III. Юлий и Юлиан

Для Юлия, императора Pax Romana[1], неожиданно наступил срок решения одной важной государственной задачи. Накануне, бросив рассеянный взгляд в сторону сына, отец заметил появление важного для династии признака в фигуре мальчика, одетого в белую, до колен, тунику[2]. И поведение 13-летнего Юлиана подтверждало, что нечто выпирающее под рубашкой ниже плоского живота – не случайная складка на поверхности тонкой шерстяной ткани. Наследник с необычным ранее для него вниманием смотрел в сторону молодых рабынь, накрывающих стол под куполом дворцового зала. В тот момент девушки стояли к нему спинами, нагнувшись над низкой столешницей. Как обычно при домашней работе, были они в укороченных платьях–туниках. К тому же подолы сзади, приподнятые ягодицами, не препятствовали воображению видеть выше того, что открывалось глазам, ещё не пресыщенным таким зрелищем.

Подросток, поняв, что отец поймал его на подглядывании, смутился и поспешил скрыться в тени за колоннадой. А озабоченный император задумался. Цезарем его назначила судьба, обратив внимание вдовой императрицы из рода Юлиев на статного легионера–полуварвара, доблестного и наделённого практическим умом. Дети пожилой аристократки и покойного императора погибли, не оставив потомства, родить от молодого любовника вдова не смогла, но успела перед своей кончиной усыновить его. Так появился новый Юлий с правом на монарший венец.

У него были отпрыски от легко доступных патрицианок, наполнявших Двор. Своими, не сомневаясь в отцовстве, он признал только двоих. Старший сын быстро разочаровал. Первым и единственным его подвигом, но громким и скандальным, стала потеря невинности в четырнадцать лет. Само по себе ничего предосудительного в том римское общество не усматривало. В таком возрасте римлянин считался совершеннолетним. Нравы и на мраморном Палатине[3] и в кирпичных трущобах городского района Субура до торжества христианства были предельно свободными. Однажды первенец Юлия пропал. Искали всюду, откуда доносился запашок соблазна. Наконец пронырливый раб, под обещание свободы, обнаружил юнца пьяным, точно сторожа винного погреба. Да не в роскошном кабинете при термах[4] с дорогой куртизанкой, источавшей благовоние. Нет, будущий цезарь оказался в затхлой комнатке–пещере дешёвого лупанария[5] на каменной лежанке с девицей самого низкого звания. Работая зловонным от обилия клиентов ртом, она оказывала быстрые услуги несостоятельным мальчишкам и, чаще, старикам за медные монеты. А такой вид продажной любви осуждался даже в бедных кварталах Столицы мира. Сей случай на Палатине не забывался, ибо юный развратник с годами превратился в рыхлого чревоугодника, искателя разнообразных, но низменных удовольствий.

Все надежды на достойного наследника стареющий Юлий перенёс на младшего сына. Юлиан с ранних лет отличался серьёзным интересом ко всему тому, на что, в первую очередь, по мнению умного выскочки–императора, должно быть направлено внимание повелителя мира, – на военное дело, на все тонкости государственного управления. Настольными книгами Юлиана, обучаемого разным премудростям знаменитыми философами, стали сочинения Тита Ливия, Тацита, Плутарха, Пифея и Страбона. Он гордился, что значительная часть Ойкумены находится в границах Pax Romana вокруг Средиземного моря, иначе называемого Римским озером. И с детской самоуверенностью обещал, что, когда вырастет, то завоюет для Рима всё-всё, всю Гею, в придачу Океан и Уран[6]. Весёлым забавам в садах и на водах он предпочитал гимнастические упражнения, любил посещать военные лагеря не как знатный зритель, а участвуя в их жизни, отчего коренастая его фигура быстро теряла детские очертания. Особый интерес вызывали у Юлиана представления, когда «давали гладиаторов». Сидя вблизи арены, мальчик не вопил, не размахивал руками, не делал жесты большим пальцем правой руки, когда поверженный падал на песок. Он внимательно, бесстрастно следил за всем, что происходило перед его глазами, не мигая. Однажды, во время кровавого зрелища, отец заглянул ему в лицо, и у него, бывалого легионера, мороз пробежал по коже.

И вот сын–надёжа вновь, по неожиданному поводу, заставляет отца задуматься. Не рано ли проявился интерес к женщинам у мальчика, обещающего стать солдатом и, кто знает, может быть, стратегом? Не начнётся ли с этого его перерождение и следование по стопам старшего брата? Одна ведь кровь. Спаси, Юпитер! Такое было бы катастрофой для династии. Да, вопрос государственной важности! Но Юлий чувствует, что сейчас разумно не запрещать, а наоборот, поощрить. Пусть попробует сладостный плод под тайным наблюдением отца. Тринадцать лет… Рановато. Годик хотя бы ещё. Но придётся рискнуть. Во всяком случае, теперь ему не ускользнуть незаметным в притоны грязного разврата. И важно, дозировать сладостный способ растраты телесной энергии, как вино.

Отец нашёл Юлиана в саду. Подросток отвёл глаза в сторону. «Поговорим откровенно, сын, – с прямотой старого солдата начал Юлий. – Я думаю, тебе уже можно… нужно стать мужчиной. В моей воле нарушить закон принципата[7]. Ты понимаешь меня? Ты согласен?». – «Как желаешь, отец», – мальчик с трудом пересиливал охватившее его волнение.

