Ко дню моего возвращения к затворнической жизни Остров освободился от снега, обсох под северным ветром; льдины в озере унесло течением к истоку Нижней Изборки, а та цепью озёр спустила обсосанные пресные леденцы к морю – угощайся! Древесный и прочий мусор, выброшенный на Остров половодьем, уже был убран моими друзьями из(С) фермы, годные в пищу печи и камина брёвна распилены, кругляки сложены у торца Дома с южной стороны. Остров обзавёлся ожерельем растительности по мелководью; зазеленело на суше вдоль ручья, подчёркивая наготу камня. «Надо бы сюда пригласить садовника», – подумалось. Но к мысли об озеленении скалы в тот год не возвращался.
Когда Кирилловичи подвели гружёный драккар к причалу, Фрайди выпрыгнул с качающегося борта на твердь земную без колебаний. Он словно догадался, что доставлен домой. Обнюхал нижнюю ступеньку лестницы, оросил её по–девичьи, не задирая задней лапки, и помчался вверх, оставив двуногих «братьев больших» разгружать поклажу и припасы. Ещё во Пскове я загрузил газик покупками нужными и приобретёнными «на всякий случай», кое–что прихватил по дороге домой. А во дворе фермы, под надзором Анны, ждали переправки на Остров пищевые полуфабрикаты и снедь. Так что нам, троим мужикам, пришлось несколько раз подниматься на берег с грузом. Холодильники и кладовка вновь наполнились радующими глаз и волнующими воображение вкусностями. В сенях, ожидая неспешной разборки, образовалась горка новых вещей.
Наконец мы с Фрайди остались одни. Кобелёк проводил отплывающих без сожаления. Он активно осваивал новую для себя территорию. Следить за ним здесь не было необходимости – далеко не убежит. Опасность поджидала его лишь на обрывистых берегах, южном и западном. Однако пёс сразу сообразил, где можно бегать, сломя голову, а где надо смотреть в оба. И не нужно выпускать его во двор в положенные часы. Днём наружная дверь всегда раскрыта. Сразу по вселению в Дом, видимо, от обилия впечатлений, он нагадил возле камина, но первому же внушению хозяина, подкреплённому языком ремешка, внял с видом глубокого раскаяния.
Что удивительно: Фрайди обнаружил присутствие Домового. Последнее время я настолько привык к своему незримому сожителю, что перестал укорять его вслух за безобразия, когда вдруг то картина с надёжного гвоздя сорвётся, то пустая кастрюля, стоящая по центру кухонного стола, вопреки всем физическим законам, окажется на полу, то внутренняя дверь со всей силы хлопнет без причины. Сначала моё невнимание злило Домового, и он старался вовсю. Но я ни на что не обращал внимания. Тогда исполнитель пакостей, обидевшись, замкнулся в себе. Только вздыхал по ночам под полом.
В один из первых, после Пскова, вечеров я устроился с книгой под торшером. Фрайди дремал у моих ног. Часы с маятником пробили 12. Сквозь воздуходувное отверстие послышался долгий глухой звук – будто что-то волокли по каменному полу подклети, вроде табуретки. Фрайди поднял голову, прислушался, склонив голову на бок. Потом встал на лапы и через приоткрытую в сени дверь вышел из зальца. Мысленно я проследил его путь к лестнице, ведущей вниз. И дальше, в цокольный этаж. Звук волочения замер. Затем послышался довольный смешок и радостное повизгивание кобелька. И опять тишина. Сколько времени провёл Фрайди внизу, как он снюхался с Домовым, не знаю. Заснул над книгой. С тех пор мой четырёхлапый друг частенько спускался под пол, едва часы начинали отбивать полночь. И необъяснимые падения вещей возобновились. Иногда пропадали со стола остатки трапезы. Однажды нераспечатанная бутылка грузинского вина оказалась наполовину пустой, и тогда же кто–то спустился к озеру в моих домашних тапочках, пока я лежал под пледом. А Фрайди нашёл их подозрительно быстро. Словом, жизнь на острове стала более разнообразной.