Лирическая тетрадь «Родина»
Городок
Городок – тополиная рощица.
Дрогнул воздух, и будто пуржит:
белым пухом, как снегом, заносится
переулков кривых лабиринт.
Скоро осенью, грустной и длинною,
листопада шуршащий поток
золотою фольгой тополиною
до колен занесёт Городок.
А потом под периною снежною
Городок мой в томленьи ночей
будет ждать с нетерпеньем и нежностью
пробужденья своих тополей.
В берёзовой роще
Чист и прозрачен березняк,
влажна подстилка прелая;
упорен дятел, да никак
гвоздь не вобьёт в колонну белую.
Озёрный скат высок и крут.
Не поскользнись, берёзка сонная!
Ступай неспешно, подождут
подружки, над водой склонённые.
Тропой извилистой спущусь
я следом к озеру под горкою,
где грех веков смывает Русь,
весёлая с похмелья горького.
Батый сегодня
Куда идёшь ты, нищая Россия,
с наполненною золотом сумой?
Иль обрекла себя на роль Мессии,
на жребий быть голодной и босой?
Столетий путь – разбитая дорога,
пожаров гарь, стрел и картечи свист.
Ты всё терпела и молилась Богу:
Сгинь, Сатана, – монгол, француз, фашист!
И, помолившись, русскую дубину
всегда рукой уверенной брала
и с ней, надёжей, мира половину,
гоня врагов, со славою прошла.
Да, слава есть, но рубище на теле;
есть чернозём, но «кормят» нефть и газ.
Скажите мне, неужто, в самом деле,
История не вразумила нас?
Туман веков, предания глухие
к нам выползают из кровавой тьмы.
И снова на Руси аркан Батыя.
…Но ведь Батый сегодня – это мы.
Под Благовест
Зубцами острыми на горизонте лес
грызёт полено красное заката.
Над ним завис, как будто чёрный крест,
зловещий коршун, властелин крылатый.
Звезда к звезде – серебряный насест
для Месяца. В венце своём рогатом
он слушает в смущеньи благовест
поруганных церквей страны распятой.
Всех преступлений нам не перечесть.
Но разве не преступников, когда–то
отнявших у Перуна хлеб и честь,
настигла справедливая расплата?
Вот почему, как червь голодный, ест
мою страну двадцатый век проклятый.
Не принимайте за Благую Весть
звенящий голос гробовой лопаты!
Пейзаж с обителью
К монастырю на колокольный зов
я выхожу; среди полей осенних
горит закат на золоте крестов,
на ветхом камне башен белостенных.
Печаль родная стороны глухой,
и Спаса лик с иконы над вратами
пытливо вопрошает – свой? не свой? –
пронзительными, жгучими очами.
Увы, своих признать не можешь Ты:
наш мир внутри изломан и порушен,
и в никуда из гиблой темноты
несётся вопль: спасите наши души!
Ты не спасёшь. Столь тяжек груз грехов,
что сил не станет за людей молиться.
Потух закат на золоте крестов
и, заперев ворота на засов,
заснул хронист над чистою страницей.
Новые слова к старинному романсу
Гори, гори, моя Звезда,
Звезда неугасимая!
В твоём сиянье Русь единая
да будет на земле всегда.
Когда Отчизны ночь ненастная
повсюду сеет боль и страх,
светило яркое, прекрасное,
пылай в мятежных облаках!
Звезда и мирная, и ратная,
прошедших и грядущих дней,
молю, дай силу благодатную
и веру дай душе моей!
И пусть я землю опалённую
в свой срок покину навсегда,
ты над Россией обновлённою
гори, сияй, моя Звезда!
Баллада о расстрелянном котёнке[1]
Этот случай известный, в подвале,
перестал нас давно возмущать.
За сто лет наши души устали
о загубленных ближних страдать,
как учила нас Родина–Мать.
Будто вижу: бойцов полурота
вниз по лестнице пленных ведёт –
мальчик, девушки, взрослые. Кто–то
из девиц, замыкающих ход,
как младенца, котёнка несёт.
Мне понятно: царя и царицу,
врачевателя, слуг и детей
Вождь народов движеньем десницы
повелел переправить скорей
прямо в Тартар – в обитель теней.
Стенка. Выстрелы. Дым револьверный.
Стоны. Кровь. И тела на полу.
«Глянь–ка, Вань, ктой–то дёрнулся». – «Верно,
дык, девчонка с ушастым в углу». –
«Бей обоих, чичас подмогу».
Эх, Россия, незнама сторонка,
не поймёшь, то ли Рай, то ли Ад.
…Но зачем застрелили котёнка?
Разве в чём–нибудь он виноват?
Ведь не царское семя, не гад.
Россия
Россия – сияние, сеять, роса,
синь тонкого ситца – её небеса.
Разбитой дорогой ступают босые
двенадцать апостолов, с ними – Мессия.
Приникли к окошкам и город, и весь,
все ждут от идущих каких–то чудес.
Века миновали, туман впереди,
что было – то будет. И чуда не жди.
Запасной полк
Натянут неба синий шёлк
над улицей–тесниной,
и движется Бессмертный полк
победною лавиной.
Не внуки вышли на парад,
чтоб недруг жил во страхе.
