А на утро, проснувшись…
У моего приятеля Петра Бражкина всё не как у людей. В один из летних дней 2014 года с утра он задумал одно, а вечером получилось другое. Вместо ожидаемого первого поцелуя – неожиданный удар по голове. Нет, не от Маши. Девушка на свидание не пришла, и он с досады отправился в пивной бар «Под липой», куда, как в Рим, вели все аллеи парка. Там под чекушку водки, коей опытные завсегдатаи заведения придавали крепость «Балтике», затеял спор с соседом по столику, не согласившемуся с ним по одному из принципиальных положений теории Эйнштейна. Когда научные доводы спорщиков иссякли, его оппонент сказал лениво: «Выйдем, бля». И, как человек интеллигентный, пропустил Петра вперёд. А потом этот удар по затылку…
Но странно, Пётр очнулся в кустах жимолости на обочине аллеи бодрым, с ощущением лёгкости в теле, будто проспал без сновидений несколько суток. Голова не болела. Возможно, он ещё бы подремал, но возникший в глубине мозга (не в носу) запах жареной на постном масле, с репчатым лучком, картошки спугнул Морфея. Бражкин мысленно представил мамину сковородку – огромную, чёрную, с обгоревшей при соединении с металлом деревянной ручкой, и в ней - доверху - золотистую «соломку» в кипящем масле.
Сильное чувство голода заставило Петра вскочить на ноги. И тут он обнаружил, что его обступили странные двуногие особы. По платью (точно с подиума сошли) - женщины. Только женских признаков под чудной одеждой не наблюдается. И все бородаты. Некоторые бороды явно накладные. Замысловатые причёски из длинных волос. Пёстрый макияж, кольца в носу, бровях и губах; оттянутые до плеч тяжёлыми серьгами мочки ушей. Обнажённые части тела в сплошных «тату». Лица тоже, будто маски, без расовых признаков. Никаких чувств не выражают. Злость взяла: и чего уставились?! Пётр, мужик с юмором, скорый на язык, применил против зевак испытанный приём:
– Какой нынче, э-э-э год, земляки? Кто подскажет?
В ответ раздались звуки, подобные тем, что слышат собеседники в противогазах. Звуки человеческой речи, но что за лающе-завывающий язык, ни русский, ни английский, какой-то новый эсперанто. Несколько слов показались русскими, другие явно происходили из европейских языков. Они позволили понять, что в ответ на задиристый вопрос был назван 2114 год. Нет, Пётр не ослышался, не 14-й, а 114-й. Догадливый мой приятель в каком-то фантастическом озарении поверил, что ряженые не шутят. Выходит, он провалялся в кустах целых 100 лет. Огляделся. Неподалёку та самая липа, только заметно разросшаяся, заматеревшая, но пивного бара, сшитого из листов фанеры под ней теперь нет. Стало грустно: внял, видать, народ заветам Горбача. В противоположной стороне открывался вид на плоское асфальтовое поле. За ним, километрах в двух, его охватывала по дуге высокая зеркальная стена. Ничего такого в день неудачного захода в пивбар здесь не было. Над стеной и выше, насколько смог охватить взгляд, возносился, будто обклеенный серебряной фольгой купол. Ни облачка, ни клочка синего неба. «Солнечные электрические батареи! – догадался выпускник ЭТЭН ВлГУ. Он, проспавший целое столетие в укромном месте парка, начал мыслить: «Выходит, пока я находился «в отрубях», земляне отгородились от Космоса рукотворной оболочкой, вынеся её за воздушную атмосферу? А передо мной – мои пра-пра-пра-правнуки… Изумительно! – воскликнула душа живого четырежды деда всех землян. - Остались ли ещё на Земле его сверстники? Каково самосознание представителей новых поколений? Ведь уже на исходе ХХ века стали приметами времени осмеяние морали, заложенной в Божью душу, и перекройка тела, данного природой. А какие пугающие перспективы открыли тогда первые успехи в перестройке генов! Неужели на сегодняшний день выходцы из разных стран превратились в «общечеловеков», стали бесполыми, производящими себе подобных почкованием от ногтя, от прыща на срамном месте? А если они теперь вообще бесчувственные пни? И общаются на каком-нибудь электронном эсперанто или символами, вроде смайликов? Почему они молчат? Это становится оскорбительным!».
