Знакомьтесь, Гусаковы, из эмигрантов «первой волны». Отец семейства, Фёдор Фёдорович, бывший актёр провинциальной сцены, был потомственным лицедеем, чей родитель владел ярмарочным балаганом с балконом, а дед подвизался ещё в крепостном театре графа Шереметева. Такая родословная да сыгранные Гусаковым Младшим роли королей, принцев и других персонажей голубой крови помешали ему принять «революцию черни». В те дни выбора, с кем быть, его труппа гастролировала в Финляндии. Внук подневольного крестьянина, отрабатывавшего барщину на подмостках, домой не вернулся. На чужбине сценический аристократ приобщился к родовой знати, влюбив в себя девушку, с виду серенькую птичку, но из титулованных – Анну фон Берг. Стараться актёру без ангажемента не пришлось. Он ещё соответствовал амплуа любовника: статный и гривастый, жгучий взгляд – прямо в сердце. Полноват, но кто без недостатков? Пылкая остзейская дворяночка, жаждавшая славы террористки, не закончив гимназии, сбежала из лютеранской семьи к эсерам. Но в их боевой организации романтики не нашла. За границей оказалась случайно, бросившись вослед красавцу–улану, который и не думал «жениться потом», как обещал. Обманутую девушку утешил Гусаков. Они оказались за одним столиком на обеде землячества в Риге, а потом в одной постели. «Актёр Императорских театров» (так на единственной, для показа, визитной карточке) снимал комнату–скворечню под крышей доходного дома в Риге. Родственники Анны помогли молодой и не очень молодому перебраться в Германию. Там кочевали из города в город, когда то здесь, то там ненадолго возникал русский театр, кормились также от массовок в немецких фильмах. Возможно, такому успеху способствовала новая визитка актёра, на которой готическим шрифтом было оттиснуто GusakoffvonBerg. Первенец и второй сын Гусаковых умерли в детстве. Выжил третий ребёнок, поздняя девочка. Родилась она за десять лет до начала Второй мировой войны неподалёку от Кёнигсберга. Назвали Инной.
Инна с младенчества отличалась полнотой. К своим шестнадцати годам она превратилась в кругленькую, крупных форм, соблазнительную девушку. На таких представители сильного пола не просто смотрят, на таких пялятся. На глаз ощущалась под безукоризненной белизны кожей тугая здоровая плоть. Ничего отвислого, рыхлого. Прямая спина, красивые линии рук и плеч, стройная шея и пропорциональная телу головка в кудрях châtain[1]с несколько широковатым, но ярким, милым, добрым лицом, будто была изготовлена природой как укор скульпторам Ренессанса, искавшим «чистейший образец» в каррарском мраморе. К тому же Инна была длинноножкой, отчего на каблуках при среднем росте казалась высокой и, несмотря на полноту, стройной. Косметикой она стала пользоваться поздно, в меру; румяна, помада и пудра лишь обесцвечивали её живые краски, угольный карандаш при густых ресницах и смоляных бровях был лишним.
Такой увидел её летом 1945 года Максимов в проверочно-фильтрационном лагере НКВД СССР[2]. Гусаковы никогда гражданами Советского Союза не числились, значит, репатриации в его пределы не подлежали. Но они оказались среди тех немногих «бывших» из «первой эмиграции», которые после впечатлившей их победы соотечественников над мировым злом решили возвратиться на родину. Правда, «Актёр Императорских театров» такого желания не испытывал; за него, за всю тройку Гусаковых решила семейная «матриархиня». Недавно её разыскало письмо брата, посланное из Петро… то есть Ленинграда. Леонид фон Берг получил известность ещё в полярной экспедиции Колчака. При советской власти он остался почётным членом бывшего императорского, а теперь Всесоюзного географического общества, его признанным историографом. Теперь с высоты своего положения обещал сестре безбедное существование на родине. «Хватит по немцам мыкаться! Мы русские немцы, здесь можно жить. Только не надо болтать о предках, их не было, мы с тобой – простые обыватели из Митавы, теперь Елгава, запомни».
