с половиной года назад и в течение всего этого времени, я всегда пытался избегать называть цифры, потому что я действительно не знаю о количестве казней.

Сегодня я не знаю, при каких обстоятельствах я подписал эти предложения. Это письменные показания, выбранные из десяти или двенадцати. Даже тогда, это «приблизительно» означало, что я на самом деле не знаю. Я могу заверить трибунал, что в своих любых устных замечаниях, которые я мог сделать в ходе этих допросов,  я насколько мог, вообще избегал называть цифры. Если конечно, цифра 90 000 называлась мной, я всегда добавлял к этому, что от пятнадцати до двенадцати процентов это задвоенный учёт. Это основано на моём опыте. Я уже не знаю, откуда я помню цифру 90000, потому что не вёл учёт этих цифр. «Приблизительно» должно означать, что это не точно.

Из документов обвинения становится, очевидно – и мои люди упрекали меня за это – что я ошибся, называв цифру 90 000. Очевидно, что я упоминал эту цифру в 90 000 добавив ряд других цифр. Я не упоминаю это для того, чтобы оправдать себя, так как я полностью убеждён в том, что это не столь важно было ли 40 000 или 90 000. Но я упоминаю это по той причине, что в ситуации в которой мы находимся сегодня, политически говоря, с цифрами обращаются безответственно. Материал и ценность человека становятся настолько неважными, что игра миллионами, кажется тоже не имеет особой важности.

Господин Ауэрбах упоминает цифру в 11 000 000 в отношении Германии. Ни малейшая часть из этих миллионов никогда не видела концентрационный лагерь. Международный Военный Трибунал называл цифру в 2 000 000 уничтоженных на восточных территориях. Обвинение на данном процессе немного более умерено и упоминает только 1 000 000. Не спроста обвинение рассматривает небольшой промежуток времени касающийся деятельности на восточных территориях, потому что после этого периода, там не было деятельности айнзацгрупп.

Но даже если я добавлю цифры упоминаемые обвинением в этих документах, цифра будет в 460 000. Я должен сейчас торжественно заявить, что в главном управлении безопасности Рейха, Гейдрих, Мюллер и Штреккенбах и все остальные кто знал об этих вопросах, намеренно преувеличивали и придумывали цифры по айнзацгруппам А, В и С. В случае с В, я имею в виду в особенности период Небе. Я убеждён в том, что эти цифры, которые, если я добавлю цифры в документах, даже не половина того в чём обвиняют меня, преувеличены в два раза. Мне кажется, совершенно очевидно, что эти цифры следует сравнить с другими и посмотреть на советские, большевистские цифры. Сравните эти цифры, как я скажу, с количеством гражданского населения, которое по этим же причинам – если и возможно по иным мотивам, но негуманным образом – было убито, потому что я находился в командовании айнзацгруппой.

Ашенауэр: Свидетель, вы говорите о преувеличении и задвоении. Вы ссылаетесь, когда вы утверждаете это, на документ НО-3148, экземпляр обвинения 95 и документ НО-3147, экземпляр обвинения 96?

 

***************************

Ашенауэр: Кроме того, на документ НО-3137, экземпляр обвинения 76; также документ НО-3159, экземпляр обвинения 85? В этих документах есть цифры, которые я хочу, чтобы вы прокомментировали.

Олендорф: Я хочу оспорить эту цифру, цифру упомянутую в томе II-С. Там говорится, что с 16 сентября по 30 сентября, 22 467 евреев и коммунистов были казнены и что итоговая цифра это 35 782. В документальной книге II-D, говорится ниже: «Айнзацгруппа D, дислокация Кикерино, командами данный район освобождён от евреев. С 19 августа по 25 сентября 8 890 евреев и коммунистов были казнены. Итоговая цифра 17 315». Здесь стоит вопросительный знак. В следующем предложении говорится: «В настоящий момент еврейский вопрос решён в Николаеве и Херсоне. В каждом случае выявлено приблизительно 5000 евреев». Это доклад об оперативной обстановке от 20 сентября. На следующей странице, документ НО-3147, экземпляр обвинения 96, это доклад об оперативной обстановке от 26 сентября 1941. Там ниже «Айнзацгруппы А» говорится о дислокации Кикерино. Я не знаю находился ли там действительно гарнизон айнзацгруппы А, но в любом случае я знаю, что данная дислокация никогда не была дислокацией айнзацгруппы D. В этом докладе об оперативной обстановке, почти буквально – ниже айнзацгруппы Dс дислокацией в Николаеве – перечисляются те же пункты, что и в докладе об оперативной обстановке от 20 сентября.

В своём обвинительном заключении обвинение говорит о том, что оно представило в качестве документального доказательства доклады о деятельности айнзацгрупп А и D; но до настоящего момента, помимо докладов айнзацгруппы армии, оно не представило никаких оригинальных докладов. Эти два последующих доклада об оперативной обстановке, которые можно было очень просто проконтролировать и проверить в Берлине, очень чётко показывают, насколько оригинальные доклады исключались из этих докладов об оперативной обстановке. По моему мнению, из докладов об оперативной обстановке, не единое предложение не может быть сопоставлено с оригинальным докладом айнзацгрупп и айнзацкоманд, но напротив, как становится очевидно из этих двух докладов, докладов об оперативной обстановке подготовленных по оригинальным докладам, они полны ошибок и не составлены с точки зрения передачи точных численных докладов.

Если бы в этом был смысл, можно было бы прикладывать эти доклады в копиях. Но фактически, они редактировались. По моим воспоминаниям, эти доклады о 5000 евреев в зоне Николаева верные, но конечно, только однажды, не дважды. Если теперь на странице 49, IIС, ниже 2 октября, (НО-3137, экз. обв. 76) говорится, что между 16 сентября и 30 сентября были казнены 22 000 евреев и коммунистов, то этого количества на данной территории айнзацгруппы не существовало. В течение этого времени айнзацгруппа была ответственной за операции на территории Николаева-Херсона и территории востока реки Днепр, насколько они находились на территории нашего командования. В докладе об оперативной обстановке от 18 октября, в документальной книге 2-D, на странице 60, (НО-3147, экз. обв. 96) говорится: «За отчётный период, решением еврейского вопроса занимались в особенности на территории востока от реки Днепр; новые территории занятые командами освобождены от евреев». Затем говорится: «включая территории к востоку от реки Днепр, были казнены 4091 еврей и 46 коммунистов». Данная цифра, прежде всего, находится вне времени 26 сентября и во-вторых она говорит о подлинной цифре, которая была на данной территории. Поэтому, становится, очевидно, что в таких обстоятельствах доклад от 22 октября не может быть правильным,. Здесь может быть только добавление или использование докладов другой айнзацгруппы. Должен быть другой экземпляр, номер которого я не помню, из которого это становится совершенно очевидным, а именно, доклад об оперативной обстановке начала ноября. Могу я взглянуть на него? Это должен быть оперативный доклад № 129 от 5 ноября 1941 (НО-3159, экз. обв. 85). Здесь приблизительно 4 недели позже этого доклада айнзацгруппы Dв тот период сообщавшей, что были казнены 11 000 евреев. Следует отметить, что в докладе об обстановке от 5 ноября, при том, что в октябре упоминалось общее количество в 40 000; доклад об обстановке ноября говорит о 31 000; Здесь противоречия которые нельзя устранить документами, которые подтверждают спорность доказательств из этих документов, не только в отношении цифр, но и отдельных докладов в этих документах.

Ашенауэр: Я далее представляю документ НО-2837, экземпляр обвинения 58. Это доклад об оперативной обстановке от 29 августа 1941. Кроме того, документ НО-2498, экземпляр обвинения 154, вы прокомментируете заявления в этих документах, о том противоречат ли заявления в них друг другу?

 

***************************

Ашенауэр: Теперь я возьму документ НО-4538, экземпляр обвинения 153. Обвинение вменяет, что айнзацгруппа Dпо своей собственной инициативе основала гетто и использовала евреев на исполнительной работе.

Олендорф: Из самого документа очевидно противоположное. Я цитирую буквально: «По инициативе айнзацкоманды румынский комендант города в старом городе создал еврейское гетто». Последующий доклад о том, что из этого гетто евреев направляли в рабочие группы это логичная мера, которую предпринял румынский комендант города, который был ответственным за управление гетто.

Ашенауэр: В том же томе есть документ НОКВ-641, экземпляр обвинения 155, который я вам представляю. Обвинение хочет доказать этим документом, что подразделения айнзацгруппы Dдобросовестно выполняли приказы о казнях.

Олендорф: Этот документ один из немногих, которые являются подлинными копиями оригинального доклада. Однако, из него не становится очевидным то, что хочет доказать обвинение.

На странице 43 буквально сказано: «в ином случае, все казни, которые были приказаны и проводились мною» - то есть человеком написавшим доклад – «проводились способом, приказанным айнзацгруппой D», что прямо противоречит заявлениям обвинения. Но этот документ очень интересен с другой стороны, на следующей странице и это двусмысленно. Сначала армия здесь даёт айнзацгруппе Dинструкцию, которая подписана IcAO(офицером контрразведки). Его звали Ризен и он был майором генерального штаба. Она контрассигнована «Ру». Это должно быть ошибка. Вероятно, следует читать «Ра». Это Ранк, начальник майора. Документ также говорит о том, что айнзацкоманда полиции безопасности с 22-й пехотной дивизией находится на фронте боёв дивизии. Это было условием, в котором оказывались все команды или тайлькоманды айнзацгруппы. Буквально говорится: «Ожидается, что все мероприятия, в особенности публичные казни в Геническе, создание и введение, и т.д., украинского охранного подразделения, и т.д., будут предприниматься по согласованию с офицером разведки». Документ говорит сам за себя и мне не требуется его комментировать, но так как сейчас рассматривается документ, я хочу разобраться с ещё одним положением документа, которое пока не обсуждалось. Хотя тогда я имел высшую власть, которую мог иметь по должности штандартенфюрер СС, и поскольку для армии это непривычно, в частности в случае с публичными казнями, чтобы приказ другого подразделения подписывал посторонний человек или, по крайней мере, не выше по званию, чем получивший приказ, майор здесь пишет начальнику айнзацгруппы, который является штандартенфюрером СС, который между тем тогда был даже выше по званию, чем оберфюрер.

 

***************************

Ашенауэр: Сейчас я возьму документальную книгу II-Cи покажу вам документ НО-2934, экземпляр обвинения 78. Он на немецкой странице 55, страница 4 самого документа, страница 6 оригинала, там есть следующее предложение: «Полески значительно разрушены. Румыны зарекомендовали себя повсеместными грабежами. До настоящего время погромов не достигнуто» Я хочу, чтобы вы прокомментировали данную цитату.

Олендорф: Предложение: «Погромов до настоящего временно не достигнуто» означает тактический термин для берлинского ведомства, потому что вопреки приказам из Берлина я запретил своим командам инициировать погромы. Я отказался проводить такие меры, потому что я не соглашался с методом и влиянием.

Ашенауэр: У меня есть документальная книга II-D. Я сошлюсь на документ НО-3359, экземпляр обвинения 84. Он на немецкой странице 7. Это доклад об оперативной обстановке от 8 апреля 1942. Из документа я цитирую следующее: «Жители деревни Лаки рядом с Бахчисараем находились в постоянном контакте с партизанскими группами; они предоставляли им жильё ночью и обеспечивали продовольствием. 23 марта карательная акция против деревни принесла такое количество продовольствия, на которое партизаны могли бы жить до следующего урожая. 15 основных участников, среди них мэр, были расстреляны, все жители были эвакуированы, а деревня сожжена». Я хочу, чтобы вы прокомментировали данный документ.

Олендорф: Этот документ пример для многих. Я хочу повторить и заявить снова о том, что борьба с вооружёнными бандами и ответные меры, которые проводились с такими деревнями, которые содействовали этим бандам, всё проводилось по приказу штаба антипартизанской войны; обычно эти акции проводились местными армейскими подразделениями, то есть полевыми дивизиями на соответствующей территории.

В этом докладе об обстановке, как и во многих остальных докладах, приводится общая деятельность и доклад об общей обстановке. Естественно это означало при донесении, что обсуждалась обстановка на соответствующей территории, а не только наша деятельность, но также все остальные события и происшествия на местности, вне зависимости от того, кто создавал эти ситуации.

Председательствующий:  Свидетель, для вашего сведения, посмотрите на страницу, о которой вы даёте показания и обратите внимание, в частности на фразу: «а деревня сожжена», пожалуйста, вы поясните, в чём заключалась военная цель уничтожения деревни? Для цели вопроса, предположим, что имелась причина ликвидировать тех, кто противостоял вашим силам, то есть партизан. К чему было физическое уничтожение зданий?

Олендорф: Эти деревни о которых я здесь говорил, находились у подножья гор Айла заполняя южную часть крымского побережья. В горах Айла в моё время было около 10 000 партизан. Естественно, эти партизаны были недостаточно обеспечены продовольствием, потому что в горах и на южном побережье уже был голод, даже в мирное время. Поэтому, деревни, в северной части, являлись естественными резервуарами продовольствия для южной части. Это означало, что эти деревни были единственными местами, в которые могли приходить партизаны, особенно зимой. Причина для сожжения и уничтожения этих деревень была двоякой; во-первых деревня, о которой говорится здесь была укрытием для партизан, и таким образом уничтожалась база для партизанской деятельности; и во-вторых, после постоянных угроз армии о сожжении деревень, если деревни активно поддерживают партизан, в том случае, когда деревня действительно поддерживала партизан это являлось устрашением для жителей других деревень.

Председательствующий: Очень хорошо.

Ашенауэр: Передо мною документальная книга II-A. Это документ НО-3235, экземпляр обвинения 54. Это доклад об оперативной обстановке от 23 марта 1942. Он сообщает о расстреле психически больных людей при том, что из документа неочевидно, сколько психически больных людей действительно расстреляли. Вы можете его прокомментировать?

Олендорф: В этом докладе об обстановке сообщение было сделано, когда я сам не находился в Крыму, но я могу заверить трибунал в том, что мои команды не проводили расстрелов психически больных людей. Я строго это запретил, и я повторял это снова и снова, потому что армия по разным поводам просила нас провести расстрелы психически больных людей. По этой причине невозможно, чтобы этот доклад касался акций проведённых одной из моих команд. Более того,  я думаю, это ложный доклад, потому что территория к югу от Карасубазара в основном включала леса и землянки. Там не было никаких крупных деревень и точно не было никаких психиатрических больниц.

Ашенауэр: Свидетель, здесь я должен возразить вам документальной книгой III-D, я хочу предъявить вам документ НОКВ-604, экземпляр обвинения 150. Я покажу вам этот документ и хочу попросить вас прокомментировать его.

Олендорф: Этот документ НОКВ-604 является докладом зондеркоманды 11а армии. В последнем абзаце говорится, что: «Романенко, 9 сентября 1941, казнён по наследственно-биологическим причинам». Я не помню этот случай в подробностях, но, наверное, причина заключалась в том, что – или, по крайней мере, это очевидно из документа – что зондеркоманда 11а получила непосредственный приказ командующего армии о том, чтобы Романенко был наказан в качестве устрашения и если возможно был публично казнён путём повешения. Команда расследовала это дело, и как видно из документа, не установила причин обосновывающих этот запрос командующего. Из доклада непонятно, почему команда, несмотря на это, выполнила приказ, в особенности приведя в качестве причины «наследственно-биологические». Я не знаю, видел ли я доклад, но если я его видел то я бы с ним не согласился, но я полагаю, что он ушёл к командующему сразу после того как командующий поручил это команде.

Ашенауэр: Свидетель, в той же самой документальной книге,  я хочу перейти к ещё одному документу. Вы посмотрите на страницу 15? Это документ НОКВ-631, экземпляр обвинения 151. Я спрашиваю вас в этой связи, почему вы пытались оправдать себя перед армией за конфискации часов и иных ценностей, изъятых в ходе антиеврейских акций?

Олендорф: Я очень хорошо помню инцидент, который привёл к тому, что я написал этот доклад для армии. Некоторые офицеры пожаловались начальнику штаба, что я отказался передавать деньги городу Симферополь без расписки. Более того, поступили жалобы на то, что я не передал столько часов, сколько должен был передать после казней. Армия направила мне протест и запросила о том, где находятся ценности. Так как армия, согласно своему положению, имела полномочия запрашивать моего объяснения о таких фактах, это является ответом на жалобы армии.

Ашенауэр: Я хочу, чтобы вы посмотрели на эту же документальную книгу III-D, и посмотрели на документ НО-4489, экземпляр обвинения 152, который находится на странице 21 немецкого текста. Айнзацгруппа обвинялась в том, что она грабила еврейские квартиры и забирала имущество, которое она предоставляла в распоряжение этнических немцев.

Олендорф: То, что здесь называется грабежом, являлось выполнением распоряжений по конфискации и использованию, которые я одновременно получил от главного управления безопасности Рейха и армии. Квартиры и мебель передавались в распоряжение людей которые потеряли всё своё имущество и которые могли подтвердить это, или материал и квартиры находились в ведении местных комендантов в соответствующей местности и передавались в распоряжение тех людей которые искали комнаты.  Более того, помимо этих двух строчек, данный доклад, который содержит почти двадцать страниц, это превосходное объяснение террора при котором немецкие районы жили двадцать лет, и что подтверждает, сказанное мной вчера, что, как правило, трое взрослых членов каждой семьи за это время забирались из семей и их судьбу нельзя было установить.

Ашенауэр: Следовательно, те, кто искал жильё, были татарами, украинцами и этническими немцами, и т.д. Свидетель, в течение какого периода войны вы являлись начальником айнзацгруппы D?

Олендорф: Я являлся начальником айнзацгруппы Dс июня 1941 по 1942, включительно; однако, с марта 1942 по июнь 1942 были значительные перерывы.

Ашенауэр: В чём заключался характер этих перерывов?

Олендорф: С начала марта до 26 апреля я находился в отпуске в Берлине. В конце апреля я вынужден был отправиться в Берлин до начала мая. После смерти Гейдриха в июне 1942, я был вызван в Берлин и вернулся только для того, чтобы передать дела своему преемнику.

Ашенауэр: Вы, в качестве начальника айнзацгруппы, действовали с айнзацгруппой и её подразделениями в России независимо?

Олендорф: Нет. Моей официальной должностью была уполномоченный представитель начальника полиции безопасности и СД в 11-й армии. Как таковая, в задачах, которые я выполнял в рамках армии, айнзацкоманды подчинялись мне как подразделения, с которыми должны были выполняться эти задачи.

Ашенауэр: Вы поясните нам значимость положения армии и деятельности айнзацгрупп и айнзацкоманд?

Олендорф: Мне была поставлена задача на основе соглашения между высшим командованием армии и верховного главнокомандования вооружённых сил с одной стороны и полиции безопасности и СД с другой. Данное распоряжение было известно как распоряжение Барбаросса. На основе данного распоряжения учреждение этих мобильных подразделений имело двоякую значимость в рамках деятельности армейских подразделений. С одной стороны, специальные подразделения подчинялись армии для тех задач, которые до сих пор она выполняла в рамках своих полномочий и своими подразделениями. С другой стороны, Гейдрих, начальник полиции и СД, являлся единственной властью, которая отдавала прямые приказы этим айнзацкомандам, и также получал новые доклады напрямую по причине и в целях предотвращения ожидаемого сотрудничества соперников в самом Рейхе и на оккупированных территориях у фронта. Важной вещью было то, что эта деятельность должны была вестись мной и айнзацкомандами на приданных территориях и находилась в границах территории армии; это означает, что задача и деятельность айнзацкоманд находилась в подчинении верховной власти командующего армией. Он осуществлял исполнительную власть в рамках своей территории, и его полномочная власть излагалась в законе об обороне Рейха, также как и распоряжении верховного главнокомандующего вооружёнными силами относительно положения командующего на своём оперативном театре. В соответствии с этим, распоряжения принимаемые начальником армии имели первостепенную важность и должны были выполняться в первую очередь. Таким образом, подразделениям было необходимо осуществлять всякую деятельность и задачи в той форме, которая согласовывалась с планами армии. Это означало, что армия должна была одобрять акцию или согласовывать планы или деятельность подразделений действующих в рамках её задач. Под этим я подразумеваю деятельность айнзацкоманд, этих специальных подразделений, сформированных для выполнения задач поставленных самой армией. Они должны были выполнять задачи, которые были поставлены этим специальным подразделениям. Их обязанностью являлось принятие особых задач, о которых в соответствии с полномочиями распоряжения Барбароссы, могла попросить армия.

Ашенауэр: Это общая программа. Фактические и юридические отношения между армейской иерархией и айнзацгруппами и айнзацкомандами также излагались в отдельных распоряжениях?