Идут бойцы за рядом ряд,
восставшие из праха.
Портреты – лики молодых,
печати чёрно–белой,
ещё живых, всегда живых
душой, глазами, телом.
Пусть в жизни вечной, неземной
нас охраняют деды –
наш полк Бессмертный, Запасной,
решающий победу.
Северная сага
I.
Я за Изборском Русь нашёл,
на холм поднявшись утром рано.
…Снимает, обнажаясь, дол
холстину серую тумана.
И появляется из мглы
виденьем призрачным, мгновенно,
усатый лик – кумир словенов
в изломах столбчатой скалы.
По пояс идол в землю врыт,
в былое смотрит и молчит.
II.
Тысячелетие, как сон,
как миг для божества долины.
Простить, забыть не может он
измену племени доныне.
В назначенный Судьбою год,
смиренно, Ольгиной дорогой,
от капища к чужому Богу
за князем двинулся народ.
Прошли века, со всех сторон
несётся колокольный звон.
III.
А время, как и встарь, течёт
Изборско–Мальскою долиной,
над серебром озёрных вод
и над Жеравьею вершиной.
По камню, где сожжён Трувор,
воспетый чернецом–хронистом;
волхвам вослед, путём нечистым,
по тайникам в глубинах гор.
И в нашей памяти нет, нет,
да и оставит яркий след.
IV.
Давно гранитный крест стоит
над прахом нехристя–варяга,
а над долиною звучит
немолчно северная сага.
Она как ключ воды живой,
в нём Русь умоется двукратно,
чтоб в поле хлебном, в поле ратном
являться в силе молодой.
… Я здесь ходил, всё слышал, видел.
Свидетель мой – усатый идол.
Крымский мотив
Вариант до 2014 года
Проснись, терзайся, Третий Рим,
грехом, раскаяньем и болью…
Не супостат уводит Крым
арканом натовским в неволю.
Он символ–жертва той поры,
когда под ложь чужой «идеи»
шли в дело царские дары
самовластительных плебеев.
На незалежностей парад
под общеевропейской крышей
наш Дирижёр–и–Демократ
с урезанной Россией вышел.
Потери наши – скорбный счёт
на исторической дороге.
Но Крым покоя не даёт,
Руси Единой приз от Бога.
Полвека, век пройдут, как миг,
под властью мстительной, чужою;
забудет он родной язык,
забудет имя родовое.
И адмирала гроб святой,
Курган Малахов, дважды славный,
и Крест Андреевский косой,
и Столб над бухтою державной.
Стамбул иль Киев? Чья возьмёт?
А может, круг свой завершая,
звезда истории взойдёт
над крышами Бахчисарая?
И Севастополь, южный страж,
задвинет злоба в тень забвенья;
отъятой Таврии мираж
растает призрачным виденьем.
Короны дорогой алмаз
марает недруг жадным взором.
Пусть поминают внуки нас
вполне заслуженным укором.
Погашен звёздный небосвод –
мы вновь вдали от Перекопа.
Победоносный наш народ
в приёмной топчется Европы.
Сердца мертвы. Стремленье есть –
набить бы брюхо и котомки!
Где ваша гордость, ваша честь
и стыд, Нахимова потомки?!
Смири гордыню, Третий Рим,
покорно преклони колени!
Теряешь ты безвольно Крым,
венец побед и унижений.
Второй Крымский мотив
Вариант после 2014 года
Воспрянь надеждой, Третий Рим,
взбодрись, не упивайся болью!
Смотри: поднялся гордый Крым,
за слово русское, за волю.
Разменной картою в игре
самовластительных плебеев
был Крым цветущий. Этот грех,
дай Бог, нам смыть с души скорее.
Гадали хмуро, чья возьмёт,
Стамбул иль Киев? Иль потопом
бездушных «ценностей» зальёт
наш край бесполая Европа?
Казалось, век пройдёт, как миг,
под властью мстительной, чужою;
забудет Крым родной язык,
забудет имя родовое.
И адмирала гроб святой,
курган Малахов, дважды славный,
и Крест Андреевский, косой,
и Столб над бухтою державной.
И Севастополь, южный страж,
задвинет злоба в тень забвенья;
отъятой Таврии мираж
растает призрачным виденьем.
Но страхи все, сомненья, сон,
тяжелый, как могильный камень,
исчезли вдруг. Со всех сторон
зовёт труба на поле брани.
У нас отечество одно
для христиан, детей Аллаха.
Нам Высшей Силой не дано
бежать от чужаков со страха.
Пусть у подножия Карпат
ублюдки, новые фашисты
«героев» славят и грозят
Русскоязычный край зачистить.
Не по зубам им крепость Крым,
с её солдатами–сынами.
Гордись же ими, Третий Рим,
и обещай: Москва за вами!
[1]Казалось бы, об убийстве семьи Николая Романова известно практически всё. Но вдруг на глаза мне попалась незначительная для истории подробность. В ночь с 16 на 17 июля 1918 г., спускаясь в роковой подвал Дома Особого назначения (дом инж. Ипатьева в Екатеринбурге), одна из сестёр, предполагаю, младшая – Анастасия, держала на руках пушистого котёнка.