Анна, скорая на подъём, загорелась. Жизнь десятилетиями в скудости, впроголодь высушила её. И вот Гусаковы оказываются среди проверяемых на право въезда в СССР. Им, как и другим иностранцам, ждущим новые документы, разрешено поселиться за пределами лагеря на съёмной квартире в зелёном одноэтажном бурге.
Когда Инна Гусакова подошла к столу капитана Максимова, его нижняя губа со слабой мышцей совсем отвисла, обнажив нижний ряд жёлтых зубов. Он вдруг вскочил, одёрнул китель, будто перед ним неожиданно предстал генерал. Но ведь даже не генеральша – барышня из «недобитых» четверть века тому назад. Впрочем, привычным усилием воли Максимов отдал мысленный приказ: «Не отвлекаться!». Жестом пригласил девушку присесть напротив себя и только после неё опустился на стул, будто какой–нибудь желторотый поручик (мелькнула мысль). Беседа с дочерью актёра и дворянки затянулась дольше, чем обычно при такой процедуре. Зато Максимов выведал больше того, что требовалось для заполнения анкеты. Неоконченная немецкая средняя школа для девочек, русским языком владеет в совершенстве, никакого ремесла не знает, любит балет, не обручена. С другими, уже настоящими репатриантами, Максимов был менее внимателен и любезен. Сотрудники отметили его необычную рассеянность.
На следующий день капитан вместо того, чтобы послать за Гусаковыми ординарца якобы для получения дополнительных сведений о возвращенцах, собственной персоной посетил их, прихорошившись, насколько смог. Был приглашён к чаю из пайка, теперь выдаваемого победителями всем, кто оказался в зоне оккупации РККА, в том числе бывшим советским военнопленным и перемещённым лицам, которых союзники охотно передавали представителям Москвы для возвращения домой, а кому – мимо…. Никаких особых знаков внимания девушке Максимов не оказал, обменялся с ней несколькими словами, отводя глаза в сторону и сглатывая слюну. Но как-то плотоядно посмотрел ей вслед, ниже пояса (отметил в уме Фёдор Фёдорович), когда, ненарочито покачивая бёдрами, Инна направилась с остывшим чайником на кухню. В беседе о том, о сём офицер вкрадчиво выведал, на каких покровителей рассчитывают его подопечные в СССР. Анна назвала учёного географа Берга, гордо подчеркнув голосом «член–корр» и с сожалением пропустив «фон». После этого Максимов заспешил в лагерь. Но, спустя несколько дней заявился к Гусаковым опять, в новом мундире, с двумя шоколадками «Золотые купола» и бутылкой настоящего французского коньяка. С порога попросил Инну выйти прогуляться, поскольку у него разговор… Подумал и определился: «взрослый». Видно было, капитан НКВД – уже не тот заводской молодец с церковно–приходским образованием, что начал свою служебную карьеру в роте ЧОН. В кругу «органов» разный люд вращался, немало разночинцев и даже дворян–отступников. Невольно наберёшься интеллигентских словечек и оборотов речи, хороших манер.
Когда взрослые остались одни, Максимов, угостив хозяев коньяком и сам угостившись залпом, раскрыл загадку своего визита:
– Значит так, товарищи… Как у вас говорят… Одним словом, прошу руки вашей дочери.
Муж и жена переглянулись.
– Ну, как же, она девочка, – выдавил Гусаков. – Всего шестнадцать, только-только... Неожиданно как-то. А вы… вы вдовый? Чай, дети взрослые?
Максимов не успел ответить, мать нашлась:
–Так не нам с супругом решать. Только, думаю…
– Знаю, что шестнадцать, – перебил капитан, пользуясь растерянностью родителей.
– Завтра будет восемнадцать. Сделаем… Нет, я холост. Дела, знаете… Так как, вы–то согласны, уважаемые?
В задавленной нуждой женщине вдруг проснулась эсерка:
– Послушаем сначала Инну, – решительно поднявшись из–за стола, выглянула в окно. – Девочка моя, зайди в дом.
