Сначала здесь написал «и потянулись дни». Зачеркнул. Нет, не «потянулись». Дни «тянутся» для скучающего, не знающего, куда себя деть, за что взяться. И, наоборот, «спешат», «мелькают», если ты во что-то углублён. Когда сам спешишь, торопишься закончить какое–то дело, отмахиваясь от всего постороннего. Когда спишь урывками, одеваешься во что попало, ешь, что под руку попадётся, не чувствуя вкуса. Вот, нашёл верное определение! Для меня в тот год дни пошли прогулочным шагом, каждый из которых, по окончании, оставлял чувство удовлетворения прожитым. И день на день выдавался не похожим, вопреки предварительным задумкам.
Мой будильник – окна восточной стороны. С прибавлением населения на Острове службу побудки стало нести не одно Солнце. В помощники ему навязался Фрайди. За несколько минут до рассвета он начинал вроде бы осторожно, испытывая почтение к хозяйскому сну, бродить на мягких лапах по зальцу. Вздыхал, как его новый друг, нижний жилец, в меру громко зевал, сдержанно чесался. Я вставал и выпускал хитреца в сени, оттуда, через наружную башенную дверь на крыльцо и вновь укладывался на диван, чтобы досмотреть прерванный сон. Куда там! Даже в июне, в белые ночи, пробудка начиналась с рассвета. Только что за ночь, скажи мне, если она белая? Но, представляешь, до заката, когда часы показывали за двенадцать, ко сну не клонило. Говорю о себе. Фрайди был охоч соснуть, когда позволяли обстоятельства. А ночной труженик Домовой, по моим наблюдениям, весь день мог проспать.
Пока мой подопечный бегал по своим делам, я заваривал кофе. Если позволяла погода, пил его на естественной терраске перед Домом, поглядывая на строения фермы, где тоже начиналось в эту рань активное шевеление. Потом убирался, что не требовало большого труда, так в доме был мой (а значит, идеальный) порядок. В этом, Ты знаешь, я большой зануда. Но, в отличие от Тебя, Фрайди неудовольствия не высказывал.
Затем наступало время завтрака. Чтобы вечно голодный дикарь не заглядывал мне страдальчески в рот, кормил сначала его. Он всё равно заглядывал, только уже не печально, а с интересом, усаживаясь между камином и круглым столом. Я никогда не трапезничал на кухне. Куда спешить! Пища у нас была, как говорится, из одного котла, но, разумеется, себе я досаливал и перчил в тарелке. Вообще, моё предпочтение к молочному, равнодушие к острому позволяло не готовить животному отдельно. Помню, как в первый раз приступил Фрайди к миске с домашним творогом, разжиженном ряженкой. Подлетел после путешествия на газике и «Варяге» к угощению с визгом, стал торопливо заглатывать пищу с уморительным, человеческим «ням–ням–ням–ням». В конце концов, моё педагогическое намерение не приваживать собаку к столу осталось намерением. Торопливо проглотив свою порцию, Фрайди «кусочничал» возле меня. Я оправдывал свою слабость рисунком Жана Гранвиля к «Робинзону Крузо», на котором герой романа в позе короля за обеденным столом угощает с вилки попугая, а кошки и собака ждут своей очереди. Чем я здесь не король!?
После завтрака – обход владений. Основной маршрут описан выше. Иногда я разнообразил путь обратным кругом. Фрайди с удовольствием повторял моцион. Если исчезал из глаз, местоположение его легко угадывалось: над тем местом суматошно, с резкими криками вились чайки. Видимо, у потомка волков проявлялся охотничий инстинкт. Задал бы им жару, будь у него крылья! На мысу Северный, где я любил оставаться подолгу, пёс присоединялся ко мне и время от времени вытягивая морду навстречу прохладному ветру, к чему–то принюхивался, предавался, оставив шалости, собачьим думам.
Постоянный, за редким исключением, летний северный ветер в Словенской долине был для Острова благом. Места здесь, как повсюду в озёрной стороне, залесённой и заболоченной, – рай для комаров и оводов, ад для человека и скотины. Моему Острову повезло. Довольно сильный воздушный поток прохладными струями сдувал крылатую нечисть, и мне не пришлось ставить на окна сетки. Если и прорывался в Дом, успевал сделать своё чёрное дело какой–нибудь упорный кровопийца, так это было своеобразным развлечением: Фрайди поклацать клыками да лишний раз повертеться, догоняя укушенный хвост; мне – шлёпнуть себе ладонью по шее. Тоже элемент разнообразия в размеренной жизни.
Мой лохматый друг помог мне окончательно уверовать в Божество словен. Когда я представил идолу нового жителя Острова, умное животное с опаской приблизилось к вертикальному обломку скалы, почтительно обнюхало его. Но, вопреки своему обыкновению, жёлтой струйкой помечать не стало. Что-то подсказало собаке, что этот камень – не чета другим, усеивающим Остров. С того визита мы навещали старожила скалы ежедневно, всегда с дарами в виде сладостей со стола. Я буквально возлагал их к ногам каменного кумира, а Фрайди принюхивался к подношениям с почтительного расстояния, не решаясь нарушить табу кольца из гранитных булыжников. Он помнил строгое моё внушение щелчком прута по вертлявому пёсьему заду, когда однажды позволил себе забыться. Пёс вообще был понятливым, слова усваивал обычно с первого раза. А вот то, что он говорить не умел, это было прекрасно! О таком «собеседнике» многие мечтают. Сложилась чудесная компания: человек, бессловесная ласковая собака, воспитанный Домовой, напоминающий о себе ночью тихой вознёй за стеной, в сенях; и Божество, себе на уме, не требующее ничего, кроме знаков внимание с определённой дозой почтительности. О дарах же ему я додумался сам. Чего гордеца спрашивать!