3. РПЦ как духовная скрепа единой и неделимой Российской империи.

3. РПЦ как духовная скрепа единой и неделимой Россий­ской империи. Исходя из разработок русских консервато­ров, черносотенные идеологи считали, что существование русского народа, самодержавной властиустроительной системы, единство и неделимость Российской империи обуславливаются в первую очередь наличием религиозной основы.

Противодействуя в идеологическом поле сепаратист­ским проявлениям, инспирируемым неправославными конфессиями (прежде всего РКЦ и протестантами), пра­вославная церковь обеспечивала духовную монолитность империи посредством распространения единой веры, языка и культуры. «Долгое время мордва, чуваши, зыря­не, тептяри, татары не сходились с русским народом, пока не приняли православной веры …огромные области, где двести лет тому назад не раздавалось даже слова русско­го, ныне три четверти населения называют себя русскими людьми», — утверждали крайне правые публицисты[i].

В контексте сохранения единой и неделимой Россий­ской империи первенство РПЦ рассматривалось как клю­чевой элемент политико-государственной русификации в среде инородцев, а также инструмент нейтрализации като­лического фактора, придавшего особую специфику в меж­национальном и межконфессиональном противостоянии на западе империи. Как указывалось выше, представляв­шаяся черносотенцами в качестве извечного врага право­славия РКЦ стала основным источником враждебности поляков к православной цивилизации, выражавшейся в инспирации сепаратизма, католическом прозелетизме, подрыве государственных основ, русофобии и засилье.

Именно этим проявлениям и должна была противостоять РПЦ в идеологической плоскости.

Доказывая негативную роль РКЦ, черносотенцы под­черкивали, что шовинистическая ненависть поляков к русским имеет не политическую, а религиозную основу. Польская русофобия являлась не столько исторически закоренелым спором двух народов за первенство в славян­ском мире, сколько проявлением непрекращающегося в течение многих веков соперничества двух христианских церквей. Испытывавшая вековую вражду к православной Руси, РКЦ сумела навязать это отношение и братскому славянскому народу, используя его в качестве инстру­мента достижения политических целей. С точки зрения черносотенной прессы, натравливая поляков и западных украинцев на русский народ, католическая церковь явля­лась организатором и проводником мятежей, восстаний и заговоров. Данный тезис основывался на конкретных исторических фактах, указывавших, что на протяжении 150-летнего нахождения поляков в составе империи они несколько раз изменяли русской власти: восстание при императрице Екатерине Великой; измена 1812 г., вырази­вшаяся в поддержке похода Наполеона в Россию; восста­ния 1830 и 1863 гг.

Неприязненное отношение черносотенцев к полякам базировалось на убежденности в их потенциальной мятежности, инспирируемой РКЦ. В восприятии правомонархистов католические костелы в западнорусском крае являлись «маяками проповеди отторжения, скопления ненависти ко всему русскому, широкой и злобной пропаганды…»[ii]. «Мы брали католические монастыри, костелы, имения всегда после того, как кровавым опытом убежда­лись, что эти места, посвященные делу мира и любви, пре­вращены в места заговоров и военных засад. Словом, мы брали достояния католичества не потому, что позарились на чужое, а вследствие того, что сами же католики своим вероломством и мятежом вынуждали нас отбирать у них все места, где были у них, и следовательно могут опять по­явиться, разбойничьи гнезда и скопища», — писала край­не правая пресса[iii].

По мнению черносотенных идеологов, инспирируе­мая РКЦ русофобия ярко проявилась в годы революции 1905—1907 гг., приняв в Царстве Польском формы систе­матической травли русского населения, бойкотировании их торговых предприятий, изгнании из обихода и школ русского языка. При этом отмечалось, что антирусскими настроениями были заражены только высшие слои поль­ского населения, провоцировавшие на насильственные акции неустойчивые городские слои. Поляков упрекали в носившей форму психоза русофобии, которая «впиты­валось вместе с молоком матери вместе с ненавистью к другим родственным славянским племенам»[iv]. Такие за­явления не были голословными, так как почву для этого давала сама польская печать. Обращая внимание властей на антигосударственные выпады польской прессы, черно­сотенные публицисты писали: «… правительству не следует закрывать глаза и игнорировать выходки польской печати, имеющей целью сеять вражду к русскому народу...»[v].