Девушка появилась в дверях с охапкой ромашек. Выжидающе остановилась, переступив порог. Родители не стали приглашать её к столу. Гусаков, придав голосу нарочитую торжественность, театрально произнёс:
– Капитан… Товарищ капитан, дочка, сделал нам честь. Офицер победоносной армии спросил у нас соизволения сделать тебе предложение, как принято в хороших домах.
– Какое предложение?
– Вот видите, она ещё совсем дитя! – нервно воскликнула мать. – Замуж тебя хотят, дурочка.
– Замуж?.. Герр капитан, вы шутите. Смешно.
И девушка, уронив на пол ромашки, действительно начала смеяться, нагибаясь, зажимая сложенные ладонями руки между соблазнительно округлых коленей и откидываясь назад. Гибкость полного тела добавила Максимову желания во что бы то ни стало завладеть этим чудом, возбуждающим его плоть с силой, им ещё не испытанной. Он и виду не подал, что оскорбился смехом этой… этой сучонки. Поднявшись из–за стола, многозначительно произнёс:
– Вы тут посмейтесь и подумайте. Хорошо подумайте.
И вышел из комнаты. Проводив его спину взглядом, фрау Гусакова заметила упавшим голосом:
– Ну вот, с приездом нас на родину.
– И слава Богу! – заключил актёр.
Инна перестала смеяться, ополоснула лицо у рукомойника, утёрлась и показалась родителям какой–то новой, взрослой.
– Ни за что, – сказала она спокойно. – Отец у меня есть, родной, а без деда я выросла, в старике не нуждаюсь.
Всё в руках Божьих
Капитан оказался не мстительным. Несколько дней спустя за Гусаковыми из конторы лагеря прислали виллис с вестовым. Тот сообщил, что отныне актёр с женой и дочкой граждане СССР, что не сегодня–завтра в Москву отправляется поезд с репатриантами. Надо срочно собрать самое необходимое, ценное, что вместится в ручную кладь, и присоединиться к своей группе возвращенцев.
Через час железные ворота лагеря, в колючей проволоке, закрылись за спинами Гусаковых. Вид на жительство и красные паспорта с земношарным, в венке из пшеничных колосьев гербом им вручил сам капитан в кителе–обновке, но уже измятом, с пятнами на груди. Произнёс короткую казённую речь о счастье жить в свободной стране. Сделал паузу и добавил:
– Пока, до отправки, займите места в бараке. Вас проводят.
Потянулись дни томительного ожидания неизвестности. Какова она? И тешила надеждами, и пугала одновременно. Уже несколько групп перемещённых лиц и бывших военнопленных перевезли студебеккерами на железнодорожный вокзал Магдебурга. А Гусаковы всё ютились на нарах в углу чистого, пахнувшего хлоркой барака. Кормили хорошо, меняли постель, в прогулках по территории не ограничивали. Патефон, карты, домино, шашки. Наконец всех троих пригласили в контору. Максимов был официален и сух:
– К сожалению, Вам придётся здесь задержаться на какое–то время. Нет, на частную квартиру нельзя. Вы уже граждане СССР. Открылись новые факты, – пугающая пауза. – Гражданин Гусаков, почему Вы скрыли, что служили фашистам в немецком театре?
Фёдор Фёдорович остолбенел; раскрыв рот, не сразу нашёлся:
– Так ведь всего несколько месяцев, герр… товарищ капитан. Семья голодала. И кого я играл?! Простолюдинов, несколько слов – кушать подано, – и вся роль. Вообще, я всегда сцене служил, а не режиму.
– Интересно мыслите, уважаемый. Вы и в Советском Союзе рассчитываете служить какой–то отдельной от народного государства сцене? У нас, Фёдор Фёдырыч, искусство партийное, у нас сцена и режим, как вы не по-нашему выражаетесь, не отделены друг от друга, – капитан насмешливо посмотрел в глаза вконец растерявшемуся репатрианту. – Придётся вам ещё подождать здесь. Я постараюсь облегчить вашу вину. Но наилучшее, что могу для вас добиться – это спецпоселение за Уралом. Вы же мне не родственники, чтобы в учреждении, где рассматривается ваша утайка, приняли во внимание мои заслуги перед страной … Словом, ждите.
