Кирилл Андреевич личность яркая, приметная. Когда мы познакомились, ему было немногим за сорок. Что в высоту, что в ширину, одинаков. Нос «рулём». Глубоко посаженные глаза неопределённого цвета светлые, лукавые, как у всех носатых. Пегую бороду, что растёт от глаз, подстригает снизу «под линейку». Пьёт редко, пьянеет скоро. При этом плачет, переполненный добрыми чувствами, которые я пополняю лирой. На все руки мастер: повар, столяр, плотник (по Пушкину). От себя добавлю – каменщик, гончар, механик, охотник и рыбак, не брезгует «третьей охотой» (со всеми грибами на «ты»); ловок на вёслах и под парусом, лошадник, сам себе пахарь и агроном. А ко всему прочему – удачливый делец: умеет выгодно купить и продать. Денежка у него всегда водится. Из таких, как он, в очень отдалённые времена вырастала русская патриотическая буржуазия – из бывших крепостных и староверов. Теперь многие из подобных Кириллу Андреевичу в фермеры подались.
Мой фермер свои гектары отхватил, когда родной колхоз на смертном одре лежал. В хозяйстве у него две избы, по–северному просторные, в два этажа. Лесопилка, газик, грузовик и «Беларусь», конюшня, кузня, коровник, птичник и дюжина подсобных построек. Цокольные этажи из плитчатого известняка, верхние – бревенчатые, обшитые тёсом, с резными раскрашенными «цацками». В усадьбе пропасть народу, от мала до велика. Добрейшая Анна, жена хозяина (коса как корабельный канат), много делала для меня. И на прочих обитателей усадьбы не жалуюсь.
Фермера мы с Еленой застали дома. Перевезти нас на озёрную скалу согласился без уламывания, только сначала усадил за стол. Хотел по рюмочке налить, да Анна так зыркнула, что муж безнадёжно вздохнул и подвинул графинчик ко мне. Я отказался. Ну, не верь, не верь, Зинаида!
Отплыли от дощатого причала на былинной ладье, одновременно напоминающий драккар норманов – длинный узкий корпус чёрного цвета, высокие борта, форштевень с резной конской головой. Сие плавсредство и имя носило соответствующее, «Варяг», выведенное белой краской на носу. Однако парус был латинским, треугольным, а на усечённой корме красовался оранжевый навесной мотор. Пошли под парусом на скалу. От носа «Варяга» побежали парами под острым углом друг к другу мелкие волны. След за кормой закурчавился пеной.
Остров вырастал из озера быстро. Сначала, издали, его силуэт походил на прямоугольник: западный обрывистый берег и урез воды – катеты, наклонённая к востоку поверхность скалистого останца, устоявшего под напором древнего ледника, – гипотенуза. По мере нашего приближения к Острову, она стала причудливо ломаться. Один из «катетов» (западный обрывистый берег) немного отклонился от вертикали. Другой – сочленение скалы с водной плоскостью – стал изгибаться, обрисовывая скалу и сочленённую с ней косу, намытую песком, заваленную скальными обломками и валунами. Коса заканчивалась крупным валуном. Сразу за ним оказался заливчик (ах, да, Залив, с «большой»!).
«Варяг», сбрасывая парус, будто складывая крылья, лихо обогнул мыс и буквально втиснулся между косой и выступом восточного берега Острова. Елена спрыгнула на берег, я за ней; наш кормчий остался в драккаре–ладье. Этот берег полог, сложен горизонтальными плитами известняка, наподобие ступеней. Но каменные завалы на них затрудняют подъём к скальным вершинам. Пришлось лавировать наугад, расплачиваясь синяками за подъём на площадку южной вершины.
И вот мы с Еленой на самом верху, выше нас только солнце. Восторг! Суетливо озираюсь вокруг себя, хочется рассмотреть всё сразу. Утолив первый голод глаз, начинаю осматриваться с чувством, с толком, с расстановкой. И вижу почти всё, о чём рассказал вначале, описывая Остров. Моя учёная гидесса безумолку тараторит, просвещая заезжего писателя деталями панорамы. Наконец мне удаётся остановить её:
– Где же ваш кумир?
– Наш, – поправила Елена. – Мы все неисправимые язычники, хоть по сто раз на дню макай нас в святую воду. Смотрите туда.
Её конопатый носик, как намагниченная стрелка, указал на север. В той стороне, на третьей площадке, метрах в ста от нас, увидел я в каменной мешанине вертикальную плиту, более высокую и светлую, чем другие пластины известняка, поверженные или стоящие наклонно.
Не без труда мы перебрались к ней через две расщелины, пропиленные в монолите останца ключевой водой. И вот заметный издали обломок скалы возвышается над нами. Я разочарован. Над образом «божества» (да простит оно меня за неуважительные кавычки!), видно было, поработали лишь ветер, дождь да летучий снег и град, палящее летнее солнце. Сколько же веков простоял этот нерукотворный идол здесь в вертикальном положении, переболев на ногах оспой («болезнь» я определил по мелким углублениям в теле камня) и неверием христианских поколений?!
Елена посмотрела мне в глаза взглядом Великого Инквизитора, произнесла раздельно, как бы вколачивая в меня свою неколебимую уверенность:
– Он, – (девушка сумела произнести «он» с заглавной буквы), – Бог, – (опять с «большой»), – Бог словен. Самый главный.
– Перун, что ли?
– Главнее. Старше Перуна, первенец, – (в голосе проводницы слышалось благоговение). – Он живой. Он многое может.
– Например?
– Например?.. У вас есть плавленый сырок? Нет? Жаль. У меня тоже нет. Увидели бы сами: сырок плавится у его ног, даже в непогоду. Другие камни так не могут, они ведь просто камни, а этот – Бог. Не верите? Был тут один профессор из Питера. Смеялся над моим рассказом. При нём! Вернулся домой и сразу заболел. Через несколько дней умер. Все об этом знают.
Я не стал спорить. Потому, полагаю, и жив тогда остался, получил отсрочку. Но, видимо, скептицизма своего скрыть не смог. А зря…
Июнь в тот год был ясным. Солнце заходило за горизонт к полуночи. Ещё с час было светло, хоть газету читай у окна. Северный небосклон тлел до нового утра. Кирилл Андреевич сдал мне за умеренную плату одноместный ялик, сработанный его младшим сыном для подростковых нужд. Озеро оставалось спокойным, и я, запасшись недоеденным с хозяйского стола, то утром, то под вечер, передохнув, отправлялся в одиночное плавание.
Костёр над Заливом. Неторопливая трапеза под чай (опять не веришь? Прощаю!). Полное погружение в мир Трувора и в себя. Уставал сидеть, совершал прогулки по Острову – не столько ходил, сколько ползал по скале, прыгал с камня на камень, кружил по плоским верхам трёх горбов. За два дня исследовал каждый квадратный сантиметр скалы и каменной россыпи на мелководье. Действительность и мечта всегда перемешаны. А тут замешались во мне особенно круто. От идола я держался на почтительном расстоянии, насколько позволяли размеры территории. Как бы не обидеть ненароком древнего бога! Рисковать не хотелось. Я хотел жить, чтобы ещё хотя бы разок ступить на этот берег.