Олендорф: Да, эти отношения были урегулированы мною в соглашении, которое я упоминал. Я оставил на усмотрение армии определять оперативный театр отдельных команд, силу команд и период деятельности команд. Более того, также было установлено, что в целях оперативности, указания и распоряжения армии имеют приоритет. Однако, то что не было урегулировано, могло было быть предметом коллизии в распоряжениях начальника СД и полиции безопасности и начальника армии. Часто дело обстояло так, что это более менее оставалось за офицерами ответственными за соответствующие службы для поиска объективного решения в случае таких коллизионных приказов. Однако, по оперативным причинам, это всегда заканчивалось высшей властью имевшей право принимать окончательное решение.

Ашенауэр: Вы можете рассказать нам об эффекте приказа Барбаросса на ваше положение и деятельность, и положение айнзацкоманды?

Олендорф: Поясняя один документ, я уже объяснял, как армия пыталась с самого первого дня вообще не замечать меня как начальника айнзацгруппы и обращаться с айнзацкомандами как с армейскими подразделениями. Мы являлись вспомогательными подразделениями офицера контрразведки. Это также видно из другого документа. Это документ НОКВ-584. Это документальная книга III-D, в которой офицер контрразведки даёт нам картину выполнения своих задач шпионажа о вооружённых бандах и деятельности, и планировании борьбы с такими бандами, получая помимо полевой полиции и своих подразделений, также доклады направленные СД, которые он сам использовал в своих целях.

Ашенауэр: Какими были ваши отношения с начальником штаба армии?

Олендорф: Как я уже отмечал, ни командующий, ни начальник штаба в действительности вообще не замечали меня, когда я по-началу докладывал им. Поэтому, когда в силу положения только, что описанного мною, армия использовала команды без моего ведома, у меня были серьёзные споры с офицером контрразведки. Следствием было то, что меня вызвал начальник штаба, полковник Вёлер[23] и он принял меня, сказав, что если сотрудничество между армией и мной не улучшится, он запросит моего отзыва в Берлин. Мне кажется, данный факт, приводит хорошую картину моих отношений с начальником штаба. Так как при этом начальник штаба был полковником, я, как штандартенфюрер также имел звание полковника, действительное положение занимаемое в армии становится совершенно ясным. Армия рассматривала меня как командира подразделения в 500 человек. Это равнозначно командиру батальона и со мной обращались соответственно.  Мне приказывали являться не только к полковнику Вёлеру, но даже майору, который был офицером контрразведки и избегал обращаться ко мне по званию – то чего обычно придерживаются в армии – для того, чтобы показать, что даже он, майор, был выше штандартенфюрера.

Председательствующий:  Как я понял, вы сказали, он был полковником.

Олендорф: Кто?

Председательствующий: Этот офицер, с которым вы говорили.

Олендорф: Последним я упоминал майора. Офицер разведки, с которым я работал непосредственно, и от которого айнзацгруппа получала большинство приказов, был майором.

Председательствующий: Да. Вы настолько находились под контролем армии, что его рекомендация могла означать ваш отзыв в Берлин?

Олендорф: Я не расслышал вопрос.

Председательствующий: Я понял. Извините. Вы находились под командованием армии настолько, что рекомендация от этого офицера в Берлин могла вызвать ваш отзыв, которым он угрожал?

Олендорф: Да, незамедлительно. В этом нет сомнения, потому что в интересах Гиммлера было расширение данной задачи первопроходца, которой он отвоёвывал территорию армии путём тесного сотрудничества с армией, и общеизвестно было то, что, как правило, Гиммлер не прикрывал ни одного офицера в случае жалоб от лица которое имело особую важность для Гиммлера, и это было ясным в случае Кейтеля, начальника верховного главнокомандования вооруженных сил.

Ашенауэр: Вы расскажите трибуналу о содержании значимости вашего положения? Чем вы командовали? Какой была ваша власть принимать решения и ваши полномочия? Какими были границы ваших полномочий?

Олендорф: Я уже объяснял, что подразделения айнзацгруппы по сути являлись вспомогательными органами офицера разведки. Сферой задач, которая была чётко обозначена, являлось обеспечение взаимодействия с армией. Это являлось общим характером приказа, и в рамках данного приказа часто обсуждались, например, ликвидации отдельных групп людей для того, чтобы добиться гарантий безопасности на данной территории. Мои полномочия включали обеспечение безопасности линий коммуникаций армии также как полиции безопасности и принятие решений о том следует или нет айнзацгруппе проводить такие казни. Вне моих полномочий находилось прекращение айнзацкомандами проведения таких казней, потому что это было основным приказом главнокомандующего вооружённых сил и не находилось во власти начальников подразделений. Мои полномочия начинались с исполнения данных приказов, то есть, когда решалось о способе исполнения данных приказов, определявшихся в качестве основной задачи безопасности. Приказы, которые в тот момент отдавало высшее командование в этой связи показывают, что полномочия по мероприятиям обеспечения безопасности в этих районах никогда не эксплуатировались мною. Более того, тот факт, что зимой 1941-1942 подразделения армии забирали у меня команды и подчиняли их боевым подразделениям, наверное, лучше всего подтверждает, что я со своей командой, являлся маленькой шестерёнкой в нижней части механизма, который имели армейские части на русской территории.

Ашенауэр: Вы можете привести нам несколько примеров вашего положения, которое может нас заинтересовать, например, в содействии командам?

Олендорф: Я думаю, что только, что привел пример. Можно лишь добавить, что, как я уже в целом объяснял ранее, особые задачи передавались мне армией в которой моей задачей было просто определять способ которым они должны исполняться, например, по шпионажу деятельности вооружённых банд или вербовке татар или, например, сбору или созданию окружной администрации, или чему-либо такому.

Ашенауэр: Завершая предмет вопросов о России – какой была ваша власть относительно решений по приказам о казнях?

Олендорф: Не думаю, что мне надо повторять это. Что касается приказов о казне, даже применяя жесточайший стандарт, я не имел никакой возможности избежать их.

Ашенауэр: Я перехожу к финальным вопросам – членству в СС и СД.

Свидетель, мы вчера слышали, что в 1926 всего на несколько месяцев, были подготовлены списки членов СС. Каким было положение после 1926 до 1936?

Олендорф: С 1926 по 1936 у меня не было непосредственного контакта с СС. Я также не являлся членом СС.

Ашенауэр: Поступив в СД, вы стали членом общих СС?

Олендорф: Нет. Я не стал членом общих СС.

 

***************************

Ашенауэр: Свидетель,с кем вы в особенности боролись посредством СД?

Олендорф: В особенности с рейхсляйтерами Леем, Геббельсом и Борманом.

Ашенауэр: Почему именно с этими тремя?

Олендорф: Потому что эти трое как никто другой угрожали моральной ценности человека. Лей, потому что он вмешивался в независимое развитие социального существования и пытался лишить человека частной сферы. Геббельс, потому что он отрицал духовное развитие, развитие сознания, и таким образом, внутреннюю свободу человека и, оспаривая все абсолютные ценности он стал одним из самых ранних образцов современного экзистенциализма и внедрял подлинный нигилизм; Борман, потому что он устранял естественные трения между индивидуальностью и сообществом в ущерб для индивидуальности, пытаясь подчинить эти индивидуальности некой клике властителей в партии. Вместе эти трое атаковали ценность человека, созданную новым временем.

Ашенауэр: Как внутренняя СД боролась с этим механизмом власти?

Олендорф:  Двумя путями. Одним был – СД поддерживала все положительные силы, которые противостояли этим тенденциям – и во-вторых, она развенчивала в своих докладах меры этих лиц, настолько насколько они выражали этими мерами свои внутренние взгляды. Таким образом, в большом количестве случаев, реализация данных тенденций в их развитии, как я отметил, срывалась или полностью исключалась.

Ашенауэр: Как могла внутренняя СД стать оппозиционной организацией, как вы её описали?

Олендорф: С самого начала, он сохраняла свою независимость; она отказалась от какой-либо исполнительной власти и готовила для этой власти доклады, форма и содержание которых была безупречна.

Ашенауэр: В чём заключалась цель СД?

Олендорф: Цель была следующей: измеряя всю нашу докладную деятельность, применяя такой же критерий – как власти реагируют на отдельное лицо и как отдельное лицо реагирует на власти – мы пытались пробудить в отдельном лице надежды, давая ему шанс на развитие в то, что мы видели в нём, а именно, в людей, которые в своей цели стать сознательными и внутренне свободными нашли способ жизни и результаты во всех сферах жизни и которые подходили для такого гуманного развития.

Ашенауэр: Вы использовали термин «внутренняя свобода». Что вы понимаете под словом «свобода»?

Олендорф: Под «свободой» я имею в виду добровольные узы отдельного лица, мотивы его воли и действий, очевидную волю бога, в природе и истории.

Ашенауэр: Вам известно, что в обществе всегда существовала и существует иная картина СД, в частности, СД считали большой властью, даже всемогущей. Пожалуйста, вы выразите своё мнение об этом?

Олендорф: В 1936, когда я принял экономический отдел СД, деятельность следовало маскировать. Мой отдел не назывался экономическим отделом, а СТ-4; означавшим штабной отдел № 4. В 1937 я вообще не мог готовить никакие доклады не получив сначала разрешения от господина Кранефюсса[24], который являлся экономическим экспертом в штабе рейхсфюрера СС. В 1938 мы подготовили первый большой доклад, содержание которого касалось саботажа железнодорожной администрации и дальнейшего развития германских путей сообщения. Этот доклад был прочитан Гейдрихом и положен в папку, то есть, исчез в сейфе, потому что могущественное СД не могло даже проинформировать третье лицо о том, что оно занимается такими вопросами. В 1939, после начала войны, у нас была отвага раскрывать очевидные непорядки в начале войны, готовя доклады о них, и здесь для нас возник шанс, потому что Геринг видел эти доклады и брал их, и использовал их на заседаниях совета обороны Рейха по вопросам ведомственных представителей. Теперь он хотел, чтобы его так информировали. Не зная этой связи, первый и единственный раз в истории СД он разрешил рассылку этих докладов. В 1940 он подтвердил их снова, когда ряд гауляйтеров сильно возражали этим докладам. Но такая легализация также не продолжилась, и, несмотря на важность этих докладов, СД было тем незаконнорожденным ребенком, которого не хотели видеть и как можно скорее хотели убрать. Как показало развитие в 1942 и 1943 нам больше не разрешали готовить официальные доклады для внешнего мира; Геббельс это запретил. Власть, имевшаяся у нас до конца была результатом личного влияния моих отдельных экспертов использовавших свои сведения о предметах при информировании тех, кто был заинтересован в этих сведениях. СД никогда не представляла активной власти. О своих личных отношениях мне не требуется повторять в связи с этим. Я подробно объяснил их вчера.

Ашенауэр: Я завершил свой допрос.

 

***************************

Допрос подсудимого Олендорфа обвинением

 

Хит: Господин Олендорф, для ускорения допроса, я хочу попытаться согласовать с вами одно или два положения. Первое, мы не собираемся спорить о цифрах. Вы отмечали, что айнзацгруппа Dпод вашим командованием убила что-то вроде менее чем 90 000 человек. Как я понял вы предлагаете суду, что данная цифра преувеличена, хотя и появилась в ваших письменных показаниях, которые вы дали. Сейчас я прошу вас привести суду наилучшую оценку, которые вы можете дать минимальному количеству людей убитых под вашим командованием айнзацгруппой D.

Олендорф: В своём допросе защитой я уже говорил, что не могу привести никакую точную цифру, и что даже мои письменные показания показывают, что в действительности я не мог назвать какую-либо цифру. Поэтому, я назвал цифру, о которой сообщил «приблизительной». Сведения, которые я получил до сего дня из документов и которые получил из бесед с людьми, дают мне право сомневаться в названии каких-либо цифр и усилили мои сомнения. Поэтому, я также не могу привести вам какие-либо цифры. В своём допросе защитником,  я сказал о том, что цифры, которые появлялись в документах, по крайней мере, преувеличены наполовину, но я вновь должен повторить, что я никогда не знал точных цифр и поэтому я не могу дать вам никакой точной цифры.

Хит: Вы не можете привести нам минимальную цифру?

Олендорф: Если обвинение желает, я конечно готов привести свои причины, почему я не могу привести никакие цифры.

Хит: Что же, позвольте спросить вас – наверное я могу вам помочь… В любом случае, я могу указать суду на одну причину, почему у вас могут быть сомнения в цифрах. В 1943 рейхсфюрер СС Гиммлер, обращался к группенфюрерам СС в Познани. Вам известна эта речь, не так ли?

Олендорф: Да, я сам её слышал.

Хит: Вероятно, вы помните его жалобу; я прочту вам это:

«Теперь я перехожу к четвёртой заслуге, которой не хватает в Германии – правдивости. Одно из больших зол, которое развилось во время войны, неправдивость в докладах, заявлениях и информации, которую подчинённые ведомства направляют своим вышестоящим ведомствам в гражданской жизни, государстве, партии».

Разумеется, это был 1943. Вы преувеличивали доклады, которые направляли в главное управление безопасности Рейха?

Олендорф: Я, разумеется, не делал этого по своей собственной инициативе, но я должен был полагаться на те вещи, о которых мне докладывали, и я знаю, что задвоений нельзя было избежать, и я также знаю, мне докладывали неправильные цифры. Я пытался избегать передачи такого задвоенного учёта или ошибочных заявлений, потому что отдельные команды не знали цифр соседних подразделений; вместе с тем сообщения ошибочных цифр нельзя было предотвратить – и особенности сообщения странных цифр как, например, в докладе из Черновцов. Там упоминаются такие цифры, за которые были ответственными румыны в Черновцах.

Хит: Вы расскажете суду, какой системе учёта и контроля следовали в айнзацгруппе Dдля подсчёта истреблённых людей?

Олендорф: В айнзацгруппе Dполучались разные доклады, которые направлялись командами айнзацгруппе, и эти доклады изучались, и цифры содержащиеся в них направлялись в главное управление безопасности Рейха.

Хит: Что же, совершенно очевидно, что так случалось. Но расскажите нам, кто докладывал вам от айнзацкоманды 12, скажем в течение первых трёх месяцев операций, об убийствах айнзацкоманды 12?

Олендорф: Сама айнзацкоманда 12.

Хит: И кто докладывал вам?

Олендорф: Обычно они были подписаны лично начальником айнзацкоманды, в данном случае штурмбаннфюрером СС Носске.

Хит: Очень хорошо, вы полагались на Носске в правдивости сообщений о количестве убитых этим подразделением?

Олендорф: У меня не имелось возможности проверять эти казни, потому что Носске иногда находился в 200-250 километрах от меня.

Хит: Свидетель, я не хочу обрывать вас, но я думаю, что если я попрошу вас пытаться отвечать на вопросы как можно более содержательно, я попытаюсь задавать свои вопросы как можно более понятно – и мне кажется, это будет пользой для всех нас. Итак, я снова спрашиваю вас – не о том, почему вы не проверяли Носске, а всего лишь о том – вы полагались на Носске в достоверности докладов об убийствах совершённых айнзацкомандой 12?

Олендорф: Я не понял последнюю часть вопроса.

Хит: Вы полагались на Носске в достоверности докладов о количестве лиц убитых айнзацкомандой 12 пока вы находились в командовании?

Олендорф: У меня было мнение, что эти доклады были правдивыми. Однако в случае Носске, в одном случае я обратил своё внимание на то, что доклад был недостоверным. Но это было на сравнительно раннем этапе в Николаеве.

Мы установили, что в данном случае Носске сообщал о цифрах, которые не были убиты его подразделением, а странной частью.

Хит: Значит, по крайней мере, в одном примере, вы установили, что ваш подчинённый преувеличивал количество убитых его подразделением?

Олендорф: Да.

Хит: Вы помните какие-либо иные преувеличения иных сотрудников в подразделении подчинённом нам?

Олендорф: Да, например, в случае 10а.

Хит: Да. Вы помните преувеличение в случае 10а?

Олендорф: Да. В случае 10а.

Хит: Вы помните, что какая-либо айнзацкоманда преувеличивала цифры?

Олендорф: Но с моей стороны, нет.

Хит: Таким образом, в рамках границ памяти и обстановки в которой вы находитесь сегодня, для вас должно быть возможно привести нам минимальную цифру основанную на докладах сотрудников, которые подчинялись вам, не так ли?

Олендорф: Я могу лишь повторить, то, что я уже говорил два с половиной часа, что по своим лучшим убеждениям, приблизительно, действительно, о девяносто тысячах человек о которых докладывали мои айнзацкоманды. Скольких из них действительно убили, я не знаю и не могу сказать на самом деле.

Хит: Очень хорошо, мы оставим это для ещё одного вопроса. Эта цифра в девяносто тысяч это наилучшая оценка, которую вы можете привести в данный момент. Как я понимаю, мы должны продолжить зачитывать эту квалификацию, о которой вы говорили в допросе защитой, ту о которой вы думаете как о большом преувеличении?

Председательствующий:Господин Хит, я не понял, чтобы свидетель говорил о цифре в девяносто тысяч как о преувеличении. Он заявил и заявлял не только здесь, но и Международному Военному Трибуналу, что его оценкой количества убитых айнзацгруппой Dв течение времени, пока он был ответственным, были девяносто тысяч, и он пришёл к этому выводу из докладов и как я понимаю, он так и сегодня говорит.

Хит: Я согласен с вашей честью. Я понял, что он говорил в расшифровке его показаний – продолжайте.

Олендорф: Я не совсем согласен с таким ответом, постольку, поскольку как я сказал, о количестве в девяносто тысяч убитых докладывали. Но я не могу действительно сказать были они действительно убиты или не убиты айнзацгруппой, потому что помимо  преувеличений, я также определенно знал о том, что айнзацкоманда сообщала об убийствах, которые проводились другими подразделениями. Поэтому, я могу лишь повторить, что сообщалось о девяносто тысячах.

Хит: Свидетель, вероятно, вы можете не согласиться с тем, что я скажу, но вы согласитесь с тем, что вы сами говорили 3 января 1946: Вас спросили: «Вам известно, сколько лиц были ликвидированы айнзацгруппой Dпод вашим руководством?» и вы ответили: «За год между июнем 1941 и июнем 1942 айнзацкоманды сообщили о девяносто тысячах ликвидированных».

Олендорф: Да.

Председательствующий: Вопрос: «Это включало мужчин, женщин и детей?» Ответ: Да; Вопрос: «На чём вы основываете эти цифры?», ответ: «На докладах направленных айнзацкомандами айнзацгруппе». Вопрос: «Вам представлялись эти доклады?», ответ: «Да».

Хит: Пожалуйста, ваша честь, могу ли я прервать? Я думаю, я могу прояснить трудность. У меня есть преимущество, так как имеется расшифровка его показаний.

Председательствующий: Да.

Хит: Я не знаю, есть ли у вашей чести возможность видеть её.

Председательствующий: Нет, нету.

Хит: Он сделал это заявление в отношении письменных показаний, которые вы только, что прочли.

Председательствующий: Это не письменные показания. Это его показания суду.

Хит: Мы можем следовать показаниям свидетеля в допросе защитником. Свидетель, это из ваших показаний на прошлой неделе. Вы говорили: «Если конечно, цифра 90 000 называлась мной, я всегда добавлял к этому, что от пятнадцати до двенадцати процентов это задвоенный учёт. Очевидно, что я упоминал эту цифру в 90 000 добавив ряд других цифр. Я не упоминаю это для того, чтобы оправдать себя, так как я полностью убеждён в том, что это не столь важно было ли 40 000 или 90 000. Но я упоминаю это по той причине, что в ситуации в которой мы находимся сегодня, политически говоря, с цифрами обращаются безответственно». На такую квалификацию я ссылался.

Председательствующий: Но это всё же никак не исключает сказанного им                     3 января 1946.

Хит: Сэр, я согласен с вами.

Председательствующий: Это показания того дня, и они такие же как и его пояснения и трибунал не видит разницы между тем, что он сказал тогда и тем, что говорит сегодня, а именно, о том, что его оценка в девяносто тысяч основана на докладах, которые он видел лично.

Хит: Хорошо, сэр.

Олендорф: С тем, что зачитал председательствующий из моих показаний                        3 января 1946, я полностью согласен.

Председательствующий: Да.

Олендорф: Всё, что я сказал во время допроса защитой это просто комментарий к показаниям от 3 января 1946.

Председательствующий: Очень хорошо.