Свадьбу сыграли в военном городке. Там же нашлась комната для молодых. Новоиспеченных «мамашу» и «папашу» (как капитан стал обращаться к старшим Гусаковым, своим почти сверстникам) перевели из барака в отдельное складское помещение, освободив его от хлама. Удивлённые сослуживцы отговаривали опытного работника органов от неравного брака. А непосредственный начальник, полковник Приходько, прямо сказал: «Считай, что до моего чина ты не дослужишься. Конечно, там, – полковник воздел очи горе, – о твоих заслугах знают, а некоторые тебе лично обязаны, по ленскому делу, но… Подумай, подумай Максимов! Что, женилка зашевелилась? Невмоготу? Сперма в голову шибанула? Или девчонку пожалел? Ошибся, брат, твои подопечные так и так даже на спецпоселение не тянут. Отпустят их на все четыре стороны, кроме столиц».
Однако Максимов проявил характер, за что, как вскоре оказалось, поплатился задержкой в карьере. В конце лета сорок пятого его перевели в прикарпатский городишко Крулевец, ставший «пры совьетах» окружной столицей. Место вначале было небезопасное: за Днестром залесённые горы – гнёзда бандеровцев. По ночам горели польские сёла, нередко по окраинам Крулевца постреливали, охотились на совслужащих. Максимов был не робкого десятка, умелый смиритель разного рода повстанцев. Скоро энкаведисты и ястребки из местных парней зачистили окрестные леса. Героев отметили орденами–медалями и повышениями в чинах. Капитан Максимов получил майора (правда, и срок тому подошёл) и занял место прокурора, переведённого во Львов.
Если бы он был начитан в древней истории, то согласился бы с автором «Записок о Гальской войне», который предпочиталбыть первым в провинции, чем вторым в Риме. Впервые в жизни рождённый в семейной казарме, «бывший никем», прописался в отдельном, обставленном венской мебелью доме с садом. До немецкого вторжения в Галицию особняком с башенками по углам крутой крыши владел польский юрист–еврей. Выморочное строение о пяти комнатах, с кухней–столовой и холодным погребом, располагалось в элитной части Крулевца. Здесь веками селились состоятельные горожане. При смене власти менялось и название улицы, но местные жители называли её по старинке – «улица Каминна», так как в каждом особняке был камин. После изгнания немцев она получила имя Коминтерна. Коренные крулевцы, видимо, посчитали, что москали так выговаривают слово «камин». И не стали протестовать, избавив пана прокурора от лишних хлопот.
Содержать большой дом в порядке пани прокурорке помогала домработница. Тёщу с тестем Максимов поселил в хибаре сельского типа на окраине соседнего города с названием Другийбор под тем предлогом, что там был драматический театр. Наконец–то «Актёр Императорских театров» Гусаков (уже без визиток) получил ангажемент. Амплуа любовника и здесь закрепилось за ним. Грим и корсет помогали ему выглядеть молодым на сцене. За стенами театра он подкрашивал губы. Слегка.
Жизнь на родине действительно оказалась для стареющих Гусаковых раем по сравнению с прежним существованием на тощих немецких хлебах. О цене этого приобретения они не думали. Как не думали, в подарок ли оно или в долг. Года три спустя наши другийборовцы отправились в Ленинград из львовского аэропорта погостить у брата Анны. При посадке самолёт разбился.
Теперь только воспоминания связывали Инну с прежней жизнью.
[1] Châtain– шатен (франц.) – каштановый
[2] Проверочно-фильтрационный лагерь НКВД СССР– спецучреждение для проверки репатриантов и неблагонадёжных лиц, бывших на оккупированной территории (см. http://scepsis.net/library/id_1234.html)