Наконец один из зевак, в кружевном пеньюаре розовой муаровой ткани, с длинной узкой бородой, осыпанной золотой пудрой, залопотал непонятно и протянул Петру похожую на футляр для очков чёрную коробочку, произнеся несколько раз чётко «олфон». Принимая подарок, мой приятель ощутил тепло, как от прикосновения к живой, гладкой коже. А даритель стал показывать жестами себе на лоб, глаза, язык, уши. На олфоне, о назначении которого современник айпадов мог смутно догадываться, не было ни одной кнопки, никаких признаков экрана. Пока приятный на ощупь предмет рассматривал дикарь ХХI века, его далёкие потомки повернулись к нему спинами и двинулись прочь от парка через асфальтовое поле.
Эпоха олфона
Обескураженный Бражкин понял: он просто неинтересен хозяевам нового мира. Валяющийся под кустом жимолости человек, видимо, привлёк внимание прохожих необычным для модников постджинсовой эпохи каким-то пещерным, на их взгляд, нарядом. Поглазели, подивились на редкую «плесень», и будя. Им, наверное, уже все тайны Вселенной известны. А тут появляется живой реликт, в сравнении с которым любой современный первоклассник – гений. Земляне теперь, должно быть, перегружены информацией текущего времени. Чему может научить людей XXII века он, экзотическое существо? Видно, его удел - внутренняя резервация и мучительные воспоминания об умерших. Наверное, мать ждала его, внезапно исчезнувшего, до последних своих дней. А вот Маша… Ревность кольнула так, будто он расстался с Машей лишь пару дней тому назад.
Лишнему человеку из прошлого оставалось только следовать за пёстрыми спинами в сторону зеркальной стены. Дул приятный ровный ветерок, как от вентилятора; время текло с привычной скоростью, но освещённость не менялась. Пришельца из прошлого вдруг поразило открытие, что он лишился… своей тени. Прощайте, Солнце, Луна и звёзды! Вы принесены в жертву вечного электрического дня!
Наконец фигуры идущих впереди поглотил П-образный проход в стене. Пётр, миновав циклопический портал, оказался в просторном зале с однотонными, мутно-серыми стенами, уходящими ввысь, к светящемуся потолку. С чего начать? Бражкин почувствовал мучительный голод. И опять его глазам и обонянию явилась мамина сковородка с жареной картошкой. Что за наваждение! Где здесь кафе?
Только подумал – пискнул в нагрудном кармане джинсовой куртки олфон, и сразу в ближней стене зала отъехала в сторону дверь вроде бы лифта. Ого, электронное устройство реагировало на мысли! «Мерси! Как говорил наш Юра, «поехали!». Взлёт закончился подобием коридора. Везде люди, похожие лицами и платьем на тех, которые обнаружили его на обочине парковой аллеи. Внимание прохожих задерживалось на нём не дольше секунды. Он слышал неразборчивые речи, звучащие без выражения, будто из динамиков доносились механические голоса. Его случайно задевали, обдавали дыханием и запахами тел. Только этим и отличались живые особи от подвижных, говорящих манекенов, которые сновали в толпе или стояли то здесь, то там.
Олфон вдруг произнёс на чистом русском языке: «Классное кафе направо, блин». При этом раздвинулась стена коридора. Внутри… Неужели это место приёма пищи? Он растерялся. Ни один предмет не был ему знаком, ничто не узнавалось. Оставалось подглядывать за жующими и подражать им. Ага, вот это подобие тарелки, а это можно назвать вилкой. То, что он по запаху принял было за жареный картофель, оказалось на вкус подобием подгоревшей манной каши. Слава Богу, что посетители кафе смотрят мимо него и сквозь него. Иначе в этом помещении не умолкал бы обидный смех при виде странного человека, который, эпатажно облачившись в джинсу по моде вековой давности, всё делал невпопад, будто разыгрывал клоунаду. Не раз ещё человек из далёкого прошлого окажется в тупике, пытаясь мысленно описать увиденное им на Земле. Буквально все предметы известного назначения изменили свой внешний вид. Изменились понятия, стиль поведения; даже «обедневшая» мимика стала неузнаваемой. Что до языка общения, то человек, освоивший родную речь век назад, с трудом понимал своих редких собеседников. Узнавались слова, давно ставшие международными. Часто звучали родные, великие и могучие, вроде «супер, клёво, окей, круто, шоу, блин, шопинг, вау, драйвер» и тому подобные. Выручал олфон, владеющий всеми языками мира всех эпох.
О, времена!
