Талисман

Однажды осенним днем, сухим и солнечным, я возвращался домой после лекций в alma mater. В руке – чемоданчик с учебниками и тетрадями, на плечах - чёрный форменный китель. Два вертикальных ряда латунных пуговиц на груди, словно созвездия, издали гордо сообщают встречным: идёт студент-горняк. Желудок семнадцатилетнего «грызуна наук» властно требовал обеда. Короткий путь к заветной духовке во владениях заботливой бабушки занимал меньше четверти часа, но я не любил его из-за скуки лишённых зелени серых улочек-теснин. И, если позволяло время, делал крюк через  сквер, примыкающий к центральной площади, с башенной ратушей западного городка. Так и на тот раз.

За узорной чугунной оградой аллея вела вдоль стены краснокирпичной громады готического костёла, превращённого после выселения поляков в склад декораций местного драмтеатра и всякой рухляди, что списать недосуг. Когда-то близ храма хоронили католиков, но цвынтар был закрыт ещё при цысаре Франце-Иосифе I. Советской власти осталось лишь ликвидировать надмогильные памятники, чтобы превратить мемориальное кладбище в самый красивый сквер, любимое место для гуляния горожан. К описываемому дню, после которого миновало 60 лет, уцелела только надгробная пирамидка из гранитных глыб королевского рыцаря Яна Менжика, участника знаменитой Грюнвальдской битвы 1410 года[1].

Мощные стволы вековых каштанов по бокам аллеи представлялись мне живой колоннадой. В гармонии находились творения природы и человека: золото осенних крон и уже опавшей листвы, бурый кирпич стен и контрфорсов, тускло-зелёная патина старины на белокаменных порталах; стрельчатые, с остатками цветных витражей, окна… Всё настраивало на элегический лад.

Не прошёл я и половины аллеи, как за моей спиной послышался торопливый стук каблучков по асфальту. Меня обогнала девушка в белом расклешённом платье. Его расшитый крупными цветами подол живописно волновался от быстрого шага, то скрывая, то обнажая стройные, с тонкими лодыжками ноги в блестящих чулках. Девушка быстро удалялась. Мне показалось, что когда-то я уже видел эту маленькую крепкую фигурку и эти свободно развевающиеся длинные пряди золотых волос, где-то слышал этот звук шагов.

И вдруг на выходе за храмовую ограду девушка покачнулась. Прыгая на одной ноге, покрутилась на месте, оглядываясь по сторонам; нагнулась. В её руке блеснул какой-то предмет. Она поднесла его к глазам и с досадой отбросила за обочину аллеи. Потом разулась и с туфельками в руках выбежала на площадь, затерялась в людской круговерти.

Я приблизился к месту маленькой трагедии. За краем аллеи, в жухлой траве, блестела сломанная пряжка башмачка в виде лиры из никеля и синей эмали. Изящная вещица, увы, теперь бесполезная. Я поднял её и ощутил пальцами живое тепло предмета, к которому только что прикоснулась незнакомка. Щемящая грусть вдруг охватила меня, будто при прощании навсегда с близким человеком. Я бережно опустил пряжку в боковой карман кителя.

После обеда, вкуса которого я не почувствовал, отгородился от домашних дверью своей комнаты. Испытывая какое-то новое для себя чувство, сел за письменный стол и замер, подперев голову руками. Кажется, не меняя позы, встретил вечер. Долго не зажигал света. Наконец щёлкнул выключателем, медленно разжал ладонь - блеснул никель миниатюрной лиры. Я положил её на чернильный прибор, взял из стопки бумаги чистый лист, а из пластмассового стаканчика - граненый, остро заточенный карандаш. На минуту задумался. Карандашные строки легли на бумагу без единой помарки:

Из талисманов всех милей

мне пряжка туфельки твоей –

предмет как будто бесполезный.

Но для меня хранится в ней

тепло твоей ладони нежной.

Пока дышу, живу пока,

разочарованный, усталый,

со мною пряжка башмачка –

кусочек сердца из металла.

Конечно же, в свои юные годы не был я ни разочарованным, ни усталым, жил и дышал в полную силу здорового организма. Но роль занемогшего сердцем  сыграл, не фальшивя, хоть и подражал (потом понял) известным поэтам-романтикам, напускавшим на себя тоску ради пиитической моды. Перечитав написанное, понял: стихи получились. Впервые я откровенно поделился с бумагой своим только что пережитым чувством, которое ещё не смог проанализировать.  Меня охватило возбуждение до дрожи в руках. Я то выходил на балкон, с жадностью окунаясь в ночную прохладу, то возвращался к письменному столу, чтобы - в который раз! - прочесть девять карандашных строк, хотя они звучали во мне беспрерывно. На рыночной площади, под балконом, в этот поздний час стояла непривычная тишина. Спал на мешках с картошкой заезжий тоpгoвый люд. Тускло светилась лампочка в будке ночного сторожа. Над ломаным силуэтом крыш уходила в звёздное небо, отсвечивая белыми гранями, башня ратуши. Если стоять к башне спиной, становится физически ощутимой глубина ночного неба. Будто висишь вниз головой над океаном и видишь на его дне, усыпанном серебряным песком, крупные, светящиеся изнутри кристаллы. Жаль, что звёзды всего лишь горячие сгустки материи. Лучше бы оставаться им душами умерших землян.

Ту девушку я больше не встречал. И, вопреки первому впечатлению, понял, что никогда её, до случая с пряжкой башмачка на аллее сквера в ограде храма, не видел. Просто моя душа, готовясь к поэтическому восприятию мира, подкараулила нужный образ в нужном месте, в нужное время.

Стихотворением «Талисман» до издания избранных произведений, я открывал свои поэтические подборки. Лишь в последней книге, в «Сочинениях», выпущенных в 2017 году, нарушил это правило. Там стихотворный раздел открывает посвящение «Маме».

А пряжка от башмачка в виде лиры хранится у меня в коробочке от какого-то потерянного украшения, как талисман-оберег моих поэтических опытов.