Хит: Очень хорошо, сэр. Господин Олендорф, я начну спрашивать вас о караимах и крымчаках, как я думаю, вы называли их. Я понял, что вы столкнулись в южной России с вопросом дальнейшего истребления крымчаков. Крымчаки как я понял это люди, которые прибыли из Италии в Россию и у них была еврейская кровь. Директива, которую вы получили из Берлина, была о том, что крымчаков следует убить, это верно?

Олендорф: Да.

Хит: Итак, я не могу произнести это правильно, караимы являлись другой сектой, с которой вы столкнулись на юге России, и у этой секты не было еврейской крови, но она разделяла религиозные верования евреев. Это верно?

Олендорф: Да.

Хит: Вы поставили перед Берлином вопрос, следует ли убивать караимов, и как я понял, приказом из Берлина было то, что вы не должны их убивать, так как у них нет ничего общего с евреями за исключением веры?

Олендорф: Да.

Хит: Во время допроса защитой вы рассказывали суду о том, что не понимали, и не имеете повода, сегодня думать о том, что существовал какой-либо план по уничтожению существования еврейской расы, как и не имели никаких сведений о её принятии. Это правильно?

Олендорф: Да.

Хит: Вы поясните суду, в чём заключалось различие между караимами и крымчаками, за исключением еврейской крови?

Олендорф: Я полностью понял ваш вопрос в отношении восточных евреев, в случае с евреями которых мы обнаруживали в восточной кампании. Этих евреев должны были убивать – в соответствии с приказом – по причине того, что их рассматривали носителями большевизма и поэтому считали угрожающими безопасности Германского Рейха. Это касалось евреев, которых обнаружили в России, и мне не было известно, что евреев Европы убивали, но напротив я до своего отзыва знал о том, что любой ценой пытались добиться их эмиграции. Тот факт, что караимов не убивали, показывает, что обвинение в том, что лиц преследовали за их религию неверен, так как у караимов была еврейская религия, но их не убивали, потому что они не относились к еврейской расе.

Хит: Свидетель, я думаю, вы ответили именно, так как я предполагаю в последнем предложении: «Они не относились к еврейской расе», правильно?

Олендорф: Да, правильно.

Хит: Их обнаружили в России?

Олендорф: Да.

Хит: Но они исповедовали в России еврейскую религию?

Олендорф: Да, у караимов еврейская вера.

Хит: Но расовые ведомства в Берлине не смогли найти в них ни следа еврейской крови?

Олендорф: Да.

Хит: Поэтому они полностью подпадали под распоряжение фюрера или приказ Штреккенбаха об убийстве всех евреев?

Олендорф: Да.

Хит: Из-за крови?

Олендорф: Потому что у них было еврейское происхождение. Для этого вы должны понимать нацистскую идеологию, как вы её называете. По мнению фюрера в России и в большевизме, представители этой крови проявляли себя в особенности подходящими для этой идеи, поэтому, носители этой крови стали, особенно характерными представителями большевизма. Не из-за своей веры или религии, но из-за своего облика и характера.

Хит: И из-за их крови, верно?

Олендорф: Я не могу выразить это яснее, чем я сказал, из-за их характера и природы. Их кровь, конечно, имела кое-какое отношение к этому, в соответствии с национал-социалистической идеологией.

Хит: Давайте разберёмся, смогу ли я это понять; надеюсь, у нас много времени. Каким было разграничение кроме крови?

Олендорф: Между кем?

Хит: Между караимами и крымчаками?

Олендорф: Да, разница в крови.

Хит: Только разница в крови, так?

Олендорф: Да.

Хит: Значит критерием и тестом, который вы применяли в этих убийствах, была кровь?

Олендорф: Критериями, которые использовал я, были приказы, которые у меня имелись, и на процессе не ставилось под сомнение, что в этом приказе фюрера евреев обозначали, как тех, кто относился к такому кругу в России и которых должны были убивать.

Хит: Свидетель очень хорошо, не будем уклоняться от ответа. Вернёмся немного назад. То чему вы следовали было приказом фюрера. Итак,  я оставлю на секунду на вас, вашу мысль о том следует убивать или не следует убивать.

Председательствующий: Господин Хит, я не согласен  с вами в том, что свидетель уклоняется от вопроса. Я думаю, он совершенно чётко заявил о том, что его приказом было убийство евреев, такому критерию он следовал. Если он был евреем, его бы убили, если не был, они могли найти другую причину убить его, но не убили бы его за то, что он еврей.

Хит: Да, ваша честь, я пытаюсь добиться от него сказать слово кровь, а не слово евреи. Поэтому я говорю, что он уклоняется, но я совершенно доволен, оставить это так как есть.

Председательствующий: Я думаю, он был довольно прямолинейным.

Хит: Очень хорошо. Господин Олендорф давайте посмотрим, давайте на секунду перейдём к этому приказу, который вы получили в Претче весной 1941. Вы вообще имели какие-либо сведения о задачах айнзацгрупп до отъезда в Претч?

Олендорф: Мы просто знали о том, что должны быть созданы айнзацгруппы.

Хит: Но вы не знали, что они должны делать?

Олендорф: Нет. Помимо того факта, что была ясная идея о задачах этих людей из полиции безопасности и СД. Это конечно, правда.

Хит: Тогда, вы имели какие-либо мысли о том, что задачей полиции безопасности будет убийство евреев и цыган?

Олендорф: Я уже не могу сегодня сказать, чтобы у меня была такая мысль, но мне так не кажется. По моему мнению, приказ об убийстве евреев впервые был доведён до меня в Претче, то есть, для русской кампании.

Хит: Если бы вы знали о том, что целью айнзацгрупп было убийство и цыган отдельных категорий, вы бы помнили это сегодня – не так ли господин Олендорф?

Олендорф:  Я уже не могу сказать.

Хит: Вам трижды приказывали поступить в айнзацгруппу, не так ли?

Олендорф: Да.

Хит: И дважды вы отказывались?

Олендорф: Да.

Хит: Приказ в первом случае шёл от Гейдриха?

Олендорф: Да.

Хит: Второй приказ о том, чтобы стать сотрудником айнзацгруппы поступил от Гейдриха?

Олендорф: Да.

Хит: Вы отказались при первом и втором приказах?

Олендорф: Да.

Хит: Почему?

Олендорф: По двум причинам, потому что я не был солдатом, и не имел никакого интереса к военной службе; во-вторых, потому что я не был полицейским, и не имел интереса к полицейской работе, и полицейская работа противоречила моему характеру; и в-третьих, потому что у меня была настоящая работа в Берлине, о которой я знал, что её не заменить, если я уйду, и я хотел делать работу, к которой имел лучшие способности.

Хит: Как вы отказались в первый раз? Вы расскажете нам про обстоятельства? Гейдрих являлся вашим непосредственным военным начальником, не так ли?

Олендорф: Да.

Хит: Вы были полностью убеждены в том, что всякий приказ, всякий военный приказ должен безоговорочно выполняться?

Олендорф: Это выражено слишком общо.

Хит: Это довольно общо, но ясно, вы убивали этих людей, как вы сказали нам, потому что вам приказали это делать, не потому что вы хотели этого?

Олендорф: Я сказал вполне достаточно, что лично я, не убивал никаких людей. Я хочу, чтобы вы помнили это или спросили меня об этом.

Хит: В своё время мы дойдем до этого. Я снова спрашиваю вас о том, как вы отказали первому приказу Гейдриха о поступлении в айнзацгруппу?

Олендорф: Потому, что я хотел объяснить, почему для меня не подходило покидать Берлин, и я сказал в своём допросе защитой, что я был незаменим для рейхсгруппы «Торговля», то есть, у меня была отметка в военном билете, которая обязывала меня работать в рейхсгруппе «Торговля» и поэтому Гейдрих сначала должен был проконсультироваться со мной и убрать эту отметку. Поэтому у меня был шанс обсудить с ним эти вопросы.

Хит: И в своём допросе защитой вы сказали: «Дважды меня направляли ехать в Россию, и дважды я отказывался»

Олендорф: Да.

Хит: Вы пошли к Гейдриху и сказали: «Я отказываюсь ехать в Россию?»

Олендорф: Конечно не в такой форме, но мы говорили об этих вопросах, и я использовал факт, который был необходим при обсуждении таких вопросов с начальником, как обычно принято.

Хит: Что произошло по второму поводу?

Олендорф: Тоже самое.

Хит: Гейдрих выбрал вас для направления в айнзацгруппу, и дважды вы смогли убедить его освободить вас от этого назначения?

Олендорф: Когда поступил последний приказ, я не мог его избежать. Насколько решительно он настаивал, можно видеть из того факта, что у Мюллера и Штреккенбаха, начальника Гестапо и начальника кадров, было мнение о том, что несвоевременно поручать мне айнзацгруппу, и они также протестовали Гейдриху против передачи мне командования айнзацгруппой, но так как, он хотел этого, поступил третий приказ и никакого шанса избежать его уже не было.

Хит: Я не смог проследовать за вами. Кто настаивал, Штреккенбах?

Олендорф: Гейдрих настаивал на этом вопреки мнению Штреккенбаха и Мюллера.

Хит: Гейдрих конечно, тогда знал, зачем айнзацгруппы направляются в Россию?

Олендорф: Я не знаю.

Хит: Прошу прощения?

Олендорф: Я не знаю, знал ли он.

Хит: По-вашему он организовал эти подразделения, не зная, для чего они нужны?

Олендорф: Хорошо, он знал, так как, он хотел забрать всякую работу по безопасности у армии, в то время как, до этого времени у него имелся приданный к армии личный состав, и армия работала, не позволяя ему вникать в эту работу; поэтому, он распространил своё доминирование на оперативные районы.

Хит: Это были совершенно секретные приготовления, не так ли, по айнзацгруппам?

Олендорф: Да, конечно, были переговоры между Гейдрихом и верховным главнокомандованием вооружённых сил и высшим командованием армии и представителями Гейдриха и этих двух ведомств.

Хит: Что же, тогда, это честное предположение, что, когда Гейдрих выбрал вас для похода в Россию, он знал, какую работу вы будете выполнять в России, не так ли?

Олендорф: Имелся ли, уже у него приказ фюрера я не знаю. Я знал лишь, что были созданы айнзацгруппы.

Хит: Итак, в Претче, Штреккенбах впервые рассказал вам, как вы говорите, что должны делать айнзацгруппы?

Олендорф: Да.

Хит: У него был специальный приказ?

Олендорф: Да.

Хит: В своём допросе вы заявили, что приказ гласил «следующее». Вы видели сам приказ?

Олендорф: Нет, я не говорил, написано «как следующий». Я просто привел содержание, так как я всегда говорил, что письменного приказа не было.

Хит: Я неправильно вас понял; расшифровка гласит: «Гласил следующее». Таким образом, вы поняли задачи айнзацгрупп, устно доведённые Штреккенбахом в Претче?

Олендорф: Да. Верно.

Хит: И вы протестовали?

Олендорф: Не только лично я, но как я сказал в допросе защитой, был общий протест.

Хит: Как вы протестовали Штреккенбаху?

Олендорф: Я отметил, что это были задачи, которые не могли быть выполнены. Невозможно было просить людей проводить такие казни.

Хит: Почему?

Олендорф: Что же, мне кажется, нет сомнения в том, что нет ничего духовно худшего для человека, чем расстреливать беззащитное население.

Хит: Если бы я мог шутить по этому ужасному поводу, вообще то нет ничего хуже, чем быть расстрелянным, когда ты беззащитен?

Олендорф: Поскольку для вас это смешно, я могу представить вещи похуже, например, голод.

Хит: Мне не смешно. Я прочёл все ваши показания, и я впечатлён тем фактом, что вы ни разу не выразили ни симпатии, ни сожаления.

Председательствующий: Господин Хит, я не думаю, что это наблюдение к месту.

Хит: Я беру его обратно, ваша честь.

Председательствующий: Не нужно комментировать свидетеля. Задавайте ему вопросы, и он на них ответит. То, что вы о нем, думаете, не имеет значения.

Хит: Ваша честь, я знаю это, и я прошу суд извинить меня за такой вопрос.

 

***************************

Хит: Теперь я хочу сказать вот что – вы постоянно рассказывали суду о том, что не было абсолютно никаких сведений о задаче уничтожения рас. Конечно, вы обвинены, в военных преступлениях, которые являются одним типом убийства, преступлениях против человечности, которые являются другим типом убийства. Вы рассказывали суду о том, что не имели до сего дня причины верить в то, что эти убийства являлись частью программы уничтожения. Далее я хочу вас спросить, вы осведомлены о речи Гитлера в 1933 на партийном съезде в Нюрнберге и я хочу попросить вас, когда я прочту вам цитату, прокомментировать её. ««Давным давно человек проходил такой же путь со своими ближними. Высшая раса – поначалу высшая в смысле обладания величайшим даром организации – подчинила себе низшую расу и таким образом возникли отношения, которые сейчас охватывают неравноценные расы. Таковы результаты подчинения ряда людей, воле зачастую немногих лиц, подчинения основанного лишь на праве сильного, праве, к которому, как мы можем видеть в природе, можно относиться как к единственному обоснованному праву». Вы вспоминаете эту или какую-либо похожую мысль Адольфа Гитлера в течение периода с 1933?

Олендорф: Я постоянно читал это замечание, потому что, обвинение, оно видимо, особо радует. Несмотря на постоянные зачитывания, я так и не понял его до сего дня. Наверное, последние два предложения являются разумными, но в первых двух третях я не могу найти никакого смысла.

Хит: Вы находились в таком же состоянии неуверенности в отношении большого значения заявлений Гитлера, не так ли?

Олендорф: Сложно судить государственных деятелей по их идеям о политике из различных вырванных цитат. Если так делать, то вряд ли бы нашёлся какой-нибудь государственный деятель о котором можно сказать, что у него, когда-либо была ясная идея, так как государственные деятели находятся в сложном положении, когда политика меняется и развивается, и государственные деятели всегда адаптируются к этим изменяющимся характеристикам политики. Это не только качество Гитлера, но и всех государственных деятелей, до настоящего дня.

Олендорф: Тогда оставим государственных деятелей и политиков и перейдём к юристу Третьего Рейха, Карлу Шмитту[25], из которого вы цитировали в допросе защитой как автора того, что вы назвали теорией «друга или врага». Вы отмечали суду, что этот теоретик нацистского движения, высший юридический теоретик, имел, по вашему мнению, невозможную доктрину. Шмитт являлся высшим юридическим комментатором в нацистском государстве, не так ли?

Олендорф: В 1933 и 1934, да, но потом это закончилось.

Хит: Итак, в концепции Шмитта, человек имел ту самую власть, которую здесь описал Гитлер, для принуждения своего слабого собрата, не так ли, моральное право делать это?

Олендорф: Вот почему СД, например, позаботилось о том, чтобы Шмитт исчез с места высшего юриста Третьего Рейха, потому что он внедрял такие ошибочные теории в национал-социализм.

Хит: Вы скажите нам имя ещё одного автора, которого уничтожило СД, потому что он возражал взглядам национал-социализма?

Олендорф: Это очень сложно. Вы просите слишком многого. Национал-социализм, к сожалению, не имел времени для подробной разработки своей теории и таким образом я тщетно найду хотя бы одну книгу о принципах, на которых действительно был основан национал-социализм.

Хит: Перейдём к Готфриду Федеру. Когда его влияние закончилось в Германии?

Олендорф: Уже до прихода Гитлера к власти, потому что, когда он стал заместителем государственного секретаря в министерстве сельского хозяйства в 1933, это была последняя почесть, которой его удостоили. В действительности ему нечего было сказать в министерстве сельского хозяйства после 1933, также он не имел вообще никакого политического значения.

Хит: Очень хорошо. Он был свободен от политического давления, и он был тем, кто сказал, что догма высшей расы являлась эмоциональным фундаментом нацистского движения. Вы постараетесь это прокомментировать, постараетесь прокомментировать Herrenvolk[26], её важность для нацистского движения?

Олендорф: Если бы вы знали Готфрида Федера, вы бы полагали, что он пришёл к идее высшей расы из своего тщеславия. Кроме как для него и Лея и двух других людей, совершенно не имело никакой логики в руководстве заявление такой бессмыслицы как высшая раса. Ведомство расовой политики занималось такими расовыми проблемами, которые никогда не были представлены в теории.

Хит: Давайте перейдём к некоторым другим представителям и более поздним датам. В августе 1942, мы находим Розенберга, представителя, говорящего: «Славяне должны на нас работать. Если они нам более не нужны, они могут умереть. Поэтому обязательные прививки и медицинское обслуживание немецкими врачами представляются излишними. Рост славянского населения является нежелательным». Итак, Розенберг, вы классифицируете его как представителя национал-социалистического государства?

Олендорф: Разумеется, но мне не кажется, что он выражался в такой форме, так как я знал его лично. Он был чем угодно, но не человеком, который даже мог сказать такую вещь; и определённо не действовать соответственно. Я никогда не считал его противником славян.

Хит: Очень хорошо. Он сам, как мне кажется, был из России, не так ли?

Олендорф: Да, он был прибалтом.

Хит: Что же, посмотрим на Ганса Франка. Как вы его поместите в нацистскую иерархию в 1941, во время, вашего пребывания  в России?

Олендорф: Франк это патологический случай и никто не знал условий в Рейхе относительно его, даже Гитлер.

Хит: Что же, в том, что важно… Я прошу прощения, продолжим.

Олендорф: Такая же вещь относится к Франку, как я сказал ранее. Вы можете процитировать из его «Rechtsstaat[27]» как если бы это было сформулировано лучше чем самым лучшим демократом, и вы можете внести его в список величайших противников СС и полиции, но он не воспринимался всерьёз ни теми ни другими, и тот факт, что он пришёл в Генерал-губернаторство был результатом того, что Гитлер не хотел делать его министром юстиции, при том, что министр юстиции умер, и никого не могли найти для его замены. Генерал-губернаторство не считалось постоянной организацией и поэтому генерал-губернатор, титул генерал-губернатора считался почётным, и даже Франк не рассматривался, как тот, кто испортит дело, потому что у него не было духовной силы.

Хит: Это один из ваших протестов курсу национал-социализма, не так ли, о том, что психопатам и безответственным людям дали власть в этом личном штабе?

Олендорф: Я не думаю, что это единственный случай, но это случается время от времени в политике.

Хит: Я понял, что вы сказали суду о том, что большинство ваших трудностей в партии были из-за вашей оппозиции тем людям, которые выступали за полное уничтожение цели или института государства, правильно?

Олендорф: Да, правильно.

Хит: Вы были убеждены из годичного изучения личной автократии Муссолини[28], что итальянский фашизм был плохой вещью?

Олендорф: Да.

Хит: И он был плох, потому что Муссолини полностью уничтожил институциональные границы для людей, обладавших властью?

Олендорф: Я бы скорее выразил это положительно, потому что это была неограниченная диктатура в форме тоталитарного государства.

Хит: Очень хорошо. Я думаю, мы сказали тоже самое разными словами, не так ли?

Олендорф: Да, с положительной стороны.

Хит: В 1933, когда Гитлер, после назначения канцлером, имел легальную власть осуществлять законодательство без ограничения какой-либо конституцией, разве он не находился в точно такой же ситуации и не обладал такой же властью как Муссолини, с юридической точки зрения?

Олендорф: Да, я полностью вас понял. Разница заключается в том, что один был национал-социалистом, а другой фашистом. Гитлер для себя не составлял конституцию абсолютистского государства, но из-за разницы во мнении о государстве, он сам дал себе власть на определённый период времени. И это было ни чем иным как конституционными мерами, которые также использовались в парламентарный период Веймарской республики, в особенности в 1931 и 1932 годы, когда параграф 48 Веймарской конституции являлся основной поддержкой правительства. Этот закон предоставлял правительству власть, которая не позволяла никому сделать вывод о том, что Гитлер хотел создать диктатуру, но он воспользовался конституционными средствами, и я знаю, что в течение всего периода гитлеровского правительства, даже во время войны, была идея создать сенат, своего рода парламентарную систему; и я знаю, что несколько раз Гитлер жаловался знакомым на то, что он пока ещё не нашёл человека, который мог перестроить государство для него и который мог придать государству подходящую правовую форму. Мне не кажется, что Гитлер не хотел диктатуры.

 

***************************

Хит: Что же, вы поехали с Гиммлером в Польшу в 1940?

Олендорф: 1939.

Хит: 1939. Хорошо. И Гейдрих направил вас вместе с Гиммлером, как вы говорите? Между вами и Гиммлером в 1939 возникли споры?

Олендорф: По сути это были монологи Гиммлера –

Хит: Хорошо, были это монологи или нет. Он упрекал вас в том, что СД в Польше не могло обращаться с евреями, таким способом каким он хотел, как вы сказали, это было «продуктом моего воспитания». Что он хотел сделать с евреями в Польше, чего не смогли сделать вы?