Кое-как с отвращением перекусив, чужак на своей планете подумал о жилье. Олфон указал путь к подобию гостиницы. Лежанка в так называемом номере не была ни кроватью, ни диваном, ни кушеткой, ни гамаком. Телевизором Пётр решился назвать какую-то воронку, наподобие унитаза. посредине комнаты с кривыми стенами без окон. Ни выключить это устройство, ни сменить программу не было никакой возможности. Пока жилец находился рядом и бодрствовал, из воронки появлялись, между паузами, обнажённые лицедеи, с фиговыми листьями в волосах на голове. Невозможно было отличить мужчин от женщин. Вроде бы при каждом теле имелось (как бы сказать точно и прилично?) то и другое, в зачаточном состоянии, а вернее, - ни того, ни другого, увы, не имелось. Напевая резкими голосами, сексуально извиваясь под режуще-колющие звуки невиданных инструментов, они разыгрывали сцены, вызывающие недоумение и скуку. Были иные сюжеты, вроде каких-то игр. Интересно, а что пишут теперь? Но нигде ни одна книга не попадалась на глаза. Похоже, книги вообще исчезли, в том числе электронные, а олфон даже на крик «книга!» упорно отмалчивался. Не понимал, что ли?
Ночевал Пётр и питался «по потребностям» «за спасибо» олфону; никто не требовал у него трудиться «по способностям». Видно, наступил-таки коммунизм на земле, не зря люди мучились при социализме и били буржуев. Бражкин, неохочий до зрелищ нового века, после завтрака «шёл в народ».
Улицы (проезжую часть и воздух) заполняли потоки машин, одновременно напоминающие и лимузины и сенокосилки. Не было видно ни детей, ни стариков. Толпы куда-то спешащих молодых и моложавых людей наводили мысль на учебные заведения, учреждения, производства. А может быть, некоторые стремились вырваться на природу – в рощи, в горы, к воде? Где границы этого города? Сколько ни колесил Пётр Бражкин по улицам и площадям, урбанистическому пейзажу не было конца. Олфон становился в тупик, когда Пётр пытался рассказать ему о том месте, где он очнулся под кустом жимолости: «Не понимаю, блин, не понимаю» (кстати, в бедной речи говорящих машин и землян все фразы содержали слово «блин»). И это подбадривало: Значит, Россия ещё жива!
Спрашивать о чём-либо прохожих не стоило труда. Электронный подсказчик не отзывался на попытки получить сведения о музеях и выставках произведений искусств, отмалчивался на запросы, где найти библиотеку, какие есть театры, как, на худой конец, проехать к какой-нибудь открытой сцене. Вскоре сбитый с толку гость догадался, что «живые» зрелища давно стали немодны. А затем, когда освоил полностью олфон, познакомился с убеждениями эпохи. Оказалось, собрания предметов старины и древних книг гибельны для человеческого организма, наносят вред психическому здоровью населения, ибо возбуждают чувства, которые всегда в оппозиции к разуму, направляют мысли на опасные для общества действия. Осознав это, земляне дружно отстранились от влияния былых эпох, подавили в себе любопытство к ним, забыли «дела давно минувших дней» и освободились от чар искусства и литературы прошлых поколений. Решили: пусть эти раздражители хранятся в памяти умных машин до востребования. Общественное мнение согласилось с переводом музейных экспонатов (после усиленной их «прополки») в спецхраны, ликовало, как при фейерверках, когда хранилища древних рукописей и старопечатных изданий предавались огню, тем более, что по заключению авторитетных комиссий с участием врачей, обнаружилась связанная с бумажным тленом экологическая опасность. Стремление человечества к знаниям полностью удовлетворила карманная коробочка, всем "по карману", дающая к тому же доступ к любым дозволенным зрелищам.
Обладатель олфона (действительно «all») будто получил возможность подглядывать через универсальную «замочную скважину» в наглухо закрытых для него дверях, ведущих в дом человечества XXII века. Понадобилось немало времени, чтобы осмотреть парадные комнаты и чуланы земного общежития и получить более-менее цельное представление о новом обиталище человечества. Открылось немало любопытного.
