Позже знакомый геолог расскажет, как создавался этот уголок земли.
Несколько десятков тысяч лет тому назад ледники, сползавшие с гор Скандинавии, с гранитного темени Карелии, выгрызли здесь, в коренных породах девонского моря, широкую долину, названную нашими предками Словенской. Там, где ледяным клиньям помогали включённые в него валуны, обломки скал, принесённые глетчерами с севера, на выглаженном дне долины образовались углубления. Когда, при всепланетном потеплении, материковые льды отступили, глазам пришедших с юга охотников на оленей открылся неохватный взором, зарастающий травами, кустарником и лесом дол.
Со всех сторон окаймляли его пологие холмы, а в низинах овальные углубления заполнялись талыми, грунтовыми и атмосферными водами. То здесь, то там, на склонах и вершинах холмов, над зеркальной гладью озёр на дне долины воздымались, как зубы гигантских доисторических животных, утёсы из серого известнякового туфа, местами темнеющие пятнами Словенских ключей. Кипели, шипя в прохладных струях северного ветра, берёзовые рощи, ельники и боры, звенели водопады у подножия каменных останцев, слышались голоса зверей и птиц.
И я, в назначенный мне Провидением срок, увидел и услышал Словенскую долину, только не в таком первозданном виде, как древние пришельцы из средиземноморской тундры. Окрестные холмы (горы, на местном наречии) сгладились. Острые углы известняковых утёсов и скальных обломков округлились, покрылись трещинами и морщинами, угольной патиной времени, обросли бородами мхов и лишайников. Девственную кустарно–древесную и травяную растительность потеснили пашни, огороды и сады. Следы нового человека, домашнего скота и машин теперь виднелись повсюду – линии электропередач, дороги, деревни, дымы над крышами, овины, инверсионные полосы в небе. Устал, поредел лесной и озёрно–речной хор. Высохли многие источники, обмелели водные потоки и сжались озёра, подверглись осушению болота.
И всё–таки открывшийся мне простор ещё хранил в себе гораздо больше первозданного, чем рукотворного. Такой вывод подтверждался незнаемой мною раньше тишиной. Ведь что значит тишина? Не настороженная немота окружающего нас пространства, нет. Безмолвие, абсолютное молчание мира – это признак смерти. Живая тишина… звучит. Звуки её, как и краски нетронутого ландшафта соразмерны между собой насыщенностью, в меру высоки и в меру низки – не возбуждают, не настораживают, не угнетают, не будят мрачных мыслей. Послушай, Зинаида, шопеновский «Ноктюрн до минор», и ты поймёшь, о чём я говорю.
Под нашими с Еленой ногами крутой склон холма к низу становился пологим. Чем ниже, тем чаще травяной покров прорезывали похожие на рыбью чешую тонкие каменные плиты. Они высыхали под низким солнцем на глазах. На тёмной, дольше удерживающей росу траве серый известняк какое–то время казался белым. Между коренными породами свернулись калачиком в утренней дремоте красные и серые валуны – чужаки–пилигримы из северных стран. Ещё ниже начинался кустарник. За ним дно долины занимал еловый лес. Далеко, между зубцами елей блестела отражённым солнцем вода. «Изборка», – ответила Елена на мой вопрос. Чуть левее от этого места, за чёрными силуэтами изб, виднелось большое молочно–серое озеро, наречённое (опять просветила меня моя учёная проводница) именем Рюрикова брата. Озеро отодвинуло земную твердь к дальнему краю окоёма. Что-то темнело на воде между ближним берегом и горизонтом.
– Островок, что ли? – подумал я вслух.
– Озёрный утёс, – уточнила Елена и загадочно добавила. – На нём наше Верховное Божество обитает, – (видимо, выражение моего лица вдохновило девушку). – Хотите, познакомлю? Тогда сначала к Кириллу Андреевичу.