Они вошли в зал. Молодые рабыни заканчивали сервировку стола. «Выбирай из этих. Любую». – «Мне всё равно, отец». – «Хм, так я за тебя выберу». Моментально в голове императора созрел хитрый, показалось ему, план – пригасить у сына вспыхнувшее в нём плотское желание. Надо разочаровать мальца первой пробой. Юлий поискал глазами среди девушек самую, как определил он, неаппетитную: «Эй, ты, да, ты, подойди–ка к нам».

Худенькая девушка в коричневом платье, приблизившись, остановилась в двух шагах от своих владельцев. Бёдра и грудь едва обрисовываются под грубой тканью. Тонкие, но с красивыми кистями руки, вытянуты вдоль долгого тела. На птичьей шейке держится ничем не примечательная головка. Волосы, выкрашенные в красный цвет, зачёсаны на затылок и собраны там в «греческий узел». Лицо узкое, бледное, тонкогубое. На вид лет восемнадцать.

«Эта – что надо! – удовлетворённо подумал император и вслух произнёс. – Ночью придёшь к нему. Он девственник. Ты умеешь это делать?». – «Умею, повелитель», – не жеманясь ответила невольница. На мальчика она не посмотрела. А он разглядывал её исподлобья изучающе, как всякий предмет, представленный ему воспитателями для усвоения.

На следующий день, найдя возможность понаблюдать за сыном исподтишка, хитроумный отец с удовлетворением отметил, что в облике тринадцатилетнего новоявленного мужчины нет того тихого восторга от первого соития с женщиной, какой невозможно скрыть никакими ухищрениями. Бросались в глаза только усталость, сонный вид Юлиана. Молодец, девчонка, на совесть потрудилась! Надо наградить. Император удовлетворённо потёр руки. Но тут же закралось подозрение: а может быть, видимое равнодушие Юлиана совершенно другой природы? Отец силился припомнить, как вёл себя наследник при играх и занятиях с другими мальчиками. Ничего, подтверждающего предположение об отклонении от нормы, вроде бы не было. Такое влечение в стране легионеров, месяцами живших без женщин, не осуждалось в то время; нормой была и смена разнополых партнёров на однополых, по обстоятельствам или ради тяги к извращениям. Преступлением против морали не считалось даже скотоложество. Лишь спрятав лицо под капюшон (так требовало приличие), не боясь молвы, почтенные граждане заходили в дома, где сдавались для любовных утех патрициев и плебеев ласковые ослицы и козочки. А в особняки одиноких дам с утончёнными вкусами возницы в специальных экипажах–коробках красного цвета доставляли крупных короткошёрстных кобелей, специально натасканных исполнять прихоти заказчиц.

Предусмотрительный Юлий решил одним ходом покончить со всеми своими сомнениями. Он привёл сына в зал оргий, куда вход несовершеннолетним был воспрещён. Круглое помещение с фонтаном по центру было тесно уставлено шёлковыми ложами. Дневной свет проникал сюда через отверстия под куполом, а глухую поверхность кольцевой стены сплошь покрывали фрески. Каких только сюжетов половой раскрепощённости тут не было! Казалось, боги, вложив разум в человеческую голову, как бы в насмешку предоставили его тело самым диким, без просвета мысли, силам естества. Картины совокупления разнополых пар в простых и замысловатых позах терялись среди изображённых за тем же занятиям троек и групп мужчин и женщин, взрослых с детьми, однополых особей также в парах и группах, людей и животных, двуногих тварей, удовлетворяющих себя мясистыми плодами растительности. Со вкусом, со знанием анатомии, художники изобразили половые органы, развёрстые уста, «умелые руки» мужчин и женщин, часто со «специальными предметами». Не посрамили себя знанием натуры и художники–анималисты. Изобилие красного цвета на фресках способствовало возбуждению участников оргий, пока разливалось вино по бокалам и настраивались музыкальные инструменты.

Но в тот день в зале, запретном для детей «из порядочных семейств», было тихо и свежо от утреннего воздуха, фонтан приберегал свои струи к вечеру. Император и наследник медленно, с остановками двигались по кругу вдоль стены. Юлий улыбался – одними глазами на значительном щекастом лице: Юлиан выглядел ошеломлённым, растерянным. Отец поглядывал искоса на красивое, умное лицо сына, ловя момент, когда оно, обычно бледное, покроется румянцем. Перед какой фреской? Вот тогда и можно определить, думал опытный сладострастник, предпочтение Юлиана. Но ожидаемого эффекта не дождался. Они замкнули круг у входной двери. Здесь стояла на треножнике чёрная доска, на которой гости оставляли мелом свои имена.

«Ну, сын, признайся честно, скажи мне, как солдат солдату, что из увиденного произвело на тебя большее впечатление? Скажешь и получишь желаемое. Обещаю, но не всякое. Я не всё одобряю. Понимаешь, мы – цезари, мы на виду всего мира. Не всё даже простым людям позволено, но нам – меньше всех. Так говори, не стесняйся. Во дворце сотни привлекательных женщин. Присмотрись, какую хочешь. Будет твоей. Сегодня… нет, отдохни пару дней».

Юлиан промолчал, потом подошёл к чёрной доске и решительно взял в пальцы палочку мела. Несколько уверенных штрихов – и на чёрном обрисовалась белая фигура, без бёдер и грудей, долгая, в женской тунике, чуть выше щиколоток; маленькая голова с пучком волос на темени. Вчерашняя девушка–рабыня, узнал император и произнёс озадаченно и разочарованно: «Удивил, брат… Ладно, твой выбор, перечить не стану. Впрочем, самому скоро надоест, попомни моё слово. Как её зовут?». – «Эдина».