Олендорф: Это было связано с акциями, о которых я отвечал обвинителю в предыдущих ответах. Это был тот же самый город, в котором случились разногласия между  Штреккенбахом и Гиммлером. Это касалось тех же акций.

Хит: Вы имеете в виду приказ фюрера, приказ схожий с вашим приказом по России?

Олендорф: Да. В ходе допроса защитой, я уже отвечал на вопросы председательствующего, и сегодня я отвечал на ваши вопросы, о том, что содержание не было одинаковым, но директива, которую отдали один раз, касалась отдельных единичных акций.

Хит: Расскажите нам, как приказы, по которым вы действовали в России в 1941, отличались от приказа регулировавшего убийство евреев в Польше в 1939?

Олендорф: В Польше были приказаны отдельные акции, в то время как в России, за всё время задачи, приказывалось об убийстве всех евреев. Были приказаны специальные акции в Польше, о содержании которых я подробно не знал.

 

***************************

 

Хит: Вы рассказывали суду, что армия полностью знала о данном распоряжении, или приказе об убийствах, и что у неё также было обязательство исполнять приказ в рамках своих возможностей? Правильно?

Олендорф: Да, но я не знаю о том, чтобы упоминался приказ о душевнобольных лицах; но я бы считал душевнобольных лиц также как и любых других подпадающими под приказ, если бы они, с учётом своего состояния, угрожали безопасности – но не из-за того, что они были безумными – по этой причине я отверг этот запрос.

Хит: Не хотите ли вы сказать, что убитые вами лица должны были угрожать безопасности, не так ли?

Олендорф: По смыслу приказа фюрера, да.

Хит: Что же, давайте не будем говорить о смысле приказа фюрера. Давайте поговорим о реальности. Люди, которых вы убивали, фактически угрожали безопасности каким-либо возможным способом?

Олендорф: Даже если вы не хотите обсуждать приказ фюрера это нельзя объяснить по-другому. Было две разных категории; одна, те люди которых согласно приказу фюрера считали угрожавшими безопасности, которых, следовательно, нужно было убивать. Другие, а именно, активные коммунисты или иные люди были людьми, чья угроза безопасности устанавливалась нами и их убивали, только если они действительно угрожали безопасности.

Хит: Очень хорошо. Я повторю свой вопрос. Помимо приказа фюрера, и не из-за того, что приказ фюрера предполагал, что всякий человек еврейской крови угрожал безопасности Вермахта, но по своему опыту в России, из своих объективных свидетельств обстановки в России, каждый еврей в России которого вы убили, по вашему суждению фактически угрожал безопасности.

Олендорф: Я не могу говорить об этом, не упоминая приказ фюрера, потому что приказ фюрера не только пытался бороться с временной опасностью, но также опасностью, которая могла возникнуть в будущем.

Хит: Что же, вернёмся непосредственно назад, и посмотрим, не можем ли мы поговорить об этом без приказа фюрера. Я задаю вам простой вопрос…Со своей объективной точки зрения обстановки в России, евреи и цыгане которых вы убивали, каким-либо образом угрожали безопасности германской армии?

Олендорф: Я не изучал это подробно. Я знал лишь о том, что евреи, которых убивали, действительно угрожали безопасности своим поведением, потому что они, например, являлись членами партизанских групп или поддерживали партизан иным образом или укрывали агентов и т.д.

Хит: Давайте полностью уберём в сторону тех, кто помогал партизанам.

Олендорф: Я помогу вам, господин обвинитель. Конечно, в определённое время там были лица о которых нельзя было сказать, что в этот момент они представляют непосредственную опасность, но это не отменяло того факта, что для нас это означало опасность, постольку поскольку они определялись как опасные, и никто из нас не проверял, являлись ли эти лица в тот момент или в будущем, действительно образующими опасность, потому что это было вне наших сведений и не являлось частью нашей задачи.

Хит: Очень хорошо. Вы не делали этого, потому что это было вне вашей задачи. Я хочу, чтобы вы сегодня сделали это для трибунала. Вы расскажите нам, по вашему объективному суждению, помимо приказа фюрера, все евреи, которых вы убили, означали любую возможную угрозу для германского Вермахта.

Олендорф: Для меня, в период времени в России, не имелось условий не связанных с приказом фюрера. Поэтому, я не могу дать вам тот ответ, который вы хотите.

Хит: Вы отказались провести различие, которое может сделать любое лицо – можете не отвечать на это. Тогда дайте понять, в Крым – нет, мне кажется в Николаев, Гиммлер прибыл на встречу с вами весной 1942, нет так ли, или осенью 1941?

Олендорф: Начало октября 1941.

Хит: В этом районе работало много еврейских фермеров, правильно, и вы решили не убивать их?

Олендорф: Да.

Хит: Вы тогда установили, что эти люди не образуют никакой угрозы германским вооружённым силам?

Олендорф: Нет; я это не устанавливал, но в интересах общей ситуации и армии, я посчитал более правильным не убивать этих евреев, потому что возникло бы противоположное, а именно, в экономической системе этой деревни всё было бы нарушено, что повлияло бы на операции Вермахта.

Хит: Тогда, я спрошу вас снова. Из-за того, что эти люди были фермерами, вы сделали вывод о том, что было мудрее, получать производимую ими пшеницу, чем убивать?

Олендорф: Также, из-за опасности  того, что они могут укрывать партизан, да; я осознавал эту опасность.

Хит: Какую опасность, того что они могут укрывать партизан в своих домах?

Олендорф: Ту, что эти евреи могли иметь контакт с партизанами.

Хит: Таким образом, единственной угрозой безопасности, которую вы видели, была возможность того, что евреи скроют партизан в своих домах?

Олендорф: Нет; я лишь привёл пример. Могли быть агенты против нас, которые могли угрожать нам всеми способами. Я упомянул это как пример.

Хит: Такой же была ситуация в случае с крымчаками, не так ли, или как вы их называли, караимами.

Олендорф: Караимы.

Председательствующий: Господин Хит, я должен признать здесь путаницу. Я понял, что свидетель сказал, или вероятно вы сказали это, что причина того, что еврейских фермеров не казнили, заключалась в том, что их использовали для сбора урожая. Затем возникла дискуссия о возможной угрозе безопасности тем, что эти евреи могли укрывать партизан. Здесь должно быть противоречие; в одном примере, они являлись угрозой и поэтому подвергались казням. Они спаслись или не спаслись? Если они спаслись, почему, а если их убили то зачем?

Хит: Ваша честь, насколько я понял свидетеля, он сказал о том, что он оценил сбор урожая в соотношении с потенциальной угрозой.

Председательствующий: Я понял.

Хит: Он делал усмотрение.

Председательствующий: И пришёл к выводу о том, что лучше было получать, чем ликвидировать.

Хит: Именно, так я это понял.

Председательствующий: Это верно?

Олендорф: Я думаю это ещё проще. Они не были фермеры, они были ремесленниками, бездействие которых сильно бы угрожало интересам Вермахта. Я никогда не рассматривал данную проблему в дискуссии, но когда Гиммлер прибыл ко мне и приказал о том, чтобы с этими евреями обращались в соответствии с приказом фюрера, без какого-либо дальнейшего обсуждения и без какого-либо дальнейшего учёта обстоятельства.

Хит: Что насчёт цыган. Мне кажется, вы вообще ничего не знаете о том, сколько цыган убила ваша команда, не так ли?

Олендорф: Нет. Я не знаю.

Хит: В связи, с чем вы убивали цыган, только потому, что это цыгане? Почему они являлись угрозой безопасности Вермахта?

Олендорф: Тоже самое, как и с евреями.

Хит: Кровь?

Олендорф: Я думаю, что могу добавить из своих знаний о европейской истории, что евреи в ходе войн регулярно оказывали услуги шпионажа для обеих сторон.

Председательствующий: Вас спросили о цыганах.

Хит: Я спросил вас о цыганах, как указал суд, а не о евреях…Сейчас я хочу спросить вас, на основании чего вы устанавливали, что каждый цыган обнаруженный в России должен быть казнён, из-за угрозы германскому Вермахту?

Олендорф: Нет никакой разницы между евреями и цыганами. В это же время существовал приказ по евреям. Я добавил пояснение известное из европейской истории о том, что евреи действительно в ходе войн оказывали услуги по шпионажу обеим сторонам.

Председательствующий: Что же, итак, мы пытаемся понять, что вы хотите сказать о цыганах, но вы снова возвращаетесь к евреям, и господин Хит спрашивает про цыган. В европейской истории также есть то, что цыгане всегда участвовали в политической стратегии и кампаниях?

Олендорф: Шпионские организации во время кампаний.

Председательствующий: Цыгане?

Олендорф: Цыгане в частности. Я хочу обратить ваши воспоминания на обширные описания Тридцатилетней войны[29] Рикарды Хух[30] и Шиллера[31] –

Председательствующий: Нужно уходить столь далеко, чтобы оправдать убийство цыган в 1941, не так ли?

Олендорф: Я добавил это в качестве пояснения, так как такой мотив играл в этом роль, в этом решении.

Председательствующий: Вы можете привести нам иллюстрацию какой-либо деятельности цыганских банд в интересах России против Германии в течение прошедшей войны?

Олендорф: Можно утверждать тоже самое, что и в отношении евреев, то, что они принимали участие в партизанской войне.

Председательствующий: Вы сами, не можете дать нам никакой иллюстрации никаких цыган использовавшихся в шпионаже или ином саботаже германских военных усилий?

Олендорф: Это я и пытался сказать. Я не знаю, правильно ли прошёл перевод. Например, в горах Яйла, такая деятельность цыган также устанавливалась.

Председательствующий: Вы знали об этом по собственным сведениям?

Олендорф: Конечно, по личным сведениям, то есть из гор Яйла всегда поступали доклады.

Председательствующий: В примере, в котором цыгане были среди ликвидированных, вы смогли установить объективную причину для их ликвидации?

Олендорф: Из России я знаю о проблеме цыган только в Симферополе. Я не знаю ни о каких других акциях против цыган, за исключением симферопольской.

Председательствующий: Очень хорошо.

Хит: Ваша честь, могу я продолжать?

Председательствующий: Да, пожалуйста.

Хит: Господин Олендорф, вы говорите, что цыгане были зловещими носителями идей? Разве не факт, что граждане любой страны, в которую вторглись, являются зловещими носителями идей. Разве американцы не несли в себе идеи, и немцы несли идеи и русские несут идеи своих стран, когда они ведут войну?

Олендорф: Но разница здесь в том, что эти населения, например немецкое население или американское население имеет постоянные дома, в то время как цыгане являются людьми без определённого места жительства, более готовыми сменить место жительства ради более благоприятной экономической ситуации, которую могут обещать им в другом месте. Мне кажется, что немец, например, совершенно не подходит для шпионажа.

 

***************************

Хит: Господин Олендорф, вопрос приказа, о котором вы чувствовали, что должны чтить и выполнять, приказа фюрера. Это факт, не так ли, что вы могли не исполнять свои обязанности как солдат и избежали бы за это всякого наказания,  короче, вы могли изобразить болезнь.

Олендорф: Ко мне уже обращались с этим вопросом в допросе защитой, потому что я ожидал его.

Хит: Давайте проверим, ожидаете ли вы следующий – я полагаю, что ожидаете. В какой-то момент начальник штаба вышестоящей армии на юге России говорил вам, там, что если ваше сотрудничество с армией не улучшится, то он, полковник Вёлер – я забыл его имя – он порекомендует о вашем немедленном отзыве в Берлин, это был способ, не так ли, которым вы могли избежать службы, просто выразив несогласие с другим военным господином. Правильно?

Олендорф: Эта дискуссия с Вёлером не касалась наших споров, а фактических упрёкрв которые были необоснованны. И я не делал ничего другого как опровержения этих неправдивых упрёков.

Хит: Извиняюсь, я не понял этого. Это, правда, что вам угрожали рекомендацией по отзыву, если ваше сотрудничество с армией не улучшится?

Олендорф: Нет. Первым словом начальника штаба было: «Если ваше взаимодействие с нами не улучшится, мы запросим того, чтобы вас отправили в отставку» и затем последовал ряд фактических упрёков, которые были неправдой, и мне просто представился шанс отвергнуть перед начальником штаба эти неправдивые обвинения. Больше ничего не обсуждалось. Я не думаю, что вы ожидаете, что для того, чтобы уйти с должности, я должен был пойти на то, чтобы меня и моих людей напрасно обвиняли.

Хит: Нет, нет, у меня не было мысли о том, чтобы вы такое сделали. Я просто хотел понять, возможно, ли было для вас добиться отставки с работы или задачи тем, что вы не соглашались с военным, и вы сказали, что так было возможно.

Председательствующий: Свидетель, я понял, что в Претче было совещание, когда вы впервые узнали о миссии. Сколько подсудимых присутствовали на этом совещании?

Олендорф: Не могу сказать точно.

Председательствующий: На совещании – я уверен, что неправильно произношу это слово – Николаев – сколько подсудимых присутствовали, если вы помните?

Олендорф: Присутствовал только Зайберт.

Председательствующий: Кто?

Олендорф: Присутствовал только подсудимый Зайберт.

 

***************************

Уолтон: Генерал, вы когда-либо чувствовали, что приказ фюрера, о котором здесь говорилось, являлся незаконным приказом?

Олендорф: Нет.

Уолтон: Вы, когда-нибудь слышали, в течение своей карьеры, о признанных законах и обычаях войны?

Олендорф: Конечно.

Уолтон: Вы, когда-либо слышали о Женевской конвенции?

Олендорф: Конечно.

Уолтон: И вы, когда-либо слышали о Гаагской конвенции?

Олендорф: Естественно.

Уолтон: Из своего изучения права и вашего высокого положения в организации подчинённой военному праву, вы не знали о том, что убийство гражданских лиц на оккупированных территориях, без какого-либо процесса, считалось как международным правом, так и законами и обычаями войны обычным убийством, и ничем более?

Олендорф: Да.

Уолтон: Кто был тем, в одной из ваших команд, у кого была власть, и полномочия решать о том было ли лицо евреем, или цыганом, или коммунистом, и приказывать о его казни?

Олендорф: Это возлагалось на команды.

Уолтон: Под этим я предполагаю, что это был руководитель команды, командир этого подразделения?

Олендорф: Он был ответственным за то, что происходило в поле.

Уолтон: Был кто-либо ещё в команде, второй в командовании или ведущий унтер-офицер – который мог решить о том еврей человек или цыган и приказать о его казни?

Олендорф: Перед тем как конкретно ответить на этот вопрос – я желаю отметить, что рассматривая вопрос усмотрения исполнения приказа – следовало учитывать общую ситуацию. Например, рассматривая евреев, обычно было то, что команда созывала еврейских старейшин для определения того кто еврей, а кто нет. У команды не было возможности выйти за рамки этого решения. Поэтому, они должны были принять заявления самих евреев в качестве основы для своих приказов. Начальник команды не мог выйти за пределы этого и независимо проводить казни, но он должен был полагаться на своих офицеров которые, например, являлись начальниками тайлькоманд для этих задач. Как известно трибуналу, данный вопрос уже был разрешён до войны приказом фюрера, через Кейтеля, постольку, поскольку офицеры имели возможность прийти к решению о том, является или нет лицо подозрительным, и может ли оно угрожать безопасности. В своём допросе защитой, я уже пояснял, что, по моему мнению, такое заявление заходило слишком далеко, и поэтому  я отдал приказ о том, чтобы подозрения подтверждались. Но просить большего, например, касаясь евреев, чем убеждённости в заявлениях еврейских старейшин нельзя было ожидать от команд, потому что большего нельзя было сделать. Сделать больше означало ставить под вопрос задачу.

Уолтон: Значит, передача регистрационного списка евреев руководителем команды совету еврейских старейшин была достаточной для причисления указанных лиц к евреям?

Олендорф: Для того, чтобы составить его, сами еврейские старейшины приводили евреев на регистрационный пункт или место сбора.

Уолтон: Итак, причисление гражданского лица к цыганам было достаточной идентификацией для казни айнзацгруппой D?

Олендорф: Нет. Я помню случаи в Симферополе, в которых идентичность цыган подтверждалась двумя свидетелями, по крайней требовалось командой там.

Уолтон: Конечно, эти свидетели, были из гражданского населения района, в котором арестовали этого человека?

Олендорф: Да.

Уолтон: И эти свидетели заявляли, что знали это?

Олендорф: Да. Это было сложно, потому что некоторые цыгане – если не все, они – были мусульманами, и по этой причине мы придавали огромную важность предотвращению сложностей с татарами и поэтому, использовались люди, которые знали места и людей.

Уолтон: Тогда в случае цыган расследование было тщательнее, чем в случае евреев, правильно?

Олендорф: Там было меньше цыган, чем евреев, и как уже вчера говорил, я помню только большую акцию в Симферополе.

Уолтон: В прошлую среду в своих показаниях вы заявили, не так ли, что вы лично никогда не отдавали приказы о казнях. Я прав?

Олендорф: Да.

Уолтон: Кто отдавал приказы об этих казнях?

Олендорф: Процедуру не объяснить одним предложением, потому что приказ о казни как таковой был отдан с самого начала в Претче, а также позднее рейхсфюрером СС. Но команды принимали как должное, что при входе в крупный город, еврейский вопрос являлся первым вопросом, который должен был быть решён и поэтому казни нарастали, не по приказу, но как следствие ряда происшествий – таких как консультаций с советом старейшин, регистрации, и т.д., до завершения операции. Тоже самое происходило в случае самих казней, в которых происходил ряд происшествий друг за другом; в действительности, чёткий приказ отдавался лишь, когда офицер стоял перед военным подразделением и отдавал приказ стрелять. Происходило всякое, одно происшествие за другим.

Уолтон: В своём допросе защитой, и немного в перекрёстном допросе, часто делалась ссылка на «армию». На какую армию или группу армий вы ссылаетесь?

Олендорф: В моём случае группа 11, 11-я армия.

Уолтон: Итак, кто командовал 11-й армией, когда вы командовали айнзацгруппой?

Олендорф: Сначала, генерал Риттер фон Шоберт[32]. Он был убит. После этого, там было исполнение обязанностей; и позже, фельдмаршал фон Манштейн[33].

Уолтон: Вы, когда либо находились в контакте – то есть официальном контакте – с группой армий «Юг» в течение вашей карьеры как командира айнзацгруппы D?

Олендорф: С самой группой армий? Нет. Только с армией. Причиной было то, что 11-я армия была независимой, относительно. Она планировалась в качестве ядра для новой группы армий, которая должна была действовать в горах Кавказа. Армейские подразделения, тогда, находились на Балтике в готовности.

Уолтон: Как часто вы контактировали с генералом фон Шобертом, а позднее фельдмаршалом фон Манштейном?

Олендорф: Я явился к генералу фон Шоберту, как показывают документы, 12 июня. Затем я снова видел его в армейском казино раз или два. И фон Манштейна, я в основном видел в Крыму при исполнении обязанностей, также как лично; например, он поручил мне вербовку татар. Я также имел с ним личные дискуссии по вопросу военных задач моего подразделения. В то время контакт с армией стал ближе, потому что сложности первых месяцев доказали некоторым офицерам их неправоту и они вынуждены были извиняться передо мною и теперь другие офицеры пытались устранить эти бывшие разногласия. С Манштейном это заняло дольше времени. До весны 1942 в свой замок на южном берегу, который он создал для отдыха, он меня лично не вызывал. Там я, вместе со своим преемником фон Альвенслебеном[34] и тремя или четырьмя офицерами армии, был приглашён на вечер и провёл там ночь. На следующее утро у меня был с ним завтрак, и затем я уехал. Второй раз я частно был приглашён на празднование падения Севастополя. Помимо этого, существовал постоянный контакт с армией, учитывая тот факт, что имелся офицер связи с армией, который жил вместе с офицером контрразведки; и кроме этого, господин Зайберт, по крайней мере, раз в неделю, посещал начальника штаба, офицеров разведки или начальника антипартизанской борьбы с которыми имелись договоренности. Естественно, у меня имелось больше дел с начальником штаба, чем с командующим. И по этой причине, я постоянно посещал его официально. Наконец, после зимы 1941, очень оживлённые личные отношения с офицером штаба армии были в моём казино. Например, во время рождественских праздников был полностью представлен штаб армии, а также во время моей прощальной вечеринки.

Уолтон: Генерал, я думаю, перевод прошёл неправильно. То, как я услышал это, когда вы упоминали командиров 11-й армии, имя фон Альвенслебена прошло как вашего преемника.

