Узнав о вероломном захвате генералом Фунстоном вождя филиппинских повстанцев Агвинальдо, Твен пишет резко иронический памфлет «В защиту генерала Фунстона», в котором разоблачает его дутую военную славу и ложный патриотизм.
В конце 1900 года газеты писали: «Война позади».
Месяц спустя было обнаружено горное убежище затравленного, побежденного, обессиленного, но все еще не потерявшего надежд главаря филиппинцев. Армии у него уже не было, республика была разгромлена, лучшие государственные деятели изгнаны из страны, а все генералы сошли в могилу или попали в плен...
И вот его поймали. Об этом нам расскажет восторженный автор — Эдвин Уилдмэн в своей книге «Агвинальдо». Повествование Уилдмэна заслуживает доверия, ибо оно правильно суммирует собственные добровольные признания генерала Фунстона, сделанные им в свое время:
«Вплоть до февраля 1901 года место, где скрывался Агвинальдо, не могли обнаружить. На след Агвинальдо помогло напасть его письмо, адресованное двоюродному брату, в котором Агвинальдо приказывал прислать ему 400 вооруженных солдат. Проводником Агвинальдо назначал подателя письма. Курьер повстанцев... выразил готовность показать, где скрывается Агвинальдо. Не каждый день можно видеть, как бригадный генерал покидает свой высокий пост, чтоб превратиться в простого разведчика. Но Фунстона ничто не могло остановить. Разработав свой план, он обратился за разрешением к генералу Мак-Артуру. Как можно было отказать в чем-нибудь этому дерзкому смельчаку, герою Рио-Гранде? И вот Фунстон приступил к делу. Он начал с подделки своеобразного почерка Лакуны, офицера повстанцев, к которому письмо Агвинальдо было адресовано. Добившись совершенства в фальсификации подписи Лакуны, Фунстон написал два письма, одно 24 и другое 28 февраля, подтверждая в них получение приказа Агвинальдо и сообщая, что посылает ему отряд лучших своих солдат. Он писал также, что резервная часть совершила неожиданный налет и захватила группу американцев, причем пятерых пленных, учитывая их особую важность, отправляют к Агвинальдо. Фамилии этих пленных, отправляемых вместе с отрядом, следующие: генерал Фунстон, капитан Хазард, капитан Ньютон, лейтенант Хазард и адъютант генерала Фунстона лейтенант Китчел».
(Далее Уилдмэн рассказывает, как люди из отряда Фунстона, израсходовав в пути все свои запасы продовольствия, очутились перед угрозой голодной смерти.)
«.. .Тогда к Агвинальдо был послан гонец, чтобы сообщить ему местонахождение отряда и попросить у него продовольствия. Главарь повстанцев немедленно откликнулся. Он послал для отряда рис, а также передал письмо, в котором приказывал хорошо обращаться с пленными американцами, но оставить их за пределами города.
...Фунстон велел своей банде головорезов смело итти в город и проникнуть к Агвинальдо...
И они сразу же накинулись на солдат, охранявших Агвинальдо».
. . .Мне кажется, что хвастливые рассказы генерала Фунстона о том, как он захватил Агвинальдо, нуждаются в коррективах. При всем моем почтении к генералу, я думаю, что в своих речах на званых обедах Фунстон расписывает героические свои действия (если я ошибаюсь, пусть меня поправят!) слишком щедрой кистью..
Фунстона и его людей надежно прикрывали обесчещенные мундиры — американской армии и армии повстанцев; по численности его отряд значительно превосходил охрану Агвинальдо; своими подлогами и вероломством Фунстон сумел усыпить подозрения, его ждали, ему подготовили дорогу; его путь проходил через безлюдные места, где отряду едва ли грозили какие-нибудь опасные встречи; Фунстон и его люди были отлично вооружены и готовились захватить свои жертвы врасплох, напасть на филиппинцев в тот момент, когда они выйдут навстречу для дружеского рукопожатия. Все, что потребуется тогда, — это пристрелить любезных хозяев. Именно так и произошло. Такова плата за гостеприимство по самому последнему слову моды, по правилам современной цивилизации. Все это должно вызвать восхищение у многих людей...
Таковы факты; и вот мы подходим к вопросу: виновен ли Фунстон? Я считаю, что нет... Ведь не он сам создавал свой нрав. Так уж случилось, что они появились на свет одновременно. «Он», то есть нрав Фунстона, избрал ему идеалы, не сам Фунстон их избирал. «Он» подобрал для Фунстона круг друзей по своему усмотрению и навязал их Фунстону, отвергая других. Фунстон тут ничего поделать не мог. «Он» восхищался всем, что претило Джорджу Вашингтону, и принимал с распростертыми объятиями и пригревал на груди все то, что Вашингтон одним пинком вышвырнул бы за дверь. Но только «Он» был всему виной, «Он» — нрав Фунстона. И нрав его всегда влекло к моральному шлаку, точно так же, как Вашингтона привлекало моральное золото; но не Фунстон виноват, а только «Он», больше никто.
