Доктор Вайсберг

Высокий, сутулый, с большим, в крупных морщи­нах лицом, доктор Вайсберг был похож на Рости­слава Плятта. Случалось, когда он приходил по вы­зову в квартиру, куда незадолго до этого вселилась новая семья, его встречали возгласами удивления: «Постойте, постойте! Где мы с вами встречались? Ах да! Вчера по телевизору...». И далее – об удиви­тельном сходстве с известным артистом, пока доктор снимал старомодное пальто из чёрного драпа. Едва оно оказывалось в чужих руках, следовал новый возглас: «Ой, какое тяжёлое! Как вы его носите?». А ведь кроме этого доспеха, сбрасываемого только летом, шестидесятичетырёхлетний терапевт таскал повсюду огромный потёртый портфель с непослуш­ными замками и старую, в сплошных узелках, сетку, набитую продуктами. Сетка очень мешала ему в беге трусцой от пациента к пациенту – затягивала в гастрономы, цеплялась за конец очереди у лотка, где торговали овощами, но избавиться от неё он не мог.

Утро его начиналось со слов «ты бы»: «Ты бы забежал в молочный», «Ты бы поискал капусты», «Ты бы принёс хлеба». Жена произносила их с ударением на первой «ы». Она почти не вставала с постели, шумно страдая какой-то загадочной бо­лезнью. Пружины матраса под её рыхлым телом гудели.

Одно из таких «ты бы» лишило его заслужен­ного отдыха: супругам стало не хватать денег. На старое место врача-пенсионера взяли из жалости да из расчёта на его покладистость, умение ладить с начальством.

Пытаясь запомнить длинный перечень покупок, Вайсберг забывал дома то фонендоскоп, то коше­лёк, то карточку пациента, принесённую заблаговре­менно из регистратуры.

Для большинства больных он был «неудобным» участковым, так как трусил выписывать больничные листы. «Температура у вас есть?» – кричал он с порога, и если, не дай бог, столбик ртути в термо­метре не свидетельствовал в пользу занемогшего, Вайсберг недоверчиво смотрел на капель из крас­ного носа, на слезящиеся глаза, подозрительно при­слушивался к кашлю. Правда, ему волей-неволей приходилось быть внимательным, осматривать, ощу­пывать пациента, как говорится, «от» и «до», что в конечном счете шло на пользу больному. Но для того страждущего большинства, для которого нет эпидемии страшнее ОРЗ и которое нуждается в одном единственном лекарстве – больничном листе, доктор Вайсберг был неудобным участковым, «зану­дой», бесталанным знахарем, лечившим так, как учи­ли его в незапамятные времена. В этом была доля правды. Старый врач давно не читал специальной литературы, не сидел на семинарах, не выезжал на курсы повышения квалификации. Выписывая ре­цепт, он, вместо того, чтобы заставить больного поверить в могущество медицины каким-нибудь импортным антибиотиком, назначал аспиринчик или настойку из травки и даже, представьте себе, кас­торку – универсальное средство наших дедушек и бабушек.

С пенсионерами у него были отношения иные.

Одинокая старушка с распухшими ногами, за­получив «своего» доктора, могла быть уверена, что он не станет рваться прочь, едва взглянув на неё. Он был рассеян, но умел подолгу терпеливо внимать жалобам больных. Такого диагноза, как «ваша бо­лезнь – старость», он никогда никому не ставил, и никто не помнил, чтобы участковый позволил себе вынести приговор: «Ничем, милая (или милый), я помочь вам не могу...»

В тот день Вайсберг заканчивал обход раньше обычного. Оставалась одна квартира на втором этаже ветхого здания, выступающего из длинного ряда однообразных домов на теневой стороне пере­улка, где не нашлось места ни деревцу, ни газону.

Войдя в подъезд и чуть не растянувшись на скользких плитках тёмного коридора, участковый поднялся по крутой лестнице на внутренний балкон. После повторного звонка дверь открыла сама боль­ная – в тёплом халате и пуховом платке, наспех накинутом на голову, – ответила слабым «здрав­ствуйте» на невнятное и торопливое приветствие.

– Простите, доктор, – извиняющимся голосом произнесла старая женщина, отступая на два ша­га.– Сын в командировке, не могла сразу встать.