Олендорф: Я закончу с этим. Айнзацгруппе Dдолжны были дать оберфюрера Биркампа[35], но он был с айнзацгруппой Dочень малое время в Крыму. Крыму была предоставлена гражданская администрация и Альвенслебен стал руководителем СС и полиции Крыма и так он стал моим преемником в этом районе, но не в должности начальника айнзацгруппы.

Уолтон: Значит, из того, что вы только, что сказали в ответ на вопрос, ваши личные и служебные контакты с армией под командованием фельдмаршала фон Манштейна стали более частыми и более дружескими, чем с его предшественником генералом фон Шобертом?

Олендорф: Да. Мне кажется, он был с армией четыре недели до гибели в бою.

Уолтон: Вы можете вспомнить, когда фельдмаршал фон Манштейн стал преемником генерала фон Шоберта, то есть, приблизительно?

Олендорф: Я не могу вспомнить точную дату, но я думаю, что фон Манштейн стал преемником фон Шоберта в сентябре 1941 как самое позднее.

Уолтон: Генерал фон Шоберт или фельдмаршал фон Манштейн, когда-либо отдавали вашей группе приказы относительно казней?

Олендорф: Этот вопрос, очень чёткий, господин обвинитель. Такие приказы существовали в различных формах. Например, он говорил подсудимому Зайберту, который здесь присутствует, что ответные меры, о которых приказывал он, были недостаточными, и по этой причине он хотел сам заняться этим, или, как я описывал в случае Симферополя, там, где армия запросила немедленной ликвидации евреев. Помимо этого, была идея убийства отдельных лиц, таких как, психически больные люди, но я не могу, конечно, всегда говорить, что это была сама армия. Но айнзацкоманды придавались к подразделениям или дивизиям, таким образом, контакт с командами, и, следовательно, отдача индивидуальных приказов регулировалась в отдельных районах небольшими подразделениями, нежели в центральных ведомствах.

Уолтон: Значит фельдмаршал фон Манштейн лично принимал инструкции или приказы о казнях в Симферополе, о чём мы говорили?

Олендорф: Нет, я не могу это сказать, но поступила инструкция – насколько я помню после обсуждения с Брауне – от генерал-квартирмейстера, тогда полковника Ханка, но в организации армии естественно, что генерал-квартирмейстер исходя из своих полномочий не может делать такие вещи без одобрения своего командующего. Поэтому я не могу сказать о том, что фон Манштейн знал об этом или приказывал об этом. Я просто рассматриваю это исходя от военной обстановки.

Уолтон: Весьма вероятно, что фельдмаршал фон Манштейн знал и проинструктировал своего штабного офицера для отдачи приказов, это верно?

Олендорф: В любом случае, я не могу представить, чтобы штабной офицер мог заявлять такие требования исходя из своих полномочий.

Уолтон: Генерал, кто был армейскими офицерами, с которыми вы обычно имели совещания о деятельности айнзацгруппы D?

Олендорф: Это был офицер разведки.

Уолтон: Вы можете назвать его имя?

Олендорф: Сначала, майор Ранк, позже его преемник, майор Эйслер или подполковник Эйслер; офицер контрразведки, майор Ризен и начальником антипартизанской борьбы был майор Стефанус[36]. Другие штабные офицеры, как я думаю не имели такого интереса в этой связи, то есть, оперативные офицеры, полковник Буссе[37] и ещё один фон Вернер. Это были самые важные имена, которые я знал.

Уолтон: Вы говорите, что все они были в штабе генерала фон Шоберта или фельдмаршала фон Манштейна.

Олендорф: Да.

Уолтон: Эти же офицеры, которых вы назвали, вручали вам приказы о казни евреев.

Олендорф: Нет. Я не могу этого сказать.

Уолтон: По казни цыган?

Олендорф: Нет. Тоже не могу сказать.

Уолтон: По казне психически больных?

Олендорф: Как я говорил ранее, я точно не знаю, отдавался ли этот приказ центральным ведомством или медицинскими ведомствами или региональными ведомствами.

Уолтон: Кто отдавал приказы об убийстве активных коммунистов и советских чиновников?

Олендорф: Для этих групп приказ содержался в главном приказе фюрера.

Уолтон: Мне кажется, вы недавно свидетельствовали о том, что офицером связи айнзацгруппы Dс 11-й армией был нынешний подсудимый Зайберт?

Олендорф: Нет, офицером связи был другой человек. Зайберт относился к моему штабу, и проживал у меня, в то время как офицером связи был другой офицер, который находился в штабе армии и также жил с армией.

Уолтон: Итак, генерал, вы признали здесь, что во время вашего командования айнзацгруппой D, неустановленное количество лиц было казнено подразделениями под вашим командованием, и мне кажется, вы свидетельствовали о том, что ответственность за фактические казни лежала на руководителе команды, я прав?

Олендорф: Ответственность это слово, которое можно интерпретировать разными способами – те, кто отдаёт приказ - ответственны. Они ответственны за исполнение.

Уолтон: Как вопрос осведомлённости, вы подробно расскажете об обычном канале, по которому приказ шёл от органа принявшего отдавшего приказ до человека который нажимал на курок?

Олендорф: Мне кажется, все мои допросы показывают, что данный приказ был отдан однажды, а именно, в Претче; там была передана инициатива, и поэтому никаких новых начальных приказов не отдавали в моё время. Я никогда не получал начальных приказов кроме того, чтобы я распределял военнопленных, что являлось дополнительным приказом. Изначальный приказ, как я сказал, был направлен начальникам айнзацгрупп и руководителям команд, которых собрали.

Уолтон: По сути это правда. Из-за сложностей в связи в районе, в котором вы сами находились, ваши руководители команд в основном, из-за слабой связи, являлись независимыми подразделениями, не так ли?

Олендорф: Руководители команд были независимыми, в этом нет сомнения. Они могли действовать независимо по тем причинам, которые я привёл.

Уолтон: И они принимали много решений не консультируясь ни с вами, ни с высшими властями, не так ли?

Олендорф: Господин обвинитель, эти решения нужно назвать более подробно. В такой общей форме я не могу сказать да или нет.

Уолтон: Извиняюсь. Они создавали тактические ситуации, не консультируясь с высшими штаб-квартирами, не так ли?

Олендорф: Конечно.

Уолтон: И им поручали командование подчинёнными вам подразделениями?

Олендорф: Довольно трудно ответить на это.

Уолтон: Генерал, я повторю. Я перефразирую вопрос. Из-за их аккуратного отбора, вы полагались на их суждение в данных ситуациях, не так ли?

Олендорф: Руководители команд имели определённые задачи. Эти задачи они должны были выполнять. Я не отбирал руководителей команд иначе они были бы совершенно другими людьми, но их назначило главное управление безопасности Рейха и они должны были выполнять свои задачи, которые им поставили; я должен был полагаться на то, что в соответствии со всеми своими способностями они выполнят эти задачи. Но так, как я не полагался на них полностью, я пытался, путём инспекций установить, был ли порядок в командах, и выполняются ли задачи. К сожалению, невозможно было инспектировать всё; некоторые я не мог посетить раз в шесть месяцев, потому что было сложно добраться до них. К сожалению, у меня не было влияния на отбор руководителей команд.

Уолтон: В своём допросе защитой вы пояснили своё положение и взаимодействие с начальником 11-й армии. Мой вопрос в связи с этой темой может, следовательно, немного повторяющийся, но вместе с тем, я хочу, чтобы вы ответили на него для информирования трибунала. Какими были специальные задачи, которые ставила вам армия на основе так называемого распоряжения Барбаросса?

Олендорф: Разумеется, основной задачей было обеспечение информацией и надзор за полицейскими задачами и безопасностью армии. Помимо этого, армия ставила чёткие, подробные задачи и они менялись в зависимости от ситуации. Например, в июле и августе, должен был собираться урожай и охраняться тыл; в ноябре и декабре и январе, выявлять партизан и бороться с ними; непосредственно военные задачи и затем вновь информационная служба. Они менялись в зависимости от обстановки.

Уолтон: Тогда, с позволения трибунала, я хочу представить свидетелю для его допроса документ НОКВ-256, экземпляр обвинения 174. Здесь есть копии на немецком языке подготовленные к раздаче, также как и на английском.

 

***************************

Уолтон: Вы, когда-либо получали этот или похожий документ, содержащий данное распоряжение?

Олендорф: Я склонен думать, что это один из проектов так называемого распоряжения Барбаросса. Я не думаю, что этот проект составляет распоряжение Барбаросса, но в нём содержались его значительные части. Мне кажется, что есть не очень много различий в содержании.

Уолтон: В распоряжении Барбаросса, говорилось, что-либо описывающее сотрудничество зондеркоманд и армии в тыловых районах?

Олендорф: Я забыл одну вещь. Этот текст показывает в проекте айнзацгруппы в оперативных районах, а также айнзацгруппы в тыловых районах. Таких двойных задач не имелось. Только одна айнзацгруппа придавалась армии, каждой группе и группа армий решала о том, как их использовать.

Уолтон: Независимо от того использовались они в тыловых районах или во фронтовых районах, армия решала об этом?

Олендорф: Да.

Уолтон: Итак, это правда, что это распоряжение Барбаросса, что приказы Гиммлера основанные на ней, прямо устанавливали, что зондеркоманды должны выполнять свои задачи под свою ответственность?

Олендорф: Здесь это не ясно, либо, потому что выражение «под свою ответственность», я полагаю, означает, что начальник полиции безопасности и СД мог принимать инструкции для этих команд, которые затем выполняли их под свою ответственность; но это никогда не означало, то, что эти происходило помимо полномочий армии, или даже группы армий; и это ограничение показано в этом проекте. Потому что каждый раз оно говорит о том, что инструкция должна передаваться армии и армия может вводить ограничения. Армия может исключать районы; она может вводить ограничения если того требует оперативная обстановка. Позднее в распоряжении Барбаросса, говорилось, что оперативная необходимость может привести к принятию армией инструкций и их изменению. Смысл явно раскрывается в данном проекте «под свою ответственность» никогда не означал помимо подлинной власти командующего армии, а с учётом их задачи. Это показано в задаче айнзацгрупп и в инструкциях верховного главнокомандования вооружённых сил о компетенции командующих.

Уолтон: Генерал, значит, вкратце, в рамках широкой сферы приказа, приказа фюрера, подчиняясь тактической обстановке в любое время, что являлось ответственностью армии, полностью находилось на усмотрении айнзацгруппы то, как выполнять эти задачи, не так ли?

Олендорф: Да.

Уолтон: Значит, ответственность, упоминаемая в проекте распоряжения Барбаросса включала казни?

Олендорф: Конечно айнзацкоманды имели приказ, и задачи по проведению отдельных казней.

Уолтон: В соответствии с распоряжением Барбаросса?

Олендорф: Нет. Я не говорил этого. По крайней мере, я не хотел этого сказать. Я не знаю, чтобы в распоряжении Барбаросса содержался этот приказ об уничтожении. Повторю: я не знаю, чтобы в Барбароссе – приказе фюрера – содержалось, что-либо об убийствах отдельных групп населения.

Уолтон: Генерал, я не хочу спорить с вами, но показания очень чётко говорят о ваших приказах, о казнях. Я пока оставлю это. Итак, генерал, когда-либо случалось, что приказ командующего 11-й армии или его штаба, отдавался непосредственно командам – тем подразделениям, которые подчинялись вам?

Олендорф: Какие приказы?

Уолтон: Любые приказы?

Олендорф: Да, конечно.

Уолтон: Как вы узнавали о таких приказах, при том, что они не проходили через вашу штаб-квартиру?

Олендорф: Например, в письменном приказе я упоминал списки рассылки, поэтому приказ команде передавался мне. Конечно, это было только в случае если это были приказы армии. Приказы корпусов или дивизий, я, конечно, не видел.

Уолтон: Но вас информировали о них путём списка рассылки, после отдачи самого приказа?

Олендорф: Да, если он отдавался армией.

Уолтон: Вас, когда-либо информировали, если группа армий или армейский корпус отдавали приказы вашим подразделениям?

Олендорф: Информировали меня?

Уолтон: Например, если начальник айнзацкоманды 11bбыл командирован от вашей штаб-квартире и придан армейскому корпусу? Вы поняли меня?

Олендорф: Да.

Уолтон: И тактическая обстановка была такой, что айнзацкоманда 11bдолжна была выполнять особую задачу, командир армейской группы отдавал приказ непосредственно командиру айнзацкоманды 11b?

Олендорф: Да.

Уолтон: Итак, позже, вас, путём официальной переписки или из докладов вашей команды, информировали о том, что отдан действительный приказ?

Олендорф: Конечно, в письменном виде или устно, если руководитель команды считал необходимым, чтобы я знал об этом событии.

Уолтон: Значит, ваша информация не приходила в копии этого приказа направленной вам через официальные каналы, но из доклада руководителя команды?

Олендорф: В таком случае, конечно, если армия не отдавала письменный приказ, только таким образом. Если она отдавала письменный приказ, в целом, она присылала мне копию.

Уолтон: Значит, вы получали сведения о такого рода приказах из доклада представленного вам вашим руководителем команды?

Олендорф: Да.

Уолтон: Генерал, это являлось задачей офицера связи различных подразделений айнзацгруппы передавать такие приказы?

Олендорф: Мне кажется, я должен задать предваряющий вопрос. Под офицером связи вы имеете в виду офицера, который находился в штабе армии?

Уолтон: Да.

Олендорф: В документальной книге, упоминалось такое происшествие, случай с Романенко. Там, документ показывает, что офицер связи получил приказ от командующего и непосредственно вручил его команде. Это показывает, что команда находилась в том месте где находился командующий, в то время как я был со штабом айнзацгруппы приблизительно в 200 километрах на западе. Поэтому, если командующий хотел вручить нечто команде, он просто мог вручить такие инструкции офицеру связи.

Уолтон: Сейчас я хочу воспользоваться возможностью забыть об одном или двух вопросах. Ваша честь, я хочу обратить внимание свидетеля немного назад, когда я спрашивал его о том у кого были полномочия проводить отбор на казнь. Сейчас это совершенно вне контекста, но моё внимание обратили на это. Я прошу разрешения вернуться назад и спросить его.

Председательствующий: Я напоминаю, что вы прошли предмет, но нет причины, почему вы не можете вернуться назад.

Уолтон: Есть один класс о котором я забыл спросить, спрашивая о том, кто производил отбор. Генерал, кто проводил отбор коммунистов и советских чиновников для казни?

Олендорф: Процедура была такой, что арестовывали отдельных лиц и этих лиц допрашивала, как обычно, полиция.  Дознаватель, как правило, с руководителем команды, делал вывод из допроса и решал, угрожал ли человек безопасности или не угрожал, и они выносили приговор этому лицу.

Уолтон: Обычно получалось так, не так ли, что член коммунистической партии и советский чиновник коммунистической партии или гражданской администрации считался явной угрозой безопасности германских вооружённых сил?

Олендорф: Да.

Председательствующий: Свидетель, осуществляя процедуру, на которую вы указали, я полагаю, что во многих, если не во всех городах, вы ликвидировали руководящие власти, мэров, советников и т.д., потому что естественно они являлись членами коммунистической партии, это правда?

Олендорф: Насколько мне известно, об условиях в городах и районах, в которые входили айнзацкоманды, там больше не было никакой администрации и ведущие личности сбежали или скрылись.

Уолтон: Генерал, как собирали людей для казней?

Олендорф: Я не могу подробно это описать.

Уолтон: Мне кажется, вы заявляли по предмету евреев, о том, что регистрация с помощью совета старейшин отмечала, кто есть еврей. Итак, если устанавливалось, что столько-то должно быть казнено, совет старейшин инструктировали собрать людей?

Олендорф: О сборе людей, да.

Уолтон: Итак, был предлог, который приводился, либо командой или советом еврейских старейшин для сбора этих людей?

Олендорф: Да. Например, вопрос переселения.

Уолтон: Им говорили, что им надо переехать или их перевезут к месту переселения, правильно?

Олендорф: Да.

Уолтон: Итак, что делали с этими людьми после их сбора на рыночной площади или назначенном месте?

Олендорф: Например, пытались сравнить соответствует ли регистрационный список с теми, кто присутствует. Лиц собирали и затем забирали на казнь.

Уолтон: Иногда они маршировали к месту казни?

Олендорф: Нет. Их забирали на грузовиках. Я только, что описывал как в Симферополе армия предоставила для этого грузовики.

Председательствующий:Совет еврейских старейшин знал о том какова реальная цель требования этого списка евреев?

Олендорф: Разумеется не в моей айнзацгруппе.

Председательствующий: Что же после того как первый контингент уходил или увозился, тогда не становилась очевидной цель получения этого списка?

Олендорф: В городе всех евреев сразу же собирали, одновременно, например, в бараках или большой школе или на фабрике.

Председательствующий: Тогда я понял, что никакие казни не проводились до того как еврейские старейшины не завершали свою работу по подготовке списков?

Олендорф: Да.

Уолтон: Итак, вы имели какие-либо армейские директивы или какие-нибудь приказы, говорящие о минимальных расстояниях от штаб-квартир армии мест, где можно было казнить этих людей?

Олендорф: В случае Симферополя армия распорядилась о том, чтобы расстрелы проводились на определённом расстоянии от города. Тоже самое было в Николаеве.

Уолтон: Под определённым расстоянием вы имеете в виду определённое расстояние от штаб-квартир, или от армейских сооружений или от самого города?

Олендорф: В Симферополе, от города; в Николаеве от штаб-квартир.

Уолтон: Итак, каким был общий метод казни?

Олендорф: Я использовал единственный способ. Это было по-военному.

Уолтон: Отсюда вывод, что это: казнь через расстрел?

Олендорф: Да.

Уолтон: В каком положении расстреливали жертв?

Олендорф: Стоя или на коленях.

Уолтон: Что делали с телами казнённых жертв?

Олендорф: Их хоронили там же. Команда, которая проводила казни должна была подготовить захоронение так, чтобы потом не было видно никаких признаков казней.

Уолтон: Что делалось с личным имуществом казнённых лиц, генерал?

Олендорф: Личное имущество конфисковалось. Ценности, в соответствии с приказами, передавались министерству финансов Рейха или даже Рейхсбанку. Личное имущество находились в распоряжении команды и города, исключение исключений было в Симферополе в котором группа организации национал-социалистического социального обеспечения была придана армии и занималась текстилем.

Уолтон: Все жертвы, включая мужчин, женщин и детей, казнились одинаково?

Олендорф: До весны 1942, когда приказом Гиммлера было приказано казнить женщин и детей газом в газовых фургонах. Ваша честь, я прошу сделать замечание по вопросу вчерашнего допроса. Я думаю, возникла ошибка в отношении того, что ваша честь спрашивал меня, можно ли было видеть в докладах команд о казнях детей. Если бы я ответил в этом отношении, что такое мнение подтверждалось, это была бы ошибка. Моё подтверждение в МВТ, того, что мужчины, женщины и дети включались в цифры это просто вывод из того факта, что еврейских мужчин,  женщин и детей должны были расстреливать. В докладах, которые поступали мне от команд не проводилось такого разграничения. Я действительно не помню никакого доклада в котором дети – или цифры о детях – упоминались. Повторюсь, заявление которое я подтверждаю: это был вывод к которому я пришёл, основываясь на приказе.

Председательствующий: Тогда как я понял, доклад, указывающий на то, что 5000 евреев были убиты не выделяет, сколько детей, сколько женщин, но просто 5000 лиц?

Олендорф: Да, да.

Уолтон: Генерал, позвольте мне освежить вашу память. Мне кажется, вы заявили в ответ на последний вопрос о том, что казни были полностью в форме расстрела до весны 1942, когда вы получили приказ казнить женщин и детей в газовых фургонах. Извиняюсь, я пропустил ваше заявление о том, где возник этот приказ или откуда он пришёл.

Олендорф: Приказ о газовых фургонах поступил непосредственно от Гиммлера и был направлен тем специальным подразделениям, у которых имелись эти газовые фургоны.

Уолтон: Эти подразделения, которые были ответственными за работу и обслуживание газовых фургонов оставались с фургонами всё время?

Олендорф: Да. Я наблюдал это короткое время, потому что вскоре я ушёл с должности, но водители остались там, при этом офицер, который прибыл с ними уехал; но причиной этого было то, что от газовых фургонов отказывались руководители команд и я не был готов принуждать руководителей команд использовать эти фургоны. Фургоны практически не использовались.

Уолтон: Генерал, вы сами, когда-нибудь видели газовый фургон?

Олендорф: Да.

Уолтон: Вы дадите краткое описание внешнего вида газового фургона трибуналу?

Олендорф: Это был обычный грузовик, такой как фургон. Он был похож на закрытый грузовик.

Уолтон: Не было окон на газовом фургоне?

Олендорф: Прошу прощения?