«Его» чувство нравственности, если таковое имелось, было слепо, но при чем тут Фунстон? Кто сочтет Фунстона повинным за последствия? «Он» имел врожденную склонность к гнусному поведению, но было бы в высшей степени несправедливым считать Фунстона виноватым, так как его совесть испарилась сквозь поры, когда он был еще ребенком, — да она бы все равно у него не выросла! Его нрав сумел сказать противнику: «Пожалей меня, я умираю от голода, я так слаб, что не могу двигаться. Накорми меня, я твой друг, твой соотечественник, твой брат — филиппинец, я борюсь за свободу нашей дорогой отчизны так же, как и ты, — сжалься, дай мне есть, спаси меня, иной помощи мне ждать неоткуда». И «Он» смог подкрепиться полученной пищей, а потом застрелить того, кто помог ему, застрелить в тот самый момент, когда рука дающего протянулась для приветствия... Но все же, если это способно вызвать упрек и мы склонны усматривать здесь преступление, предательство и низость, то судить надо не Фунстона, а его нрав... Это «Ему» весело было смотреть, как умирали простодушные люди, те самые люди, которые откликнулись на «Его» призыв в тот момент, когда он, обессилев, молил о пище. Ничто не тревожило его, когда «Он» читал укор в их гаснущем взгляде. Но справедливость обязывает нас помнить, что речь идет лишь о нраве Фунстона, но не о нем самом. «Он» уполномочил своего слугу генерала Фунстона действовать за себя, и поэтому «Он» мог осуществлять свое черное дело, демонстрировать неблагодарность и потрясающее вероломство, нося при этом форму американского солдата и шествуя под сенью американского флага. И теперь «Он», а никак не Фунстон, возвращается домой учить наших детей патриотизму. Уж «Он»-то, наверно, должен знать, что такое патриотизм!
Для меня, как и для всех, ясно, что нельзя винить Фунстона за то, что он делал и делает, как нельзя ставить ему в вину то, что он думает и говорит.
Итак, перед нами генерал Фунстон. Он существует, от этого никуда не уйдешь. Возникает вопрос: что собираемся мы предпринять по этому поводу, как будем действовать в создавшейся чрезвычайной обстановке?.. Мы обязаны продемонстрировать, что находится за позолоченным фасадом вредной славы Фунстона, и раскрыть истинную черную суть этой славы перед молодежью нашей страны, иначе Фунстон станет образцом для молодого поколения, ее кумиром и — к нашему величайшему прискорбию — кощунственный фунстоновский патриотизм начнет соревноваться с патриотизмом Вашингтона. Собственно говоря, такое соревнование уже началось. Кое-кто может не поверить, но ведь это факт, что находятся учителя и руководители школ, которые преподносят Фунстона как образец героя и патриота.
Если этот фунстоновский «бум» не прекратится, то фунстонизм скажется на армии. Собственно говоря, это уже наблюдается... Пример Фунстона породил множество подражателей, множество отвратительных фактов вошло в нашу историю. Например, страшные пытки водой, которым подвергали филиппинцев, чтобы вынудить у них признания, — только какие? Правдивые или ложные? Кто знает... Ибо при невыносимых пытках человек может сказать, чего бы от него ни потребовали, и его показания лишаются ценности. Тем не менее на основе именно таких показаний американские власти действовали, — впрочем, вы сами знаете о всех тех зверствах, которые наше Военное министерство держало от нас в секрете в течение года или двух, и о прогремевшем на весь свет приказе генерала Смита проводить массовую резню (содержание приказа было передано печатью на основе показаний майора Валлера):
«Жгите и убивайте, теперь не время брать в плен, — чем больше вы убьете и сожжете, тем лучше. Убивайте всех, кто старше десятилетнего возраста. Превратите Самар в голую пустыню».
Вот видите, что наделал Фунстон своим примером даже за весьма короткий срок! Собственно говоря, его пример был далее предвосхищен другими! И он продвинул нашу цивилизацию далеко вперед, как раз в той же мере, в какой Европа продвинула ее в Китае.
Несомненно также, что пример Фунстона заставил нашу страну в паре с Англией копировать жестокости Вейлера-«усмирителя». А ведь раньше и Англия, и Соединенные Штаты хихикали с ханжеским презрением и, задрав к нему свои святошеские носы, называли Вейлера «чудовищем»...
И все-таки, несмотря ни на что, я продолжаю считать виновным исключительно нрав Фунстона, но не самого Фунстона. Скажу в заключение, что я защищал его всеми силами, защищал как только мог, и это было не так уж трудно. Теперь на него будут глядеть без предубеждения. Я думаю, что сумел реабилитировать генерала Фунстона в глазах всего общества. Однако я лишен был возможности с таким же успехом обелить его нрав, поскольку он не находится в сфере моего воздействия, как не могут на него воздействовать ни сам Фунстон, ни другие люди...