Водянистые глаза её были обведены густыми тенями.

Вайсберг заполнил собой тесную прихожую. Покрутился, прикидывая, куда бы поставить сетку с продуктами.

– Ставьте сюда,– догадалась женщина, пере­двинувшись к комнатной двери и освободив место у стенки, оклеенной старыми календарями.

– Идите в тепло! В постель! – с притворной грубостью напустился на неё врач, снимая пальто.

Когда он вошёл с раздутым портфелем в руке в маленькую, вытянутую от двери к окну комнату, больная уже лежала на диване под пледом. Задев коленом подлокотник кресла, а плечом – сервант, Вайсберг в три шага очутился у столика в изго­ловье дивана, мешком опустился на стул. Тут же стал хлопать себя по карманам.

– Фу ты, чёрт! Ручку дома оставил.

– Возьмите в столе, слева.

Вайсберг порылся в ворохе бумаг, вынув их из портфеля, приставленного к ножке стула.

– Трофимова? Татьяна Кузьминична?

– Она самая. Не запомните никак.

– Ну, уж обиделись! Помню я вас всех. Для порядка спросил... Что вас беспокоит, больная?

Большие мягкие пальцы участкового обхватили тонкое запястье женщины. Он склонился над ней, близоруко щурясь.

– Давление, доктор, – виновато улыбаясь, тихо проговорила Татьяна Кузьминична. – Беспокою вас.

– Высокое? Ощущаете?

– Скачет, проклятое.

Врач извлек из портфеля фонендоскоп.

– Пожалуйста, расстегните халат до пояса... Дышите... Так... Не дышите... Опять дышите. Так... Так... Теперь закатите рукав.

Пересев на край дивана и установив в раскры­том виде футляр ПМР на стуле, Вайсберг туго обмотал манжетой руку пациентки выше локтя. Часто-часто задышала в его левой ладони резино­вая груша, поднимая ртуть в манометрической трубке. Одновременно правой своей рукой врач при­жал головку фонендоскопа к локтевой впадине больной.

– Давит, – поморщилась Трофимова.

Отработанным движением большого и указатель­ного пальцев, не выпуская из ладони резиновой груши, врач открутил гайку вентиля. Зашипел воз­дух на выходе из прибора, и ртутный столбик стал падать. Толстые губы Вайсберга задвигались, отсчи­тывая цифры на шкале.

Через полминуты прибор и фонендоскоп исчезли в недрах старого портфеля. Вайсберг молчал, хму­рился, жуя губы, поглядывая то на окно, то на больную.

– Что, доктор, очень высокое? – обеспокои­лась та.

Участковый вздохнул, нервно потер руки кисть о кисть.

– Есть лишнее...

– А всё-таки?

– Двести двадцать на сто двадцать. Депрессин принимали?

Трофимова безнадежно махнула рукой.

– Уже... Может, уколете? Глаза её смотрели печально.

– Не привыкайте к инъекциям, если не хотите ежедневно видеть скорую помощь под окнами. Знае­те, что сделаем?.. Где у вас горячая вода?

– И холодной кот наплакал. С шести до де­вяти подают, два раза в сутки.

– Хм! Значит так – там у вас тазы в ванной. Чистые? А вода в кухне?

– В ведёрке, – уточнила больная и тут же засуе­тилась, пытаясь подняться с постели. – Чего же я лежу? Сколько вам воды? Согреть?

Вайсберг решительно удержал её за плечи.

– Лежите! Я сам. Ну, не двигайтесь резко! Что я вам говорю?!

...Когда он внёс, семеня ногами, таз с горя­чей водой, женщина сидела в постели, спустив с дивана худые, в толстых заштопанных носках ноги.

– Доктор, зачем вы? Мне так неудобно! Вайсберг отмахнулся:

– Снимите носки. Осторожно! Вода горячая, – он поставил таз на коврик у дивана. – Где у вас старые чулки лежат? В шкафу? Здесь? Да сиди­те же!

Вытянув два длинных чулка из тряпичного кома, Вайсберг туго перевязал выше колен ноги женщины, опущенные в воду.

– Минут через десять вам полегчает.

Он опять сел за стол, согнулся в три погибели над пухлой карточкой пациентки. Шариковая ручка неровно побежала по бумаге, сплетая корявые буквы в слова, слова – в строчки.