К описываемому времени был создан искусственный интеллект. Наделённый им рукотворный орган мышления годился для роботов-интеллектуалов (РИ), совершенно лишённых высоких человеческих чувств, так как природу последних, сколько ни бились учёные, так и не разгадали. Мозг-самоделка не мог заменить человеческий, но его отдельные узлы в качестве ускорителей мыслительного процесса, по желанию любого человека, можно было вживлять в данный Создателем мозг, усиливая в нём «физика» за счёт ослабления «лирика» . Это стало модой, престижем, неким состязанием: кто кого перемозгует. К появлению гостя из прошлого 99% землян обзавелись такими добавками, как некогда современницы Бражкина поролоновыми бюстами. Эти существа нарекли себя биэлами (биология плюс электроника). Но весь повышенный разум биэлов оказался направлен исключительно на создание сложных компьютерных игр и массового участия в них. Ибо во второй половине XXI века резко сузилась область применения биэлами своих сил и возможностей. Всё земное и космическое ускоренно передавалось РИ. Полулюди (можно сказать и так) сначала отдали искусственно созданному ими антропоморфному виду весь тяжёлый труд, грязную работу, а потом как-то незаметно в неутомимые руки РИ перешли все производства тяжёлой промышленности, товаров первой необходимости и продуктов питания. Исключительно РИ-ами продолжилось в широких масштабах покорение Космоса и земных недр, вплоть до центра планеты, её обустройство и переустройство. Сплошная искусственная оболочка из солнечных батарей покончила с проблемой энергоносителей. Правда, полулюди-биэлы лишились Солнца и всего того материального и духовного, что давало дневное светило.
О, нравы!
К концу XXI века искусственный разум уже мягко, не встречая серьёзного сопротивления прибрал к своим рукам народное образование, давно ставшее дистанционным, львиную долю фундаментальных и точных наук; секретариат и советники чиновников всех уровней набирался из РИ. Биэлы удовлетворяли свою отмирающую любознательность поверхностной учёностью, слабеющую тягу к прекрасному - подделками под искусство и литературу. Им наскучил настоящий спорт; тело и душа увядали в резервациях обеднённой, лишённой целебных свойств природы. Зато поманили, опутали рабской паутиной примитивные развлечения, безвредные якобы наркотики и секс без разбора. Содомия стала не столько занятием, сколько предметом публичных, по инету, обсуждений. Уклоняющиеся от них публично же клеймились, как ханжи, и принуждались к покаянию на глазах уличной толпы по древнему «Методу Пуси-Райт». Среди «полулюдей» царила полная безработица, но нуждающиеся в биологической пище и тепле были сыты, добротно одеты, имели крышу над головой, собирались по интересам, о политике (её попросту не существовало на успокоившейся Земле) не спорили. Личная и общественная безопасность обеспечивались неутомимыми, неподкупными полицейскими РИ.
В первые годы нового XXII века искусственному разуму передали все функции Всемирного и региональных (бывших архаических держав) правительств. Также Верховного суда, экономического планирования и Академии наук. Но если искусственный разум демонстрировал стабильность в сферах своей деятельности, то обладатели разума биологического происхождения всё реже предавались творчеству. Всё глубже они погружались в бедные утехи, демонстрируя общую деградацию. Но ведь на Земле ещё оставалось около 1% людей в понимании столетней давности. Какова была их судьба? Такой вопрос никем из владетелей планеты не поднимался. Говорить об этом в обществе биэлов и «думающих машин» было не принято.
Общество виртуальных забав
Стороннему наблюдателю, кем оказался Пётр Бражкин, открылась причина торопливого передвижения людских толп с улиц и площадей в места проживания и клубы в определённые часы. Не первое десятилетие продолжались и набирали невиданную ранее массовость модные компьютерные игры. Одна игра длилась по нескольку часов в день, а было их, конкурирующих за привлечение участников, бессчётное количество. Практически всё бездельное большинство землян оставляло все иные занятия, когда приходило время тех или иных игр. Вокруг последних образовались партии, нередко враждующие между собой. Игры вплелись в реальную жизнь, стали её органическими составляющими.
Этому относительно добровольному перерождению homosapiens’ов способствовали некоторые особенности эпохи. Главная, по мнению моего героя, была в освобождении биологического человечества от семейных забот. Когда женщины перестали рожать детей, и святое дело восполнения человеческого рода перешло к стеклянной таре с трубочками, известные отношения разнополых существ свелись к сексу, как таковому, без благородных последствий. Семейная пара из мужчины и женщины очень скоро превратилась в анахронизм, высмеиваемый на сцене, в кино, в прессе, на каждом углу. Таких браков заключалось всё меньше. Всё чаще женщины стали рожать вне обычного брака, от кого попало, ориентированных «по традиции», пока не возобладала мода на «нероженок» (оф. термин). Пары стали создаваться для короткого развлечения, «по ситуации». Публичные дома превратились в самые распространённые клубы.