Уолтон: Там не было окон?

Олендорф: Возможно.

Уолтон: Зад газового фургона, на нём была толстая дверь, которая вела внутрь газового фургона?

Олендорф: Конечно.

Уолтон: И эта дверь была по размеру одного человека?

Олендорф: Нет. Мне кажется это была обычная дверь как у других грузовиков.

Уолтон: Итак, людей отобранных для казни заставляли входить в эти фургоны?

Олендорф: По фургону нельзя было понять его задачи, и людям говорили, что их перевозят, и поэтому они входили немедля.

Уолтон: Их информировали о том, что их перевозят для переселения?

Олендорф: Да.

Уолтон: Генерал, вы можете оценить, сколько человек можно было одновременно разместить в этих фургонах?

Олендорф: Были большие фургоны и маленькие фургоны. Большие могли вмещать 15 лиц, а крупные 30.

Уолтон: Вы, когда-либо узнавали, сколько уходило на казнь лиц с использованием смертельных газовых фургонов после воздействия на них газа?

Олендорф: Насколько помню около 10 минут.

Уолтон: Все ваши команды использовали эти фургоны?

Олендорф: Нет, потому что команд было больше чем фургонов. Помимо этого один фургон был неисправен. Они поступили из Берлина. Один фургон сразу же отправили в Таганрог, я его не видел и он больше не возвращался, а два других фургона остались в Симферополе.

Уолтон: Зондеркоманда 10а, когда-либо использовала один из этих фургонов?

Олендорф: Я уже говорил, что один газовый фургон был сразу же направлен в команду 10а.

Уолтон: Извиняюсь, я пропустил это. 10b, когда-либо использовала один из этих фургонов?

Олендорф: Нет. Я не уверен в том, что она его использовала. Я не могу клясться об этом, но я так думаю.

Уолтон: Я приму ваши ответы по вашим лучшим воспоминаниям и убеждению. Зондеркоманда 11а использовала его?

Олендорф: Нет. Как я сказал, два фургона были в Симферополе.

Уолтон: 11b, использовала, когда-либо фургон?

Олендорф: 11bмогла бы его использовать, я думаю.

Уолтон: Айнзацкоманда 12, по вашим воспоминаниям имела когда-либо такой фургон?

Олендорф: Пожалуйста, запомните эти цифры, потому что я ничего не знаю о 10а и в 11bфургон могли использовать два или три раза, я не уверен. Я сам вряд ли видел фургон, кроме первого раза, вместе с врачом, я видел то, что люди засыпают без каких-либо трудностей и затем я ушёл. Я не знаю, использовались ли они снова.

Уолтон: Значит ваши подразделения, некоторых людей казнили посредством газовых фургонов?

Олендорф: Да.

 

***************************

Хит: Господин Олендорф, вы только, что сказали, что вы чувствовали, что должны уважать этот приказ до своей смерти.

Олендорф: Да.

Хит: Вы попросили суд принять это принуждение. Вы сейчас расскажете суду о том, каково ваше нынешнее суждение о приказе? Вы думаете это был моральный приказ или вы думаете, что это было неправильный приказ, который вы получили от главы германского государства?

Ашенауэр: Я возражаю этому вопросу, ваша честь. Можно спрашивать только о фактах, но не о мнениях.

Хит: С позволения вашей чести, могу я ответить. Человек который просит смягчающее обстоятельство в связи с приказом вышестоящего начальника, ставит себя в положение говоря, морально, у меня не было выбора. Если, фактически, он морально одобрял вышестоящий приказ и поэтому, действовал бы без принуждения к нему, фактически, он не возражал принуждению, а просто предоставил себя для акции, которой он последовал без принуждения, тогда заявление о смягчающих обстоятельствах полностью необоснованно, и таким образом, если подсудимый совершил эти убийства из-за принудительного эффекта приказа, с которым он не соглашался, это одна вещь, но если Олендорф сам полностью соглашался или отчасти соглашался с целью, которая была у Гитлера, тогда смягчающее обстоятельство принуждения приказом полностью или почти полностью утрачивается.

Председательствующий: Доктор Ашенауэр, вы услышали аргумент?

Хит: Заявление необоснованно, если это делалось умышленно.

Ашенауэр: Я желаю отметить, что это просто прения, которые не имеют никакого отношения к свидетелю.

Председательствующий: Трибунал указывал, что сейчас не время для прений, но ему кажется, что цель данного вопроса выходит за рамки прений, но имеет цель установить имеются ли какие-либо смягчающие обстоятельства в правонарушении, предъявленном обвинением и для этой цели вопрос допускается. Возражение отклонено.

Олендорф: Господин обвинитель, я уже отвечал на этот вопрос в ходе моего допроса защитником сказав, что я считал приказ неправильным, но я находился под военным принуждением и следовал этому военному принуждению осознавая, что имелось состояние чрезвычайности и в целях самообороны были приказаны чрезвычайные меры. Приказ как таковой, даже сейчас, я считаю неправильным, но для меня не стоит вопроса был он моральным или аморальным, потому что руководитель, который занимался такими серьёзными вопросами, решил о нём под свою ответственность и это его ответственность и я не могу исследовать и судить. Я не вправе так делать.

Хит: С позволения вашей чести, это именно вопрос для протокола и я с почтением довожу до вас, что у нас пока нет ответа. По этой причине свидетель сказал, что он думал, это был неоправданный приказ, потому что он был сложным или невозможным к исполнению, когда он говорил –

Олендорф: Я этого не говорил.

Хит: Когда он рассказывал о Претче, он думал о том, что его невозможно исполнить. Я думаю, тот самый предмет, которого он хочет избежать это узел вопросов, а именно, не то, был ли это сложный приказ, или мудрый приказ, с его точки зрения, но был он правильным или нет. Принуждение вышестоящими приказами приходит к моральному принуждению, но не к мудрости приказа.

Председательствующий: Но, господин Хит, разве он не ответил на вопрос?

Хит: Он сказал – он сказал, это был ошибочный приказ.

Председательствующий: Что же вы ещё хотите?

Задайте другой отдельный вопрос и мы поймем, ответил ли он. Трибуналу кажется, что он ответил, но задайте ему вопрос.

Хит: Вы сказали, это был неправильный приказ. Я хочу, чтобы вы сказали мне, был он морально ошибочным или морально правильным.

Олендорф: Могу я заранее поправить, что в своём ответе я никогда не говорил о том, что это был сложный или простой приказ. Это предположение, которое я не хочу заносить в протокол.

Председательствующий: Должно быть ошибка в переводе, потому что у трибунала сложилось впечатление, что вы заявили в своём изначальном протесте, что приказ было невозможно выполнить или очень сложно выполнить. Мы ошиблись в этом впечатлении?

Олендорф: Ваша честь, я сказал «бесчеловечный».

Председательствующий: Я понял, очень хорошо. Протокол отметит, то, что вы сказали. Итак, вы хотите задать ещё один вопрос?

Хит: Я ставлю тот же вопрос – приказ был моральным; он был морально верным или морально неверным?

Олендорф: Я только, что сказал, что не думаю, что я в состоянии решать о моральности вопроса, но я считал его неправильным, потому что такие факторы способны принести такие результаты которые мы имеем, и по моему мнению должны иметь моральные эффекты. Но я не думаю, что я в состоянии судить ответственность государственного деятеля, который, как известно истории, правильно понимал перед своим народом вопрос существования или не существования, или судить была ли такая мера борьбы против судьбы, за которую ответственен лидер, моральной или аморальной.

Председательствующий: Из всего сказанного вами мы извлекли, ту мысль, что вы не готовы высказываться о том моральный приказ или аморальный, но вы говорите, что приказ мог привести только к плохим обстоятельствам, которые были бы вредны для самой Германии.

Олендорф: Ваша честь не только для самой Германии. Я считаю, это ещё более серьёзным. Я понимал приказ, который отдал Гитлер, не в первую очередь причину для этого приказа, но я уже считаю её результатом логических предпосылок, которые могли начаться – или, по крайней мере, были очевидными – когда в 1935, по нашему мнению Германия была окружена. Такие меры должны были вызвать такое развитие, например, в отношении того, что вместо понимания, ненависть, месть и преувеличенные усилия по обеспечению безопасности становились всё сильнее и поэтому общее беспокойство в мире нарастало. Например, побочные эффекты, которые можно описать под именем «план Моргентау[38]» или просьбы о том, чтобы Германия была ослаблена в своём величии и силе для того, чтобы её народ уже не мог угрожать безопасности кого-либо. Вот, что я имел в виду под «эффектом», который может возникнуть из таких факторов, потому что они направлены на это, при этом мне кажется, что в течение исторического развития в некоторое время, цепь ненависти и недоверия должна порваться для того, чтобы начаться где-то заново, и на это, например, я надеялся достижениями национал-социализма, который опирался на свой национальный базис, который должен был уважать каждого отдельного человека, но здесь цепь продолжилась, цепочка продолжилась, которая вместо примирения, породила больше ненависти, и усилила желание безопасности. Таково моё мнение об этом.

Хит: С позволения вашей чести, могу я снова задать вопрос?

Председательствующий: Да, вы можете задать вопрос, и затем свидетель может ответить прямо или если он чувствует, что он уже ответил на него, он может указать на это, или он может отказаться отвечать на него. Мы посмотрим.

Хит: Я не прошу вас судить о морали Гитлера; я прошу у вас выражения своей собственной моральной концепции. Вопрос не в том морален ли Гитлер; но каким, по вашему моральному суждению, был характер этого приказа – это был моральный приказ или аморальный приказ?

Олендорф: Вопрос исчерпан, потому что вы не спрашиваете абстрактно о моральной оценке чего-либо – но о моральной оценке и суждении о поступке Гитлера. И по этой причине суждение, которое я могу сделать, будет суждением о поступке Гитлера.

Хит: Тогда могу я задать ещё один вопрос, и это последний, ваша честь. Вы отдали свою моральную сознательность Адольфу Гитлеру, не так ли?

Олендорф: Нет. Я отдал свою моральную сознательность тому факту, что я был солдатом, и поэтому, шестерёнкой, относительной, в огромном механизме; и то, что я делал там, делалось также как в других армиях, и я убеждён в том, что несмотря на факты и сравнения, которые я не хочу упоминать снова, лица получают приказы – и все армии находятся в одинаковом положении – до сего дня, до самого этого дня.

Хит: Это не было принуждением приказа Гитлера которое преодолевало ваши моральные сомнения. Это был факт, что вы отдали Гитлеру власть решать за вас о моральных вопросах – это верно?

Олендорф: Это оспаривание с вашей стороны, о котором я никогда не говорил. Нет, это неверно. Но как солдат я получил приказ, и я подчинялся этому приказу как солдат.

Хит: Что же, как у солдата у вас всё еще была мораль – я полагаю была – которая требовалась, если вы имели мораль, вы должны судить о приказах поступающих вам. Вы получили приказ от Адольфа Гитлера и рассказываете нам, что принимаете его моральное суждение абсолютно, было оно правильным или нет – это верно?

Олендорф: То, что я принял моральное суждение, я точно не говорил. Я думаю мой ответ не изменит того факта, что вы хотите от меня конкретного ответа.

Хит: Поставим вопрос отрицательно. Тогда вы отказывались делать какое-либо моральное суждение, и вы отказываетесь сейчас делать какое-либо моральное суждение?

Олендорф: Причина заключается в том –

Хит: Я не спрашиваю о причине. Я спрашиваю о том, отказывались ли вы выражать своё моральное суждение до этого времени, или сегодня.

Олендорф: Да.

 

***************************

 

Председательствующий: Вчера господин Хит задал вам вопрос, на который вероятно мы не позволили ответить – но в виду того, что было сказано, мы вернёмся ненамного назад. Он спросил вас, возникли ли у вас какие-либо вопросы об аутентичности приказа, когда вы его получили, а именно был это приказ такого характера, который заставил вас думать, что может быть есть ошибка или заставил вас пойти выше, чем до офицера, который поставил вам задачу, для того, чтобы положительно установить, был он подлинным или нет. Вы помните дискуссию?

Олендорф: Да.

Председательствующий: Итак, когда вы получили приказ – он не пришёл от Гитлера, то есть, он был гитлеровским, но не он отдал его вам, он пришёл от Штреккенбаха.

Олендорф: Он был доведён, да.

Председательствующий: Да, очень хорошо. И его звание было не настолько высоким, чтобы можно было оспорить его невероятное заявление?

Олендорф: Да.

Председательствующий: Когда этот приказ впервые был представлен вам, он шокировал вас в такой мере, что вы хотели запросить, правда ли, что этот приказ отдан Гитлером или нет; или вы были удовлетворены тем, что Гитлер знал, что ему делать и обстоятельства были такими, что даже этот приказ был логичным, что вы приняли его без опасений, без вопросов, без сомнений, без изучения?

Олендорф: Он был шокирующим и размытым, как я вчера объяснял, из-за реакции Штреккенбаха, и Штреккенбах говорил по всем вопросам, которые упомянул ваша честь. Поэтому в ходе дискуссии все вопросы уже были обсуждены и сняты. Нам не оставалось никакого другого решения, чем принять опыт Штреккенбаха, который знал из своей дискуссии с Гитлером, что было совершенно очевидно, что есть приказ фюрера, который не при каких обстоятельствах не будет отменён.

Председательствующий: Вы показали нежелание отвечать на вопрос господина Хита о моральной стороне. Вы показали, что вообще не вам было решать о моральном вопросе. Но с каждым приказом, с каждым требованием, или запросом, инстинктивно приходит моральная оценка – вы можете соглашаться  с ним или нет – поэтому, когда вам был отдан данный приказ идти убивать, вы должны были инстинктивно его оценить. Солдат, который идёт в бой знает, что он должен убивать. Но он понимает, что это вопрос битвы с одинаково вооружённым противником. Но вы шли расстреливать беззащитных людей. Итак, разве вопрос морали не вставал перед вами? Предположим, что приказ – и я не имею в виду оскорбление этим вопросом – предположим, есть приказ об убийстве вашей сестры. Вы бы инстинктивно оценили этот приказ на то правильный он или неправильный – морально, не политически или по-военному, но как вопрос гуманности, совести и справедливости между человеком и человеком?

Олендорф: Ваша честь, я не в состоянии изолировать это происшествие от остальных. Мне кажется, в ходе моего допроса защитой было много вопросов такого рода. Вероятно события 1943, 1944 и 1945 в которых я своими руками поднимал с плавящегося асфальта детей и женщин, и своими руками я убирал камни с животов беременных женщин; и своими глазами я видел 60 000 человек умерших за 24 часа – то я не готов, и не в состоянии сегодня морально судить о приказе, потому что в связи с этими факторами, мне кажется это будет выше моральных стандартов. Эти годы для меня единица, оторванная от остального. Полная безжалостности в уничтожении и бесчеловечности – до сего дня, ваша честь, я не в состоянии взять одно происшествие или даже небольшое событие, которое испытал, и изолировать его, и морально оценить его. Я прошу вас это по-человечески понять.

Председательствующий: Ваш ответ даёт определённые данные. Вы упоминаете 1943, 1944, 1945. Естественно, эти годы были после 1941, когда вы предстали перед этим вопросом.

 

***************************

 

Хит: Суд спросил вас и не получил ответа от свидетеля, который как я думаю, является решающим вопросом, который ваша честь задал вам, а именно, если бы вы получили приказ от Гитлера убить свою сестру, вы бы исполнили приказ, или же у вас возникло некое конфликтующее суждение о характере приказа? Ответа не было, и я не знаю, считает ли суд, что мы слишком далеко заходим этим вопросом или же мы можем просить ответа на этот вопрос?

Председательствующий: Суд не настаивает на ответе на вопрос по сути, но мне кажется, что этот вопрос относится к делу, но свидетель может не отвечать, если не готов.

Хит: Тогда, могу я задать ему вопрос, с позволения вашей чести? Свидетель, если бы вы получили приказ Адольфа Гитлера убить свою кровь и плоть, вы бы исполнили этот приказ или нет?

Олендорф: Я считаю этот вопрос пустым. Вопрос заданный мне обвинением, касался людей – жизни и смерти людей, и миллионов людей, которые голодают даже сегодня, поэтому, я могу лишь заявить, что вопрос пустой.

Хит: Значит, я понимаю, что вы говорите, что если какое-то лицо подвергается приказу об убийстве, возникает моральный вопрос, но если тысячи людей подвергаются ему, то вы не видите никаких моральных вопросов; это вопрос цифр?

Олендорф: Господин обвинитель, я думаю, вы единственный кто понял мой ответ, таким образом, это не вопрос отдельного человека, но с точки зрения прошедших событий в истории, которые помимо прочего приводят к совершённому в России, и такого исторического процесса, вы хотите, чтобы я проанализировал это с моральной стороны. Однако, я отказываю в моральной оценке по хорошим причинам, по причинам своей совести. Я не отказался отвечать на последний вопрос, из-за того, что это один человек, для того, чтобы принести мораль на основе цифр, но из-за того, что обвинитель обратился ко мне лично –

Хит: Я не обращаюсь к вам лично. Предположим, что вы нашли свою сестру в Советской России и ваша сестра включена в категорию цыган, и её доставили к вам для убийства из-за её присутствия в банде цыган; что вы сделаете? Она здесь в процессе истории, который вы описали?

Ашенауэр: Я возражаю данному вопросу и прошу, чтобы этот вопрос не допускался. Я думаю, предмет достаточно рассмотрен, поэтому не требуются дальнейшие вопросы. Это не вопрос для перекрестного допроса.

Хит: Ваша честь, мне кажется, мы столкнулись с испытанием, которые мы проводим, поставив чью-либо собственную плоть и кровь в тот самый предполагаемый исторический поток, в котором нельзя сформировать суждение. Я спросил его о том, если бы он обнаружил свою плоть и кровь в рамках действия приказа Гитлера в России, каким было бы его суждение, было бы моральным убить собственную плоть и кровь или аморально.

Ашенауэр: Я прошу решения трибуналу по возражению.

Председательствующий: Бесспорно, вопрос является экстраординарным и в обычных условиях не допустим ни в каком процессе, кроме такого процесса как этот, который совершенно экстраординарный и феноменальный. Здесь мы рассматриваем обвинения, которые по сведениям трибунала никогда не представлялись в истории человеческой расы о человеке, который обвиняется в ответственности за лишение жизни сотен тысяч – не сотен тысяч, а девяноста тысяч. Если бы он был обвинён в чём-то не настолько ужасающем чем это, мне не казалось бы, необходимым отвечать на вопрос о моральной стороне, но если бы он предстал с приказом Гитлера перед своей плотью и кровью, посчитал бы он это моральным вопросом или нет, мне кажется этот вопрос полностью относится к делу и не является пустым и свидетеля призывают ответить на него.

Олендорф: Могу, я, пожалуйста, ответить на данный вопрос тем способом как его задал обвинитель, и на то, как обвинитель изначально задал его. Я не закончил своё заявление о том, почему я считаю вопрос пустым, когда меня прерывал обвинитель.

Хит: Суд распорядился о том, что вопрос не пустой и призвал к ответу на него. Я почтенно призываю суд попросить свидетеля ответить на вопрос.

Председательствующий: Решение это показывает, и свидетель ответит на вопрос, поэтому вам не надо требовать или просить.

Хит: Ваша честь, я должен добавить: «или отказаться отвечать на него, тем или иным образом».

Председательствующий: Я склонен думать, что он ответит на него. Посмотрим, ответит он или нет.

Олендорф: Я считаю вопрос пустым, потому что он притягивает частный вопрос к военному; то есть, он касается двух событий, которые не имеют никакого отношения друг к другу.

Председательствующий: Свидетель…

Олендорф: Ваша честь…

Председательствующий: Подумайте о ситуации. Вы подсудимый на процессе, и в отношении вас предъявлены очень серьёзные обвинения. Вся ваша жизнь и карьера находится на исследовании и оценке у суда. Возник вопрос о приказе, который вы получили, и этот приказ призывал к уничтожению беззащитных людей. Вы признаете, что в обычное время такое предположение было бы невероятным и недопустимым, но вы заявляете о том, что обстоятельства были ненормальными и поэтому, то, что можно было принять только с ужасным суждением, тогда было принято как нормальное исполнение обязанностей. Утверждение обвинения, независимо от обстоятельств, заключается в том, что убийство людей включает моральный вопрос и что при любых обстоятельствах вы должны были воздержаться от того, что делали. Теперь путём иллюстраций которые оно привело, предположим, что вы находясь при исполнении обязанностей предстали перед необходимостью решать, убить ли, среди сотен неизвестных людей, того кого хорошо знаете. Мне кажется, что это уместное сравнение. Итак, если можете, с вниманием отнеситесь именно к этому вопросу.

