Чёрная речка. Тропинка узка

в рощице на берегу.

Честь Натали. С пистолетом рука.

Выстрел. И кровь на снегу.

 

Больше не встать. И уже не шагнуть

через заветный порог.

«Кончена жизнь!» Отправляется в путь

с ящиком чёрный возок.

 

Жданный покой – у церковной стены.

Чёрным окрашенный крест.

Неба молчанье. И грустные сны

милых тригорских невест.

 

Звон колокольный. Молитвы слова.

Тяжесть дубовой доски.

Кайся и помни, Россия–вдова,

родина чёрной тоски!

 

 

10 августа 1824 года

Ночь бессонная. Злая слеза.

Утро встретил на мокрой подушке.

 

«Родионовна, где моя кружка?

Не перечь, коли барин сказал!

Что там матушка бродит чуть свет?

Слышу голос её раздражённый.

Лев заглядывал с рожею сонной,

сделал ручкой: мол, братец, привет.

 

Сибаритствует, знать, моэор:

тянет кофеем свежим с террасы.

Вот кто день проведёт не напрасно,

домочадцам ленивым в укор.

 

Только Оленька, старшая дочь

в этой Богом забытой семейке,

где–то в парке грустит на скамейке.

Чем ей, бедной, могу я помочь?

 

Скука! Боже, какая тоска!

Это, Сашка, тебе не Одесса,

рай земной для пиита–повесы,

где ты козликом резвым скакал.

 

Как прикажете день пережить?

Прокатиться ль в Петровское к деду?

Или к позднему, может, обеду

дев тригорских пешком навестить?

 

Будьте прокляты, царь и судьба!

Воли! Воли! Так хочется воли!

Застрелиться ли под вечер, что ли?

Чем, скажите, я лучше раба?».

 

Пушкин, будь благодарен судьбе

И царя не кори за изгнанье.

Это мудрая Русь испытанье

Посылает с любовью тебе.

 

 

 

Воспоминание о сельце
Михайловском

Когда скитался я по свету,

раскрыл мне пред глазами Бог

в краю полуночном планеты

чудесный псковский уголок.

И я узнал! – Святые Горы

и рощи в пене ветровой,

извивы Сороти, озёра

меж гор в низине луговой,

и дом с белёными столбами,

и круг дерновый у крыльца,

беспечный смех мулатки–мамы,

зевоту русского отца.

Вздыхает (слышу я) сестрица,

фальшивя, напевает Лев.

Ба, все знакомые мне лица!

Я открываюсь, осмелев:

«Представьте, господа и дамы,

Меня поэту поскорей.

Из завтра я. Судите сами,

не повторится случай сей».

А мне в ответ хозяйка рече:

«Нам угодить несложно вам.

Мы – из вчера, а Пушкин – вечен,

он всюду, сразу здесь и там».

 

И я с поклоном удаляюсь…

Вдруг слышу оклик. Чую: Он!

Стою, с волненьем озираюсь,

Но слышен зов со всех сторон –

От вековых гигантов–елей,

Из груды мшистых валунов,

Из сада, с липовой аллеи,

С покрытых ряскою прудов.

 

Под сводами древесной сени

Плывут виденья, рифмы звон;

и в очертаниях каждой тени,

куда ни глянь, повсюду Он.

 

Ожидание

Считаю дни. Быть может, скоро,

как мне мечталось уж не раз,

Святые Пушкинские Горы,

я наяву увижу вас.

Там сказочно судьба связала

неумолкающей струной

край опалённый Ганнибала

с озёрной русской стороной.

Там каждый встречный –

                  брат мой кровный.

Там вздоха и слезы не скрыть.

Там Дом над Речкой, как часовня,

зовёт молитву сотворить.

 

 

Вещий сон[2]

Приснилось: речка, березняк, опушка;

январь в кустах позёмкою шуршит.

Иду домой, а мне навстречу… Пушкин,

из города зачем-то в лес спешит.

 

Постой! – кричу. – Куда ты на ночь глядя?

Ко мне давай, пока горяч обед!

А он в ответ, кося за речку взглядом:

Покончу с делом, и тогда – к тебе.

… Не обманул. Приду домой, а Пушкин

уж у меня, забрёл на огонёк.

Грызёт перо, а чай дымится в кружке,

и на столе исчёрканный листок.

 

 

Хранителям Свято–Пушкиногорья

1.

Готовясь к Рождеству намедни,

я поэтической строкой

воспеть задумал Заповедник –

для сердца русского святой.

Но изменила рифма–роза,

и тесно под пером словам...

Так я себе позволю «прозой»

раскрыть своё желанье вам:

 

Храни, Господь, озёра, рощи,

поля, луга в изгибах рек

и огонёк свечи полнощной

в окошке Дома на горе.

 

И пусть хранители простора,

что назван именем Его,

не знают зла, не знают горя!

Да будет труд, покой и воля

основой сущего всего!

 

2.

«Бог в помощь вам, друзья мои»,

И дома, и в дороге дальней,

«среди святых воспоминаний»

воспетой Пушкиным земли!

 

«Бог в помощь вам», друзья, всегда:

сегодня и во днях грядущих,

наедине ль, в людской ли гуще,

в печалях, в радостях труда!

 

3.

Июньским утром, на рассвете,

я, волей Неба трижды дед,

проснусь, бывает, в кабинете,

когда иного места нет.

 

Сказав адьё своей подушке,

на календарь бросаю взгляд,

чтоб день 6–й (родился Пушкин!)

не прозевать, как говорят.

 

Да, для меня тот день особый

(надеюсь, также и для вас) –

для сердца испытанье–проба

на чувства добрые подчас.

 

Мечтою с детства окрылённый

лечу к Нему. В Святых Горах,

близ храма, у стены белёной

под белым камнем – светлый прах.

 

Живой, звучит словами, дышит,

ведёт тропой старинных рощ

в обитель под тесовой крышей,

куда паломник всякий вхож.

 

И каждому дана возможность

с поэтом встречи, тет–а–тет,

коль с чувством искренним, не ложным,

пришёл сюда, поэту вслед.

 

Смотри вокруг, внимая гиду,

и вместе с тем – в себя смотри.

Ну как, настроился? Ты видишь

на взгорке сосны? Сразу три.

 

А Он в рубашке, с непокрытой,

в кудрях, бедовой головой,

несёт подмышкою корыто –

от Рыбки дар старухе злой.

 

Меня узрев рукою машет,

мол, подсоби.  Я рад помочь.

Далёк наш путь, средь рощ и пашен

аж к Лукоморью, день и ночь.

 

… Чтоб видеть так, одно есть средство.

Охотно открываюсь вам:

идите с Пушкиным от детства,

Внимайте Пушкинским словам.

 

 

 

 

 

Мой отклик 19 октября 2011 года

на последнее стихотворение
А.Пушкина  «Была пора…»к годовщине Лицея (окт. 1836)

Пришла пора: 200–й год Лицей

Под Пушкинской звездою отмечает;

Тень светлая у лестницы встречает

«В заветный день», в урочный час гостей.

Ведёт наверх, где золотою стала

Впервые лира русского певца.

Мятежных лет «прекрасное начало»

В чертогах дивных царского дворца.

 

Ходов кровавых мировой игры

За 200 лет «свидетели мы были».

Святую Русь они разъединили,

Не кличет Дивъ, угасли алтари;

Сердца мертвеют, огрубели нравы,

Беднеет речь… Но есть в стране моей

Спасенья светоч, храм ума и славы –

Наш Царскосельский Пушкинский Лицей.