С абсолютным преобладанием нерожающих женщин появление новых поколений стало зависеть от «стеклотарного производства». Ничейными детьми занялись воспитатели-биэлы в детских городках при ИИЗиВ (институты искусственного зачатия и вынашивания). Дети вырастали абсолютными невеждами касательно того, что происходило на Земле до Эры Единой Земли. В школе рассказывали, что в начале всех начал был «Большой взрыв», который породил нынешний общественный строй.
Оставшиеся традиционно ориентированные пары мужчин и рожающих женщин воспринимались общественным мнением, как каста неприкасаемых, ими брезговали. Им отказывали в праве носить женские наряды, таковые предназначались только бесполому обществу «накладных бород». Вызывает восхищение дальновидность поэтов «доисторического времени», от Сафо до Сержа д’Анкура, которые задолго до описываемых событий называли Землю в своих стихах «голубой планетой».
Встреча в старом парке
Не найдя для себя места среди нового человечества на Земле XXII века, Пётр Бражкин стал наведываться в рощу за асфальтовым полем. Старушка липа не оставляла сомнений, что этот массив зелени наследует тот самый парк, где его, влюблённого олуха, Маша оставила с носом. Теперь здесь шелест листвы памятного дерева оживлял воспоминания чёткими образами милых лиц и звуками голосов.
С Машей они учился в одной школе. Он с первого класса старался занимать место за партой как можно ближе к парте, облюбованной Машей. Она позволяла ему после уроков донести её портфель до дома, где жила с родителями и сестрёнкой. После выпускного вечера, на общей прогулке одноклассников они случайно оказались наедине под липой в городском парке и случайно поцеловались. Вскоре девушка и юноша разъехались по разным городам страны продолжать учёбу. Когда вновь случайно же встретились в городе своего детства, он работал инженером-электротехником, а Маша после факультета филологии в университете сеяла разумное, доброе, вечное в родной школе. Возобновление «особых отношений» у них началось опять со случайной встречи в гастрономе. Молодой человек поднёс к Машиному дому её тяжёлую сумку. Она согласилась на его предложение встретиться на следующий день в парке под «той липой». Он вскочил ни свет ни заря, протомился, считая минуты, а она не пришла… Сейчас, сто лет спустя, Пётр Бражкин вновь идёт в мечтах ей навстречу по новой аллее, проложенной поверх старой, кажется ему, к той самой древесной «матриархине» в пышном лиственном одеянии нового лета.
В таких случаях говорят «встал как вкопанный». Он увидел (не может быть!) предмет, который ни с каким другим не спутаешь, иным словом не назовёшь. Книга! В этом мире, где не осталось ни одной узнаваемой вещи из его отмершей эпохи. Это была именно книга, а не похожий на неё предмет. Потрясение оказалось столь сильным, что Пётр сначала ничего иного не видел вокруг. Он приблизился к тому сооружению, которое отдалённо напоминало лавочку для отдыха, и тут только заметил поверх книги узкую кисть девичьей руки. Медленно повёл взглядом по руке вверх – к хрупкому плечу, по тонкой шее, остановил его на лице с такими живыми красками, каких не видел в новом мире ни у кого… Маша?!. Нет, не Маша, но какое сходство! И одета девушка не как нынешние. В её платье простого покроя могла бы, не стыдясь, выйти из дому и «настоящая» Маша. Девушка, не испугавшись странного человека в безлюдном месте, протянула ему книжный томик в потёртом переплёте. Руки Петра задрожали от прикосновения к настоящей бумаге. Но волнение возросло, когда он увидел отпечатанное кириллицей на титульном листе: Александр Пушкин. Капитанская дочка. Москва, ХЛ, 1981.
Вплетая в родную речь слова местного говора, предельно корневого, бедного, без оттеночных суффиксов, гость из ХХI века осыпал девушку вопросами:
– Кто вы? Вы читаете на русском? Почему именно эту повесть? Где вы нашли эту книгу? Ведь библиотек, ни общественных, ни частных, как мне представляется, не осталось.
