Губернская столица провожала календарную зиму. Слякотно. Сыро. Зябко. Поселился я в гостинице «Рижская», в одиночном номере. Покидал его рано, возвращался к постели поздно. Образ жизни вёл «светский» в постперестроечном понимании, на разных тусовках. Обедал в ресторанах, всякие там ланчи и брекфесты употреблял на ходу. Первым делом нанёс визит предводителю местной писательской братии, лысому певцу земли псковской Золотову в его премиленькую резиденцию неподалёку от драматического театра. Из знакомых собратьев по перу встретил там стриженного «в кружок», погружённого клинышком бородки в древнейшие пласты православия Журбатова. Убедился, не без злорадства, что мне действительно завидуют. Причём, наиболее непримиримо те, кто торопился доверительно предупредить, перехватив меня в укромном уголке: «Знаешь, Санаров, я тебе завидую по–хорошему». Замечу, исходя из жизненного опыта, что «хорошая зависть» от «просто зависти» отличается ураганной разрушительной (ну, просто рвущей на куски!) силой, бьющей в спину. Именно она заставляет меня верить в магнетизм.
Болотов, выцыганив у меня деньжат на проведение литературного вечера начинающих поэтов, растрогался и добросердечно предложил организовать творческую встречу читателей с автором «Историады» на святой земле Пушкиногорья, в музее–заповеднике (разумеется, также за мой счёт, ради моей славы и Болотовской «галочки» в списке мероприятий). Но я нашёл в себе силы от такой чести отказаться. А чтобы не расстраивать доброго предводителя нищей писательской братии, сделал щедрый вклад в кассу организации. На этом расстались друзьями.
Губернатор Псковщины Чуманов сделал мне честь, выразив через руководителя аппарата желание встретиться со «знаменитым эпическим поэтом» (его слова), выбравшим для поселения землю с прахом великого Пушкина. И пригласил на встречу в детский дом, коему лично покровительствовал. Там меня избрали в число почётных попечителей. С того дня я добровольно, с искренним чувством сострадания, стал выделять некоторую толику из своих доходов в помощь детворе – единственное истинно благое дело за всю мою жизнь.
Оказалось, у меня во Пскове масса знакомцев. Правда, я узнавал одного из десяти. Но неузнаваемые так убедительно напоминали мне о былой дружеской близости, что я действительно стал вспоминать даже то, что в принципе быть не могло. Как правило, очередной знакомец затаскивал меня в ресторан, справедливо предполагая во мне надёжного плательщика. Скоро мне стало страшно ходить по людным местам. В каждом встречном, чей взгляд по какой–либо причине останавливался на мне, видел я забытого напрочь друга. Поэтому стал обходить скопища праздной публики, придерживаясь белых стен храмов, звонниц, и часовен, древних купеческих хоромов, выбирая на набережной реки Великой пустынные аллеи, а на территории Крома – глухие углы. Лучшими местами уединения оказались музейные строения исторического заповедника. Соблазнился речной прогулкой к Псковскому озеру и обратно. Прежде чем пройти по сходням на дистрофическое судёнышко, долго, пытливо шарил из–за ветлы по лицам попутчиков. Слава Богу, все, кажется, чужие! Пропустил всех, на борт поднялся замыкающим, избавившись от подозрений.
Речной извозчик, вёзший к озеру вместе с туристами с десяток жителей островных деревень, дойдя до бугристого островка в устье Великой, обогнул его с севера, и тут, в кущах майской зелени, глазам открылся белый храм, типичный для здешних мест, – каменный куб с башней в зелёном шеломе, с арочной плоской звонницей. Кругом ни души. Это одинокое строение на вершине холма напомнило мне мой Остров, Дом с белым донжоном. В груди защемило. Вдруг из цветущих кустов сирени у ворот храмика выскочил весёлый пёс и помчался в ворота, видимо, на чей–то зов. И я сразу понял, чего мне не хватало в зимнем сидении на скале. Хвост собаки, прощально мелькнувший в проёме ворот, стал той ниточкой, за которую я несколько месяцев тому назад никак не мог ухватиться.
В тот же день, по возвращении в город, нашёл клуб собаководов. Как раз подгадал к распродаже щенков от четы немецких овчарок. Выбрал кобелька из пушистых двухмесячных шариков, назвал его Фрайди. Откуда имя? Из книги, которую уже 300 лет читают с интересом и дети, и взрослые. Да, Робинзон Крузо назвал спасённого им туземца на своём родном английском языке в память того дня, когда они обрели друг друга. А была пятница (friday). Корней Чуковский мастерски пересказал роман Дефо. Но представлять подопечного Робинзона не именем, а значением имени на русском языке не следовало. Не называем же мы величайшего завоевателя древности Людощит (или Щитолюд) Македонский. Новообретённый друг невольного островитянина получил имя Friday, в записи кириллицей – Фрайди. Поскольку я тоже островитянин (хоть и добровольный), то мой подопечный пусть будет тоже Фрайди. Решено!
Тут же оформил все документы, сделал совладельцу моих владений первые прививки. Пора домой, собираемся. На прощание мой дикарь оставил в вестибюле гостиницы «Рижская» лужицу. Его университеты были впереди.