Вижу, вижу, ты иронически улыбаешься. Нет, я не добровольный последователь Робинзона и его лукавых эпигонов с Таинственного острова. Тот и другие оказались отлучёнными от человеческого общества волею стихии. Им было комфортно в миру, они всеми силами души стремились вернуться к нему. Тосковали от одиночества даже вшестером, как герои Жюля Верна. Они оказались в заточении голы и босы. Почти всё, необходимое для поддержания жизни, минимального комфорта создавали собственными руками, изобретательностью ума и благодаря благосклонности случая.
Я и не отшельник, ибо не в скиту скрылся, чтобы стать людским заступником пред грозным Небом, беседовать с Богом наедине. При таком образе жизни подразумевается ограничение в пище и одежде, скудность во всём, голодание, как расплата за грех чревоугодия. Да, я не убежал в пустынь, не удалился от людей. Просто отдалился от общества на контролируемое мною, приятное для меня расстояние, оставив за собой право на контакт с ним по собственному усмотрению. Шалаш, келья, избушка на курьих ножках удовлетворить меня не могли. Для полноты счастья мне необходим был эдакий мини–дворец, отвечающий моим требованиям удобства и эстетики. Я нуждался в бытовых услугах, однако решительно отвергал постоянное присутствие рядом горничных, камердинеров, на которых вновь мода. Слава Богу, в век открытий чудных нет недостатка в механических приспособлениях, заменяющих целый штат дворни. И обслуживание по вызову сейчас вполне удовлетворительно.
Я не отказывался от созерцания мира людей, оставляемого за земным кругом, доступным для наблюдения из бойниц моей башни. Даже готов был ежедневно обозревать гордое человечество, но… на экране телевизора. Обмен информацией? Нет проблем, интернет! Личная беседа? Под рукой телефон. Правда, номер своего я старался хранить в тайне и время от времени менял. Когда хотел, мог прослушать любимую оперу или понравившийся концерт, посмотреть театральную постановку, включая «видик». Благодаря электронике, моим услугам была богатейшая зримая и воспринимаемая слухом палитра мира. Добавь сюда библиотеку. Всё, накопленное мною, я перевёз на Остров. Подписывался на дюжину газет и журналов. Да, и письма писал! Не часто, ставя обратный адрес: «Псков, до востребования», что давало возможность отвечать по выбору, если кто–нибудь откликался на мою эпистолу, и первому прекращать переписку. Письма на почте забирал по доверенности кто–нибудь из клана Кирилла Андреевича. Иногда сам выбирался в областной центр, в Изборск, к Пушкину в Святые Горы и Михайловское, с каждым годом всё реже – так, поглазеть по сторонам, заглянуть в книжные и сувенирные лавки, пошарить по магазинам (а вдруг из массы ненужных вещей у меня ещё чего–то нет!).
На пальцах одной руки можно пересчитать, сколько раз за все эти годы я наведался в обе столицы – к старой боярыне, старающейся выглядеть девицей из демократической семьи, и к всегда обиженному порфироносному вдовцу. При случайных встречах со старыми знакомыми, если не удавалось проскользнуть мимо незамеченным, на вопросы, «ну, как ты?», «где обретаешься?», отвечал уклончиво, к себе не приглашал. Что-то, видимо, в моём голосе слышалось такое, что никто ко мне не напрашивался.
Вернусь к робинзонам. Все представители этого рода были великими тружениками и умельцами, рукодельниками, за что бы ни брались (а не были изначально, так становились ими). Я же, по большому счёту, как ничего не умел делать, так ничему и не научился (литературщина не в счёт, да Остров и писать меня разучил). У меня никогда не было большой охоты сотворить что–нибудь своими руками. К рукоделию какого–либо рода никогда привержен не был. Разве что иногда гвозди забивал, попадая молотком больше по пальцам, что–нибудь подкрашивал, на троечку с минусом, без вдохновения, чисто по нужде. Да что Тебе рассказывать, Ты не хуже меня знаешь! Вот дрова колол с превеликим удовольствием, неутомимо, будто меня к священной жертве требовало какое–то божество. Ещё без самопринуждения по дому убирался. Это у меня в крови. Видимо, в прошлых жизнях–существованиях был я чаще всего прислугой. Отнюдь не барином, кем стал в жизни последней, перемахнув за сорокалетний возрастной рубеж. Не выношу грязи, сора, разбросанных вещей, Тебе тоже известно. Остров, включая Дом, всегда был вылизан, будто обитала на нём при грозном чистюле–помещике многочисленная дворня. Во всём остальном, направленном на поддержание жизни в моих владениях, я всецело обязан опеке Кирилла Андреевича. Я щедро оплачивал труды моих помощников, ибо Падюков продолжал пополнять мою калиту.