Машина двойница ответила на языке «Капитанской дочки»:
– Вы, вижу, тот самый долгожитель, о котором наши говорят. А мы – отверженные современным обществом. Настоящие люди, - она рассмеялась, - без встроенных мозгов. Слышали о таких? Нас осталось мало, меньше одного процента от всех землян. Мы держимся вместе. Я участница Движения возрождения мировой культуры. Отвечаю за работу в русском отделении. Мы верим, «скроется тьма». Земляне преодолеют в себе духовный упадок. Вас удивила книга, изданная почти полтора века назад? Остались ещё тайные хранилища. А этот томик… Я люблю эту повесть, постоянно перечитываю её, по Пушкину изучаю настоящий русский язык, теперь исковерканный до неузнаваемости. Ведь на нём написана великая литература, - девушка деликатно, плавным движением руки вернула себе книгу. – Это лучшая поэма в прозе о чести и долге, о любви и верности. Она учит как жить достойно, в чистоте. Как быть благодарным тем, кто делает тебе добро. На родине Пушкина, в старые времена говорили «Сим спасёмся». Наше, моих друзей, главное оружие - старинная книга. Она способна излечить человечество от безразличия к высоким образцам всевременной культуры, от пошлости, примитивизма, от отношениях к морали как к пережитку… Вы… Расскажите о себе.
Пётр поведал о своей одиссее. Когда умолк, девушка вдруг заговорила возбуждённо, как на Земле уже никто не говорил:
– Вы, наверное, читали настоящие книги. Правда, читали? Что, тысячу томов прочли? Разве это возможно? Где Вы их доставали? Домашняя библиотека – это не сказка? И ещё, говорите, были публичные – в каждом городе? От ваших слов голова кружится. Присоединяйтесь к нам, пока вас не затянули компьютерные игры. Только вам придётся отправиться на особое задание. Куда, спрашиваете? Да к себе домой, в своё время. Если вы начнёте помогать нам оттуда, из далёкого вчера, – бороться за книгу, за родной язык, за нормальную семью, собрав вокруг себя единомышленников, то нам здесь сегодня будет много легче. А возможно, наше время, благодаря вам и вашим современникам, наступит иным, «пред солнцем бессмертным ума». Вы, наверное, знаете, как вам вернуться в свой мир?
Бражкин, поколебавшись, ответил как-то неуверенно:
– Думаю, есть один способ. Попробовать можно, Маша…
– Маша? – перебила его девушка. – Вы назвали меня Машей, как дочку капитана Миронова? А вас зовут Пётр. Пётр Гринёв и Маша Миронова. Как интересно! А что за способ?
– Проще простого, - решился Бражкин. – Только вам придётся постараться. Ради нашего общего дела. Следуйте за мной.
Молодой человек, найдя под деревом отпавший сук, подвёл девушку к кусту жимолости при аллее парка.
– Держите палку! - повернулся к Маше спиной, показал пальцем себе на затылок. – Смотрите, сюда, по этому месту. Бейте что есть силы! Так надо! Ну!
Оптимистическое заключение
Проходя по парку родного города, я повстречал неподалёку от старой липы пару своих одноклассников. Мы не виделись лет двадцать, а то и больше. Петька, с перебинтованной головой, опирался на руку Маши. Была ведь утёнком. А какой лебедицей стала!
– Вот, прогуливаемся, - сказал он. – Поздравь, Серж, сегодня мы подали заявление. Расписываемся, так сказать.
– Поздравляю! А с головой у тебя что? Вообще, где ты пропадал?
Петька замялся:
– Да понимаешь, споткнулся на днях вон о ту корягу.
– Понимаю: пятился, споткнулся, упал на спину, затылком – о корягу. Оригиналом ты был, Петька, таким остался.
Покалякав о том, о сём, мы расстались.
Позже до меня донеслись слухи, что мой школьный приятель, к удивлению общих знакомых, забросил электротехнику и с упоением помогает своей филологине вещать через СМИ на всю страну об опасности утраты должного чувства и внимания к родной речи и ко всему святому, что она озвучивает. По их словам, «рукописный и печатный лист стал самым надёжным щитом русского единства с тех пор, как впервые князь-святитель торжественно поднял над головой Книгу и, услышанный повсюду между тремя морями на великой равнине, провозгласил: «Братие и сестры, сим спасёмся!»».
И ещё наблюдение: как-то довелось мне под липой встретиться за одним столиком с Петром. Пригубив из своего бокала, он сказал, улыбаясь чему-то далёкому впереди:
– Знаешь, Серж, меня ведь здесь раньше никогда не было. Я по заданию… оттуда… и Маша… та… Если у нас не получится здесь, сейчас, то там будет то, что я тебе рассказал.