Помнишь, Зинаида, моё возвращение из Пушкиногорья тем летом, когда я рассказывал больше об Изборской крепости, чем о празднике поэзии, больше об озёрной долине к югу от Псковского озера, чем о Михайловском? Четвёртое подряд посещение Могилы на Святых горах притупило первое впечатление, а встреча с озером Трувор в то лето состоялась впервые.
Во Пскове, где начался праздник, я, замешкавшись в гостинице, опоздал на автобус, спозаранку увозивший писательскую организацию на экскурсию в Печорский монастырь. Дабы скоротать время, решил заглянуть в приграничный с Эстонией городок Изборск для осмотра древностей. Никаких особых сюрпризов не предвещали мне башенные ворота старой крепости, но как раз за ними и оказалось то, без чего не было бы этого, высоким слогом говоря, манускрипта.
В Историческом заповеднике «известному автору известных произведений» определили в гиды младшего научного сотрудника. Юную особу звали Еленой. После осмотра цитадели она вывела меня воротами ветхого оборонительного сооружения на открытое место к белёной каменной стенке. За ней, среди старых деревьев, более тысячи лет находили вечный покой жители этих мест. Среди них, сказывают, – наёмник–варяг Трувор, брат самого Рюрика. Когда он помре, его, по обычаю язычников, сожгли здесь на погребальном костре. Место пометили каменной плитой. Потомки, уверовав в Христа, посмертно крестили и пращура, владельца Изборска, соорудив вдобавок к плите на месте кремации знатного варяга гранитный крест.
Пройдя погост, мы с Еленой вышли на продолговатую спину холма. С трёх сторон, под нашими ногами, клубился туман, сливающийся вдали с дымкой утреннего неба. Далёкий горизонт угадывался по тёмным вершинам холмогорья на обратной стороне долины, над волнами холодного пара. Вспомнилось древнее: Океан Мрака.
– Здесь, – сказала Елена, топнув толстой ножкой о земную твердь, – в дохристианские времена, задолго до основания Изборска, было городище. Слышите звон? Это гудит набат, сзывая защитников городища на валы.
Действительно, из–под земли будто доносился слабый звон. Пока мы обсуждали это явление (голову ломал я, Елена стояла на своём), туман незаметно, враз рассеялся, точно поднялся занавес. И я увидел моей души предел желанный, узнал его. Он находился перед моими глазами.
Неожиданно я очутился в пространстве, где всё отвечало моему сокровенному образу идеального мира – земля, воздух, воды и живая природа, включая людей, запахи и уровень шума, каждый самый незначительный и случайный предмет. Я сочинил себе этот мир в весьма зыбких образах, будучи начитанным подростком. И потом скучал по нему, не зная, что это такое в законченном виде, где оно, придёт ли само ко мне или надо его искать.
Этот мир манил меня, когда я уставал от так называемой литературной жизни. Ну, тебе она известна. Устаёшь не за пишущей машинкой, не в беготне за гонорарами. Сие даже приятно. Утомляют донельзя сидения в президиумах каких–то совершенно ненужных собраний, ещё более ненужные встречи с читателями. Гнетут, когда посмотришь на себя со стороны, ненатуральные позы узнаваемого автора. К сорока годам любого молодца превращают в старца убиения часов, дней, лет в союзписательских подвальчиках за трепотнёй с теми, кто тебя не читает и которых не читаешь ты. Ибо, думает каждый, среди нулей, единица – только я один, любимый. Прости, отвлёкся. Возвращаюсь к озеру.
Оглядывая живой, реальный образ этого мира со скалы, я убеждал себя, что мог бы жить здесь до конца своих дней. Июньское солнце сияло в голубовато–сереньком небе над головой, не торопясь на встречу с белой ночью. Но не пекло, обдуваемое свежим воздухом из залесённого верха долины. В воде, в воздухе, в трещинах известняка, в пёстрой поросли мелководья и в зелени вдоль ручейка кишмя кишели бабочки, стрекозы, какие–то крупные, лакированные жуки, чайки, юркие рыбки – безымянные для меня создания коллективного творчества Бога и Природы. Не хотелось уходить отсюда. Поселиться бы на озере! Навсегда!