Олендорф: Если бы такое требование было предъявлено ко мне в таких же предпосылках, как и в рамках приказа, который являлся абсолютной военной необходимостью, тогда бы я выполнил приказ.

Хит: Вот и всё, сэр.

Председательствующий: Я хочу задать один вопрос. Люди под вашим командованием были вправе на повышенную оплату из-за характера операций, или им выплачивали обычное содержание, которое было у всех солдат?

Олендорф: Никогда не было никакого преимущества в связи с этой операцией. Никогда.

Председательствующий: Вы же отправились на территорию, которая была совершенно странной для вас, и вы указывали, что у вас были переводчики, но вы должно быть сталкивались с языковыми трудностями, из-за диалектов и тому подобного. Вы предполагали, что из-за этих языковых барьеров могут происходить ошибки, и таким образом убивали лиц, которых при широкой интерпретации приказа не должны были убивать?

Олендорф: Я так не думаю. Например, у меня был переводчик, который сам был из России, и он знал язык и условия.

Председательствующий: Очень хорошо. Вы заявили вчера о единственной причине почему вы не оставили командование из-за опасений того, что ваш преемник не сможет быть таким же внимательным к вашим людям как вы. Что вы понимаете как внимательность; в каком отношении?

Олендорф: Потому, что у меня был опыт других айнзацгрупп.

Председательствующий: Что же, вы были внимательны к ним, но трибунал не понимает в каком отношении. Это было в отношении жилья, продовольствия, в отношении исполнения имя неприятного долга?

Олендорф: Это было частью жалоб, которые я лично представил Гиммлеру в Николаеве; на то, что например высший руководитель СС и полиции Еккельн организовал специальные группы, которые не должны были проводить ничего кроме казней, и это понятно, что это духовно разрушало людей или делало их абсолютно жестокими. Этот пример я имел в виду.

Председательствующий: Очень хорошо. Сколько времени вы провели, в целом, в каждой местности. Я предполагаю, что вы всё время ездили?

Олендорф: Лично я, или со штабом?

Председательствующий: Со штабом. С вашим подразделением, айнзацгруппой?

Олендорф: Я менял свою штаб-квартиру, когда перемещалась штаб-квартира армии. Я всегда присоединялся к штаб-квартире армии.

Председательствующий: Вы говорили, что пытались избегать эксцессов. Что вы имели в виду?

Олендорф: Например, казнь по своему усмотрению.

Председательствующий: Между прочим, утром вы упоминали нечто ещё, что в вашей организации отмечали рождество. Вы отмечали рождество каждый год?

Олендорф: Да.

Председательствующий: Вчера, вы заявили о том, что присутствовали при трёх казнях, и в каждом случае эти казни сопровождались пением «Интернационала», и они кричали о своей верности Сталину, и из этого вы поняли об их солидарности с большевистской идеей и как я понял ваш ответ, вы сделали из этого оправдание приказа, а именно, что эти лица объявили о своей враждебности Германии и поэтому в качестве вопроса безопасности и самообороны, или в качестве военной меры, было оправдано разделаться с ними, так как было сделано?

Олендорф: Нет, ваша честь, я не имел это в виду.

Председательствующий: Я понял.

Олендорф: Меня спрашивали, видел ли я какие-либо признаки того, что приказ фюрера основан на объективных фактах, и я имел в виду эти факты в качестве примера, чтобы показать, как эти жертвы выражали своё отношение. Это не было основой для моих действий, только примером того, что я сам видел.

Председательствующий: Вы поняли из их пения и выкриков в тот момент, что это было отражением отношения со стороны их расы на, то, что было вызвано агрессивными мерами со стороны Рейха?

Олендорф: Нет. Я просто был впечатлён тем фактом, что на трёх моих внезапных визитах всегда были такие же демонстрации со стороны жертв. Это не заставило меня действовать. Это было просто иллюстрацией подлинной обстановки.

Председательствующий: Ещё один вопрос об инциденте. Когда вы наблюдали эту демонстрацию, вы испытывали какое-либо чувство убеждённости в том, что это враги вашей страны, и поэтому приказ который вы исполняли, был оправдан?

Олендорф: Я уже более аккуратно выражался об этом вчера, ваша честь, потому что в любой ситуации трудно комментировать это. Я сказал, что смотрел на демонстрации с уважением, так как я уважал даже такое отношение, и я никогда не ненавидел противника, или врага и до сих пор так не делаю.

Председательствующий: Какие-либо вопросы, доктор Ашенауэр?

 

***************************

 

Ашенауэр: Ваша честь, у меня всего два вопроса. Они касаются документа который представило обвинение. Мне кажется  это документ НОКВ-256, экземпляр обвинения 174. Там есть два предложения: «Мы получили ваши директивы от начальника полиции безопасности и СД, и мы проинформированы о том, что мы находимся под вашим командованием, в той части которая касается ограничения нашей задачи со стороны армии». Я хочу задать один вопрос. Вы, когда-либо имели какую-либо собственную ответственность за эти задачи, включая казни, которая была выше ответственности верховного главнокомандующего армией, в качестве исполнителя верховного командования и которая исключала ответственность командующего армией о жизни и смерти?

Олендорф: Нет. Эта деятельность осуществлялась под ответственность верховного главнокомандующего. Только он имел исполнительную командную власть и поэтому он владел жизнью и смертью. Эта ответственность никогда не ограничивалась.

Ашенауэр: Тогда я правильно вас пойму, если вы скажете, что ваша ответственность относилась к способу и типу исполнения приказа?

Олендорф: Да, правильно.

Ашенауэр: У меня больше нет вопросов.

 

***************************

 

Фрагменты допроса подсудимого Хенша защитой

 

***************************

 

Ридигер: Вы в ходе войны стремились получить должность руководителя айнзацкоманды?

Хенш: Я никогда не стремился получить должность руководителя айнзацкоманды.

Ридигер: Когда вам стало известно, что вы планируетесь быть руководителем зондеркоманды 4bи как вы об этом услышали?

Хенш: Насколько я помню, это был конец января или середина января 1942, когда я услышал об этом. Я это помню точно, потому что в ноябре или декабре моя мать серьезно заболела. Тогда, в первые дни января, я поехал навестить её и оставался с ней около двух недель в Хиршфельде. Когда я вернулся от неё, начальник управления I– тогда это был Штреккенбах – сказал мне по телефону, что я назначен руководителем зондеркоманды на Востоке.

Ридигер: Это соответствовало вашим желаниям?

Хенш: Нет. Не соответствовало, и прежде всего, это не соответствовало моему желанию в тот конкретный момент. Тогда я снова прилагал усилия, чтобы оставить свою работу.

Председательствующий: Вы когда-либо имели работу, которая вас удовлетворяла. Всякая работа, которую вы упоминали, была безрадостной. Итак, вы вступили в НСДАП, совершенно добровольно, с энтузиазмом – вы хотели служить этой идеологии – но пока все работы были нерадостными для вас. Итак, вы можете рассказать нам о такой работе в НСДАП, которая вас радовала и была в согласии с вами и с миром?

Хенш: Господин председательствующий, я никогда не получал никакой должности в связи со своим членством в НСДАП.

Председательствующий: Что же, вы, когда-либо имели какую-нибудь работу в своей жизни – скажем широко – вы когда-либо имели какую-нибудь работу, которая вам нравилась? Расскажите нам это!

Хенш: Да.

Председательствующий: Итак, какая это была работа? Это будет очень интересно.

Хенш: Что же, сначала, я был очень стимулирован и удовлетворён административной работой в Дёбельне; и я был в особенности удовлетворён, несмотря на серьёзность обстановки, я был рад должности, которую я позже получил в администрации делегации Рейха в Дании. И это, тоже была административная…

Председательствующий: Приведите нам год. Итак, в Дёбельне, когда вы там были?

Хенш: Я был в Дёбельне в 1935.

Председательствующий: Как долго?

Хенш: Я был там с февраля по июль.

Председательствующий: С февраля по июль 1935 в Дёбельне.

Хенш: Да. В 1935 ваша честь.

Председательствующий: Хорошо. И затем вы были в Дании?

Хенш: Это было в 1943.

Председательствующий: Как долго?

Хенш: До конца войны.

Председательствующий: 1943 по 1945?

Хенш: Да.

Председательствующий: Что же, значит, вы, эти два периода своей жизни – пять месяцев в 1935 и два года с 1943 по 1945, вы были рады своей работе?

Хенш: Да.

Председательствующий: Хорошо. Продолжайте, доктор Ридигер.

Ридигер: Когда вас проинформировали о вашем назначении, какие шаги вы предприняли, и что вы тогда знали о функциях айнзацкоманд?

Хенш: До этого времени я ничего не знал, кроме того факта, что подразделения полиции безопасности и СД находились с войсками на Востоке и – как я это понимал – их использовали как военные подразделения. Что касалось их задач и функций, я ничего этого не знал.

Ридигер: Вам были известны доклады главного управления безопасности Рейха или айнзацкоманд в то время, когда вы работали в РСХА?

Хенш: Нет, не известны. Эти доклады о событиях и эти доклады с Востока я не знал; как я понял из документов здесь различные отделы управления Iне получали эти доклады.

Ридигер: Кто-либо в Берлине информировал вас о задаче айнзацгрупп и если да, то кто?

Хенш: После моего информирования по телефону Штреккенбахом о том, что меня направляют в команду на Восток, я незамедлительно попросил с ним беседы. Снова я должен кратко упомянуть, что тогда приказ отправляться на Восток никоим образом не был подходящим, так как в то же время, я пытался попроситься в другое подразделение для отправки на фронт, так как я понял, что это было возможностью выбраться из главного управления безопасности Рейха. Фактически, единственной возможностью было то, если бы другое ведомство запросившее меня, было бы достаточно сильным. Тогда в декабре 1941, помимо прочего, я позвонил своему со-подсудимому Зиксу и попросил его дать мне знать как только он, что-нибудь услышит в отношении того, что другому ведомству требуется административный сотрудник. Таким же образом мои друзья предпринимали попытки, иными средствами, помочь мне найти способ уйти из РСХА.

Для разъяснения этого момента о том, почему я был не рад, и почему я думаю, что не мог быть рад своей работе, наверное, я могу сделать следующее заявление: мне кажется всякий выпускник в сфере права, который работал районным прокурором, имел больше свободы действий и больше усмотрения, чем я; так как работа эксперта по дисциплинарным вопросам РСХА была работой следователя без полномочий принимать решения.

Ридигер: Вы свидетельствовали о том, что вы обсуждали вопрос с Штреккенбахом, и теперь я спрашиваю вас, что он говорил вам о работе которую вы должны были делать в зондеркоманде 4b. Об этом вам рассказал Штреккенбах?

Хенш: Во время нашей короткой дискуссии, когда он меня вызвал, Штреккенбах сказал мне, что задача команды включала полномочия на фронте и защиту боевых частей во фронтовом районе. Упоминалось и повторялось, что Гейдрих всегда требовал того, чтобы моя штаб-квартира находилась в том же месте что штаб-квартира армии. Работа команды, как таковая, как он мне сказал, основывалась на распоряжениях и приказах полученных от армии айнзацгруппой и эти приказы должны были выполняться, и я должен был следить за тем как это выполняется. Так как приказ был новым для меня, я спросил Штреккенбаха в ходе нашей беседы о дополнительной информации. Прежде всего, я спросил его, хотел ли он, чтобы я постоянно занимал эту должность. У меня была скрытая причина для этого вопроса, потому что я подозревал, что вероятно они хотели послать меня на Восток, чтобы избавиться от меня. Штреккенбах рассказал мне об опасных элементах из партизан, которые угрожали германским войскам на Востоке. Он сказал, что задачей команды будет заниматься саботажниками, подрывниками и партизанами совместно с армией. Штреккенбах указал мне на то, что исполнительная работа команды находилась в руках экспертов, то есть, экспертов подготовленных в секретной государственной полиции и криминальной полиции. По прямой инструкции Гейдриха он обратил внимание на тот факт, что  я должен был оставаться на Востоке недолгое время, как наибольшее три месяца; поэтому, я оставил вещи как есть, и решил, будь, что будет. Штреккенбах также обратил моё внимание, в частности, на тот факт, что в случаях исполнительных решений, я должен был полагаться на расследования экспертов, которые имели необходимый опыт на Востоке. В связи с моей работой в дисциплинарных вопросах, Штреккенбах также отметил, что на Востоке, в борьбе с нелегальными элементами и борьбе с саботажниками и подрывниками, формальные судебные процедуры, как те, что приняты на родине, в полицейских судах или других судах, не существуют, но путём распоряжения высшей военной власти, то есть ОКВ, вопросы на Востоке разрешаются иным путём; начальник руководящего отдела  команды и армейский командир действовали в соответствии с этими распоряжениями и распоряжениями высших военных властей. Насколько я помню, это сказал Штреккенбах, когда я впервые говорил с ним, и во время беседы я попросил у него информацию, и он в особенности впечатлил меня тем, что требовалось поддерживать тесный контакт с армейскими властями.

Ридигер: Вы не обсуждали со Штреккенбахом вопрос направления куда-нибудь ещё на фронт и почему?

Хенш: Это было позднее. Я снова говорил со Штреккенбахом, и второй раз я пошёл к нему и встретил его совсем по-другому. После нашей первой беседы, я услышал на следующий день, что начальником айнзацгруппы С был Томас. Между мной и Томасом ранее были значительные трения. Он использовал оберабшнитфюрера – я думаю это было в Висбадене, в любом случае, где-то на  западе – и он часто вмешивался в дисциплинарные вопросы, которые возникали в моём отделе – в любом случае происходили всякие неприятности. Я открыто обратился к Штреккенбаху, когда услышал, что Томас является начальником, сказав, что мне это не нравится и не возможно ли использовать меня в другой айнзацгруппе. Штреккенбах сказал нет, этого нельзя было сделать, и тогда он сказал, что зондеркоманда 4bназначена мне Гейдрихом. Этому были особые причины. С одной стороны назначение на Восток должно было длиться короткое время, и это должно было служить целям ознакомления с условиями на Востоке; Штреккенбах сказал, что так как я занимался только дисциплинарными вопросами, и так как я должен был оставаться там короткое время, нужно было оставить всё как есть. В случае зондеркоманды 4bэто было просто урегулировать, потому что в этой команде высший сотрудник уже был руководством.

Ридигер: Когда вы отбыли на Восток к зондеркоманде 4b?

Хенш: Насколько я помню, я убыл на Восток в течение последних дней февраля 1942. Это был или последний день февраля или предпоследний день.

Ридигер: Перед отбытием, вы говорили только со Штреккенбахом или также с Гейдрихом или какими-нибудь другими господами, и если так, что вам говорили о работе?

Хенш: Что же, только Штреккенбах рассказал мне в конце января, что я должен ехать на Восток, и он добавил, что мои письменные командировочные предписания будут направлены мне позже. Некоторое время я должен был продолжать свою работу. Мой предшественник был в отпуске и в течение этого времени по запросу Гейдриха его вернули в команду. У меня появилась возможность поговорить с Гейдрихом, только, когда я доложил ему о своём отбытии, и тогда я получил свои предписания, и насколько я помню, это была всего неделя или десять дней до моего ухода, когда я получил командировочные предписания.

Ридигер: Итак, меня интересует услышать, что сказал вам Гейдрих о вашей работе в зондеркоманде 4b?

Хенш: По сути Гейдрих сказал мне тоже самое, что Штреккенбах. Он подчеркнул факт, что я должен был заниматься работой по фронтовой безопасности; то, что армия командовала, и что приказы и распоряжения армии айнзацгруппе должны были выполняться; то, что эти приказы и распоряжения должны выполняться точно, и в этом Гейдрих особо сослался на деятельность банд организованного сопротивления, и он упомянул опасности, которые угрожали германским войскам. В своёй обычной краткой манере он очень открыто сказал мне, что жизнь каждого немецкого солдата требует особой защиты, и чтобы я всегда осознавал тот факт, что в такой ситуации на кону стоят жизни отцов немецких семейств и жизни немецких мужчин. Он также сказал мне – я не могу сразу вспомнить как – но обратил моё внимание на законы военного времени, он сказал мне о законах, которые я получу от армии, и что приказам следует подчиняться. Он сказал мне, что не хочет получать никаких жалоб. «Если вы не соблюдаете приказы» - он сказал – «Мне не требуется говорить вам, это как эксперту по дисциплинарным мерам, вы, как обычный солдат на фронте, подчиняетесь законам войны, и любая задержка и любое упущение при исполнении обязанностей повлечёт тяжкое наказание». Вот, что, по сути, сказал мне Гейдрих.

Ридигер: И куда вы ходили для доклада об отбытии?

Хенш: Да. Я помню это. Гейдрих сказал, чтобы я не вносил никаких изменений в руководство команды; я должен был полагаться, в этой связи, на мнения опытных сотрудников. «В любом случае» - сказал он, - «Идите и поговорите об этом с Мюллером». Я никогда не имел никаких дел с Мюллером ранее и обычно у меня не было поводов докладывать ему об отбытии. Я пошёл к Мюллеру, который принял меня прямо у двери, которая вела из приемной в его кабинет. Он просто сказал мне несколько коротких фраз. Он был довольно груб. Я думал, что ему не понравится идея, чтобы эксперт по дисциплинарным вопросам направлялся туда, так как он заметил, в том плане, что его сотрудники, подготовленные им, которые работали там, все они имели необходимый экспертный опыт.

 

***************************

Председательствующий: Итак, свидетель насколько я помню, вы говорили, что вас проинструктировал Шталекер, а позднее Гейдрих о том, что вы должны направиться в Россию и там вы должны будете бороться с саботажниками, партизанами и подрывниками, и что вы также предоставляете защиту германской армии. Это составляло – конечно вкратце – вашу задачу в России?

Хенш:  Ваша честь, задача которую мне поставили Штреккенбах и Гейдрих была по обеспечению безопасности фронта. То есть, охрана тыла германских войск непосредственно во фронтовом районе от элементов, которые угрожали безопасности отдельного немецкого солдата в прифронтовом районе.

Председательствующий: Что говорилось о евреях, цыганах и коммунистических функционерах?

Хенш: Ваша честь, евреев и цыган Штреккенбах и Гейдрих никогда мне не упоминали. Эти слова никогда не возникали по этому поводу. Подробности задачи не приводили.

Председательствующий: Что говорили вам Штреккенбах и Гейдрих по поводу евреев, коммунистических функционеров и цыган?

Хенш: Ваша честь если я могу повторится, евреи и цыгане никогда не упоминались. Даже слово никогда не упоминалось.

Председательствующий: Во всём разговоре с этими двумя людьми никогда не упоминалось слово «евреи»?

Хенш: Нет. Никогда не упоминалось.

Председательствующий: Они не говорили, что евреи являются активными коммунистами и при обеспечении безопасности армии необходимо обороняться от евреев?

Хенш: Нет, ваша честь, это никогда не упоминалось. Если я могу повториться, отдельные лица или элементы, которые могли угрожать безопасности войск, вообще никогда не упоминались ни Штреккенбахом, ни Гейдрихом, но мне сказали, что соответствующие приказы существуют в армии, и что задача команды уже установлена. Это было во время второй дискуссии со Штреккенбахом.

Председательствующий: Вы знали о том, что евреи являются активными коммунистами; вы знали об этом из других источников?

Хенш: Нет, ваша честь. Если я отвечу на вопрос прямо сейчас, тогда это никогда не упоминалось, не обсуждалось…

Председательствующий: Я спросил, знали ли вы из других источников о том, что евреи в Восточной России или Западной России и Восточной Европе, являлись активными коммунистами, вы знали об этом из других источников.

Хенш: Нет. Я не могу сказать в такой форме. Тогда, как я говорил, это никогда не упоминалось, и я хочу сказать, всякий русский гражданин, который был большевиком, был настроен и подходил для особенно радикальной акции против…

Председательствующий: Вам, что-либо говорили о приказе фюрера, который призывал к ликвидации…

Хенш: Нет.

Председательствующий: Что же, я не закончил предложение, но вы видимо знали, на что я ссылаюсь. О чём был приказ фюрера? Вы ответили до того как я закончил вопрос, поэтому, вы знакомы с ним. Итак, о чём был приказ фюрера? Скажите мне.

Хенш: Что же, ваша честь, я хочу сказать следующее.

Председательствующий: Скажите мне, чем был приказ фюрера.

Хенш: Что же, приказ фюрера, как я слышал о нём здесь и узнал здесь, говорил, что евреев – я не помню точную формулировку как она упоминалась здесь – что евреев и цыган и опасных элементов следовало убивать.

Председательствующий: И когда вы впервые узнали о приказе фюрера?