– Ой, доктор, мне уже лучше!

Вайсберг оторвался от записей, некоторое время недоуменно смотрел на Трофимову, словно видел её впервые.

– Лучше? Да... испытанный способ. Как по­чувствуете, что растёт давление, пользуйтесь им... Сын когда вернётся?

– В пятницу.

– Из дому выходите?

– Боюсь одна.

– Продукты у вас есть? Чем вы питаетесь? Женщина замялась.

– Геркулес варю... Нет, вы не подумайте – у меня ещё два яйца в холодильнике. И масло есть.

Вайсберг покачал головой.

– Посмотрите на себя в зеркало. Вы же морите себя голодом. Знаю, знаю – сейчас новая панацея – голодание. Ешьте все: понемногу, но четыре-пять раз в день. Сварите себе овощной супчик. Где у вас деньги?

Трофимова не поняла вопроса, смутилась. Рука её потянулась к карману халата.

– Вот... больше нет... извините...

Доктор взял трехрублёвую бумажку, торопливо поднялся со стула.

– Я на минутку выйду, за мной не запирайте. И таз не трогайте. Как вода станет остывать, вы­трите насухо ноги – и под одеяло.

Вайсберг вышел на улицу не одеваясь, лишь обмотав шею шарфом. На дворе стоял слякотный февраль. Быстрым тяжёлым шагом участковый до­шёл до угла переулка, трусцой перебежал улицу с двумя потоками машин. Первым на его пути оказался гастроном. Там ему отвесили полкило сар­делек. Прижимая пакет к груди, он перешёл в распо­ложенный рядом с гастрономом овощной магазин. Купил два целлофановых пакета. В один сложил мясное, в другой – морковь, бурячок и вилок ка­пусты. Потом, на обратном пути, завернул в хлеб­ный. На всё у него ушло четверть часа.

Трофимова всплеснула руками, но тон изменила:

– Вы ангел небесный, доктор! Хотите, я угощу вас кофе? Нет? Торопитесь? Жаль! Кстати, как ваша Софочка? Всё болеет? Ой-ой-ой-ой! Она такая славная. Уже уходите? Ну, идите, идите – отды­хайте. Замучили мы вас, старики. Нет, ничего, я провожу вас до порога, мне совсем хорошо. Спа­сибо вам...

Она всё говорила и говорила, пока Вайсберг закрывал непослушные замки своего портфеля и одевался в передней, и что-то кричала ему вслед из-за неплотно прикрытых дверей, когда он спускал­ся по лестнице, но доктор уже не воспринимал её слова, весь уйдя в себя, в странное ощущение, ни­когда ранее не испытываемое им.

Почему-то сердце его вдруг стало тонкостенным, как воздушный шарик, и совсем невесомым. Оно безболезненно покинуло своё место в левой стороне грудной полости и, всплыв к основанию горла, тёплое и хрупкое, билось там трепетно в ожидании чего-то туманно-прозрачного и бесформенного, что по­явилось в светлом проёме двери в конце длинного коридора.

«Ты бы...» – раздался в ушах голос жены.

Вайсберг не успел удивиться. Он сделал послед­ний шаг и умер, не выпустив из рук портфеля и сетки с продуктами.

Вскоре в этом переулке появился новый участко­вый. Он был (общее мнение) талантлив. Пациента видел насквозь, верно определял его болезни и тай­ные мысли. Бумагомарание, согласно последним веяниям, отвергал, посвящая короткие минуты свое­го визита пациенту. Что и говорить, он был вни­мателен и вежлив, но начисто лишен той вайсберговской мягкости, провоцировавшей больных на болтли­вость. При нём больной отвечал коротко и точно, ибо новый врач ставил короткие и точные вопросы голосом, очень похожим на голос одного известного артиста, играющего известного военачальника.

Однако, как бы там ни было, в течение года заболеваемость на участке молодого терапевта резко снизилась. Вместе с тем как-то враз, за одну зиму, в унылом переулке рядом с шумной автомагистралью, вымерло едва ли не две трети стариков. То ли зима выдалась суровой, то ли страшный гонконгов­ский грипп вновь через много лет прошёлся по участку.

Но об этом говорили недолго.