Хенш: Я услышал о приказе фюрера – о существовании приказа фюрера – впервые здесь от господина Вартенберга. Мне никогда не задавали вопрос, знал ли я о приказе фюрера, но господин Вартенберг сказал мне о том, что приказ фюрера существовал.

Председательствующий: Когда это было?

Хенш: Это было во время допроса. Должно быть, это был последний допрос, мне кажется 23 июля.

Председательствующий: 1947?

Хенш: 1947, да.

Председательствующий: Таким образом, хотя приказ был отдан в июне 1941 или наверное в мае, но в любом случае в этот период, 6 лет прошло перед тем как вы узнали о нём, правильно?

Хенш: Да, ваша честь. Это правильно.

Председательствующий: В разговоре с Томасом, ничего не говорилось о приказе ликвидировать евреев?

Хенш: Нет. Ничего не упоминалось.

Председательствующий: Сколько вы были в России?

Хенш: Фактически я был в России всего 7-8 недель. С середины марта до приблизительно середины июля, я был в России, но были перерывы.

Председательствующий: И в течение этого времени, у вас были какие-либо разговоры с вашими подчинёнными команде руководителями?

Хенш: Ваша честь, я могу лишь сказать, что ни разу мне не говорили о существовании приказа фюрера.

Председательствующий: У вас были беседы с вашими подчинёнными руководителями команд? Вот вопрос.

Хенш: Да.

Председательствующий: И вы обсуждали с ними, что нужно делать?

Хенш: Что же, ваша честь, обсуждались текущие задачи. Наверное, я могу –

Председательствующий: Итак, пожалуйста, отвечайте на вопрос. Вы обсуждали с вашими подчинёнными руководителями команды, что нужно делать?

Хенш: Что же, со своей стороны…

Председательствующий: Да или нет?

Хенш: Конечно, мы разговаривали…

Председательствующий: Очень хорошо.

Хенш: О…

Председательствующий: Это всё. Теперь отвечайте на вопрос. Когда вы прибыли в Россию, вам сказали, каким приказам нужно следовать, и которые исполнялись вашим предшественником при исполнении обязанностей?

Хенш: Нет. Ничего не говорилось. Что касается приказов, я просто должен был знать о тех, которые армия отдала в отношении гражданского населения.

Председательствующий: Вы говорили о том, что в Берлине вас проинструктировали о том, что вы отправитесь в Россию и там получите подробные приказы. Вы так говорили?

Хенш: Да, я сказал о том, что существовали распоряжения армии, да.

Председательствующий: Что же, ваша команда существовала до вашего прибытия туда?

Хенш: Да.

Председательствующий: И кто был предыдущим руководителем команды?

Хенш: Моим предшественником был штурмбаннфюрер Брауне.

Председательствующий: Брауне? Вы говорили с ним по прибытии?

Хенш: Да. Я говорил с ним.

Председательствующий: И он рассказывал вам о приказах которые он получил и которые действовали?

Хенш: Нет. Он просто отметил мне, в общем разговоре, общие приказы и распоряжения от высшего командования армии –

Председательствующий: Что же, тогда, он рассказал вам о приказах, которые он был призван выполнять?

Хенш: Ваша честь,  я неправильно вас понял. Мы не разговаривали о подробных приказах, о каждом отдельном распоряжении высшего командования армии, но мы просто обсудили общие дела. Он в общих чертах рассказал мне о том, что есть определённые распоряжения и приказы армии в отношении гражданского населения, которые объявлены публично и эти приказы находились у руководства.

Председательствующий: Он рассказывал вам о приказах, которые он должен был выполнять, не так ли?

Хенш: Ваша честь, я хочу сказать, о том, что было задачей команды с того времени как я принял команду.

Председательствующий: Итак, пожалуйста, ответьте на вопрос? Это не сложный вопрос, и я не понимаю, почему вы не хотите на него отвечать. Я просто спросил вас, вы говорили со своим предшественником Брауне, и вы обсуждали с ним приказы, которые он, Брауне, выполнял до вашего прибытия?

Хенш: Нет.

Председательствующий: Он рассказывал вам о приказах, которые он должен был передать вам для исполнения?

Хенш: Брауне не должен был передавать мне приказы или распоряжения и фактически этого не делал. Он просто рассказал мне и показал, что представлял собой прифронтовой район и кроме этого он непосредственно представил меня высшему командованию армии и офицеру связи который был назначен для этого. Обстановка, которую я увидел…

Председательствующий: Секундочку, он не сказал вам: «Итак, Хенш, я передаю вам команду, я долго здесь пробыл и вот это мы должны делать. У меня есть конкретные приказы, и я передаю их вам для исполнения». Он говорил нечто подобное?

Хенш: Нет, ваша честь, не в такой форме.

Председательствующий: Теперь, расскажите мне – но очень кратко, коротко пожалуйста, что он сказал делать? Подумайте, есть человек, который ответственный за организацию и он передаёт её своему преемнику, который только, что прибыл. Итак, что он вкратце сказал?

Хенш: Брауне сказал мне, что прифронтовой район должен охраняться и команда должна следить за этой задачей, в частности охранять его от партизан и внедрённых элементов, который постоянно росли в прифронтовом районе и стали очень активными и…

Председательствующий: Хорошо. Итак, ещё одна вещь, для прикрытия линии прифронтового района и для охраны от проникающих элементов; первое, хорошо. Второе, о чём ещё он вам говорил?

Хенш: Это была задача команды. Он особо подчёркнул, что в этом заключалась работа команды, действовать хорошо и согласно графика; в этом я мог полагаться на руководителей и помимо этого, я должен был и мог обращаться к офицерам связи армии, у которых были хорошие отношения с ним и его предшественником, к которым…

Председательствующий: Он вообще упоминал евреев?

Хенш: Нет.

Председательствующий: Слово «еврей», когда либо произносилось им в беседах с вами?

Хенш: Ваша честь, я не знаю, но я не могу представить – идею мер против евреев…

Председательствующий: Секундочку, свидетель. Свидетель, сейчас вы просто должны отвечать на вопросы, не произносить речи, каждый раз, когда нечто связано с вами. Слово «еврей», когда-либо произносилось Вернером Брауне, когда он обсуждал с вами, какими должны быть обязанности его преемника?

Хенш: Ваша честь, я не знаю. Я не помню, это –

Председательствующий: Говорил или нет?

Хенш: Нет. Я не помню.

Председательствующий: Нет. Хорошо. Слово «еврей» произносилось Штреккенбахом, когда он инструктировал вас о том, что вы должны делать в России?

Хенш: Нет.

Председательствующий: Гейдрих, когда-либо упоминал «еврей» в беседе с ним?

Хенш: Нет. Ни слова.

Председательствующий: С февраля по июль, когда вы были в России, кто-либо, когда-либо упоминал слово «еврей»?

Хенш: Да.

Председательствующий: Кто?

Хенш: Что же, я думаю, что оно упоминалось во время обсуждений, которые у меня были, например…

Председательствующий: Не пример. Я хочу знать, кто упоминал вам слово «еврей».

Хенш: Я могу назвать самого Томаса. Когда Томас прибыл с инспекцией.

Председательствующий: Хорошо.

Хенш: Когда Томас прибыл с инспекцией.

Председательствующий: Да, и что Томас говорил о евреях?

Хенш: Когда прибыл Томас с инспекцией, он спросил, имелись ли какие-либо районы с еврейскими ремесленниками, так как была большая нехватка, на Украине и на украинской территории в основном евреи являлись квалифицированной рабочей силой.

Председательствующий: И что Томас спрашивал про евреев? Он просил достать для него еврейских рабочих?

Хенш: Ваша честь, этого не требовалось, потому что он не знал, того, что на территории нашей команды не имелось таких еврейских ремесленников.

Председательствующий: Что же, он упоминал еврейскую квалифицированную рабочую силу. Он просил добыть немного для него, или он сказал вам о том, что была нехватка? В какой связи он говорил о еврейской квалифицированной рабочей силе?

Хенш:  Я об этом хотел сказать. В этой связи он сказал, что ремесленники крайне нужны для работы в особенности для войны и крупные мастерские создавались в Днепропетровске, для которых особо требовались ремесленники, которых можно было использовать для работы необходимой для войны, в частности портные –

Председательствующий: Пожалуйста, ограничьтесь евреями. Пожалуйста, не путайте всё вместе. Что он говорил о евреях?

Хенш: Он упоминал это в связи с этими мастерскими и сказал, если еврейские рабочие имеются на этой территории, их нужно направить на работу.

Председательствующий: Да. Тогда он просил вас собрать столько евреев сколько возможно и направить их на заводы; он это вам сказал?

Хенш: Да, ваша честь, но это касалось не только еврейских ремесленников, но и…

Председательствующий: Секундочку. Он сказал вам: «Я хочу получить сколько-нибудь еврейских ремесленников или столько ремесленников, сколько можно, но там где есть евреи, вы не должны ликвидировать их, несмотря на приказ фюрера в  отношении того, чтобы евреев ликвидировали». Он говорил вам это?

Хенш: Ваша честь, ликвидация евреев вообще никогда не упоминалась, и я не могу сказать, чего-либо другого. Я уже говорил господину Вартенбергу, о том, что впервые услышал о данном факте здесь и могу сейчас кое-что добавить? Следующее произошло в моё время на территории зондеркоманды 4b. Я знал о том, что ряд евреев, насколько я помню, там было более сотни, использовались как кучера в армии. Из тыла он доставляли новые припасы на фронт; это должно быть был апрель или май…

Председательствующий: Хорошо. Этого достаточно. Вы сказали нам о том, что вы знали, что сотню евреев использовали в качестве кучеров для армии. Не требуется вдаваться в подробности.

 

******************************

 

Фрагменты допроса подсудимого Брауне защитой

 

Майер: Когда были казнены, евреи, цыгане и крымчаки в Симферополе, в чём вы обвиняетесь?

Брауне: В первой половине декабря 1941.

Майер: Как проводились эти казни?

Брауне: В первые дни декабря, вечером, офицер связи 11-й армии прибыл на встречу к господину Олендорфу и сказал ему о том, что армия потребовала провести казни до рождества.

Майер: Вы лично присутствовали, когда офицер связи 11-й армии говорил это господину Олендорфу?

Брауне: Да. Я был очевидцем, и также присутствовали несколько офицеров.

Майер: Как вы повели себя перед лицом этого приказа армии?

Брауне: Я сразу сказал господину Олендорфу, что с моими слабыми силами было невозможно провести казни до рождества.

Майер: Свидетель, на этом месте, пожалуйста, расскажите трибуналу о силе вашего подразделения.

Брауне: Когда я покинул Одессу, моя команда имела силу приблизительно в 100 человек, всех вместе, включая водителей, переводчиков, вспомогательные силы, и т.д. В Симферополе, кроме административного сотрудника и двух помощников в моём штабе, у меня не было других людей, за исключением офицера который временно на 2 месяца занимался докладами СД и временами у меня был унтер-офицер, который помогал мне руководить в партизанских вопросах. Всё остальное было передано тайлькоманде, то есть тайлькоманде Симферополь, включая охранников и водителей которые были необходимы. Определённо было не более чем 25-30 человек и у остальных тайлькоманд был приблизительно такой же состав. Евпатория была немного сильнее, чем Карасубазар и Алушта. Я знаю о том, что в тайлькоманде Симферополь было приблизительно три или четыре подготовленных полицейских и следственных сотрудника. С такими силами было практически невозможно провести требуемые казни в Симферополе.

Майер: Что сделал господин Олендорф, когда вы сказали ему о том, что ваши силы слишком слабы для проведения казни, которую потребовала армия?

Брауне: Господин Олендорф принял мои возражения, с его согласия я пошел на встречу в G-2 армии, полковнику Ханку, и описал ему ситуацию.

Майер: Каким был результат?

Брауне: Результатом было получение в наше распоряжение большого количества грузовиков с водителями, обеспечение бензином и определённое количество, я не помню какое, полевой полиции, все из них были переданы нам для помощи в казни.

Майер: Свидетель, ещё один вопрос. Это не ошибка с вашей стороны, когда вы говорите, что полковник Ханк был в G-2 армии?

Брауне: Я прошу прощения. Я ошибся. Полковник Ханк был старшим квартирмейстером армии.

Майер: Поэтому он был в IIa?

Брауне: Нет. В германской армии он назвался ОQu[39], старший квартирмейстер. Было ли это IIa, я не знаю.

Майер: Вы сказали своему начальнику, господину Олендорфу, о результате вашего совещания с G-2?

Брауне: Да. Я доложил о совещании.

Майер:  Так как в результате совещания силы были обеспечены армией, она также принимала участие в казнях?

Брауне: Не могу сказать точно.

Майер: Тогда, кто проводил казнь?

Брауне: Моя тайлькоманда, штурмбаннфюрер Шульц, был ответственным за подробности исполнения. У него были в распоряжении люди предоставленные армией, вновь прибывшая полицейская рота, которая была командирована на время операции и которую пока не распределили по тайлькомандам. Кроме того, я думаю, я помню, что команда 11а или 10b, или же обе, предоставили силы по приказу Олендорфа. Наконец были силы тайлькоманды и моя охрана.

Майер: Кто проводил сами казни?

Брауне: Расстрельные команды, насколько я помню, были в основном составлены полицейской ротой, но я не могу дать точные подробности о том кого использовали для перевозки, кого использовали для оцепления района и кого использовали для расстрела. Мне кажется люди сменялись.

Майер: Свидетель, вы надзирали за казнью?

Брауне: Да, надзирал. Она проводилась под мою ответственность. Я сразу прибыл на место казни с господином Олендорфом и там удостоверились в том, что казни проходят в соответствии с директивами изложенными Олендорфом в начале задачи. Я лично там присутствовал несколько раз, и я надзирал. Как я слышал, адъютант Олендорфа был там однажды и следил за тем, чтобы всё шло согласно инструкциям. Более того, мой начальник тайлькоманды штурмбаннфюрер Шульц, также всегда присутствовал, командир полицейской роты, и я думаю, ещё один капитан.

Председательствующий: Пожалуйста, кто был адъютантом?

Брауне: Это со-подсудимый Шуберт, ваша честь.

Майер: Свидетель, ваш надзор распространялся на оцепление района и перевозку жертв?

Брауне: Я думаю, я уже сказал, что я надзирал за всем процессом, то есть оцеплением и перевозкой.

Майер: В этих казнях также расстреливали крымчаков?

Брауне: Да. В этот раз крымчаки, жившие в Симферополе также были расстреляны.

 

******************************

Допрос подсудимого Брауне обвинением

 

Уолтон: Доктор Брауне, это правда, не так ли, что вы поступили в СД добровольно?

Брауне: Да. Я поступил в СД добровольно.

Уолтон: И это было в 1934, не так ли?

Брауне: Это было 18 ноября 1934.

Уолтон: Разве не правда, что добровольно поступив в СД, вы стали членом СС?

Брауне: Я уже говорил об этом в своём допросе защитой. Поступив в СД, я стал  членом специального подразделения СС называемого СД.

Уолтон: Итак, как старый национал-социалист и член СА, вы, конечно, знали, что, когда вы поступали в СД, вы, само собой разумеется, стали в то же время членом СС, не так ли?

Брауне: Да, я могу только повторить, сказанное ранее: я стал частью специального подразделения СС называемого СД.

Уолтон: Вы знали о том, что это произойдёт до поступления в СД, не так ли?

Брауне: Конечно, знал.

Уолтон: Итак, подсудимый Биберштейн свидетельствовал здесь о том, что СС были известны в 1936 как наиболее идеалистический и наиболее неэгоистичный представитель национал-социализма и высоко ценились населением. Можем мы предполагать, что у вас было такое же мнение?

Брауне: Да, у меня такое же мнение, господин обвинитель.

Уолтон: Между, 1934 и 1945, вы изменили своё мнение об СС?

Брауне: Я могу говорить только о сфере, в которой находился сам и по своим сведениям. У меня в основном не было причины менять это мнение. Мне кажется, что в последние годы перед концом войны в СС вступили многие люди и стали фюрерами СС, которые не хотят теперь иметь к ней какого-либо отношения.

 

******************************

Уолтон: Доктор, перейдём к вашей конкретной деятельности. В своём заявлении, документ НО-4234, экземпляр обвинения 163, в параграфе 3, вы ссылаетесь на один пример казни ряда евреев. Кто ловил этих евреев?

Брауне: В ходе допроса защитой, я сказал, что до своей службы, проводилась идентификация и регистрация, то есть, до прихода на должность и это было работой командира 10а; когда поступал приказ от армии командиру по сбору евреев, их ловили.

Уолтон: Я понял, что вы сказали, что командир 10а – что это обозначает? Вы приведёте подробности?

Брауне: В допросе защитой я сказал, что в Симферополе, тайлькоманда, которая являлась частью команды 10а, спустя несколько дней после прибытия была подчинена мне. Я запомнил, что это была команда 10а.

Уолтон: Спасибо. Перевод прошёл лучше в этот раз. Что же, приблизительно, сколько евреев были в числе казнённых?

Брауне: Я уже говорил, что не могу дать вам точную цифру. Насколько я помню, я дал вам точное количество евреев находившихся в мирное время в Симферополе. Я также говорил вам, что, по крайней мере, половина из них сбежала, но я не могу дать вам точные цифры.

Уолтон: Вы можете привести приблизительные цифры?

Брауне: Нет. Я не могу, так делать. Раньше было приблизительно 10000, половина из которых сбежала, из этого я могу сделать вывод, что при любых обстоятельствах должно было быть меньше 4000-5000, но я не могу дать вам точную цифру.

Уолтон: Тогда было более чем 1000 казнённых в этом одном примере, я так должен понимать?

Брауне: Я думаю точно было больше чем 1000.

Уолтон: Женщины и дети входили в это число в этом инциденте?

Брауне: Да, но я должен добавить, что в связи со слухами и из-за сбежавших людей я думаю, было очень мало детей. В любом случае, я никогда не видел расстрела ребёнка, но среди них были женщины.

Уолтон: Вы помните приблизительно, какой была расстрельная команда проводившая казнь?

Брауне: Они были командированными, мне кажется 10 человек. В каждом случае был военный командир. Точное количество этих взводов я не могу привести.

Уолтон: Они состояли из регулярной полиции или государственной полиции, армии и Гестапо?

Брауне: Я уже говорил вам, что большинство из них были ротами регулярной полиции, но я не могу привести никакие подробности об их составе, тем более, потому что мне кажется, что я помню, что их командировали.

Уолтон: Я могу полагать, что эти казни были приказаны армией?

Брауне: Господин обвинитель, это было так, как я вам описывал. Пришёл офицер связи и сказал господину Олендорфу, что армия требует проведения казни до рождества. Естественно, прежде всего, существовал приказ фюрера, неизменный и действующий, как и ранее.

Уолтон: Что же, почему вы не включили данный факт, настолько важный, в свои письменные показания или, извиняюсь, ваше заявление?

Брауне: Господин обвинитель, мне кажется, я прекрасно помню, что, от того, что я говорил господину Вартенбергу тогда, то, что он внёс в письменные показания составило небольшую часть, но мне кажется, я уверен, что говорил ему о том, что армия отдала приказ. Фактически, мне кажется, что я могу вспомнить, что это содержалось в моём заявлении. Наверное, я могу посмотреть. Да, я нашёл, Могу я процитировать –

«11-я армия приказала о том, чтобы казнь в Симферополе была закончена до рождества».

Это страница 2, господин обвинитель, и это последний параграф.

Уолтон: Под этим вы имели в виду, что армия приказывала о завершении всех казней в Симферополе до рождества, правильно? Вы заявили это об одной или обо всех остальных?

Брауне: Господин обвинитель, существовал приказ фюрера и армия сказала: «Мы хотим закончить до рождества». Я не мог тогда установить причины. Может быть, причины были стратегическими, военными причинами, которые заставили армию отдать этот приказ. Может быть, это был территориальный вопрос. Может быть, были вопросы продовольствия. Армия тогда опасалась, что сотни тысяч людей могут умереть от голода во время зимы, из-за продовольственной обстановки, но всё это предположения с моей стороны и я не могу сказать вам какой была решающая причина для отдачи этого приказа армией.

Уолтон: Вы пытаетесь сказать нам о том, что казнь всех нежелательных была приказана из-за того, что для них могло быть недостаточно продовольствия?

Брауне: Нет, господин обвинитель, всё, что я хотел сказать это то, что могла быть причина для армии отдать приказ в тот конкретный момент. Этим не затрагивались вышеуказанные принципы.

Уолтон: Какие-либо казни проводились в Симферополе после рождества 1941?

Брауне: Разумеется, казни проводились после рождества, 1941, господин обвинитель.