По утверждению крайне правых, в XX в. РКЦ нашла нового союзника в деле разрушения Российской империи[vi]. Использование в деструктивной деятельности тайных методов, сводившихся к формуле «Цель оправдывает средства», наталкивало крайне правых на мысль о тайном альянсе иезуитов и «вольных каменщиков», объединенных общностью целей по духовному разложению России. Чер­носотенная пресса приводила поговорку: «Каждый еврей прирожденный иезуит, но каждый иезуит только искус­ственный еврей»[vii]. Крайне правые заявляли о перерожде­нии тайного ордена иезуитов в придаток раскинувшейсяпо всему миру масонской сети: «… повсюду, где появля­ются иезуиты, немедленно начинаются смуты и раздоры в среде христиан, то есть события доставляющие радость и ликование жидовству»[viii].

На бросающееся в глаза различие конечных целей обе­их структур черносотенцы находили обтекаемое объясне­ние, утверждая, что любое тайное общество, какие бы бла­гие цели оно ни преследовало, рано или поздно попадет под власть всемирного масонства. Такая судьба ждала и орден иезуитов, чья интриганская и разрушительная дея­тельность среди христианских народов объективно служи­ла выгоде мировой закулисы: «Те и другие пытаются по­работить все народы и все государства — "под власть папы Римского", говорят иезуиты, масоны же не скрывают, что работают во славу племени иудина. Цель как будто и раз­личная, но позволительно усомниться в полном различии целей при полной тождественности средств...»[ix].

Заявляя о необходимости государственной защиты РПЦ от козней Ватикана, правомонархисты обращались к опыту многовекового исторического противостояния двух церквей. Свобода рук в критических нападках позволяла черносотенцам озвучивать весьма оригинальные истори­ческие версии, подтверждавшие тезис об извечной враж­дебности католичества Святой Руси. Помимо длинного списка общепризнанных претензий западной «сестре» (разграбление Константинополя крестоносцами, органи­зация крестовых походов на Русь и т. д.), черносотенцы озвучили еще одну, обвинив Ватикан в трехсотвековом монголо-татарском иге над Русью.

В частности, согласно озвученной на страницах газе­ты «Русское знамя» версии нашествие монголов на Русь являлось результатом интриг папства, пытавшегося подчинить православный мир и, в частности Русь. В начале средневековых времен в распавшейся на две части Евро­пе обострилась борьба между двумя христианскими ми­рами — романо-германским и греко-славянским в связи с попытками папства подчинить себе восточных христи­ан. Взятие Константинополя крестоносцами во время IV Крестового похода не привело к осуществлению при­тязаний папства на лидерство. Латинская империя встре­тила серьезное сопротивление со стороны православного Болгарского царства, которое нанесло крестоносцам не­сколько серьезных поражений. А с образованием грече­ских Никейской, Трапезундской империй, а также деспо­тии Эпир положение католиков, вынужденных воевать как против православных болгар и греков, так и мусуль­ман в Палестине, оказалось хуже, чем до IVКрестового похода. В условиях, когда поражение Латинской империи и Палестинских государств крестоносцев являлось вопро­сом времени, папство вынуждено было искать союзников на Востоке. Ими стали монголы. К Чингисхану были на­правлены сотни дипломатических агентов, военных ин­женеров, специалистов и военачальников, которые за ко­роткий срок перевооружили ордынское войско на основе последних достижений европейской военной техники: «Теперь для нас вполне ясно, почему монголы, эти по­лудикие кочевники, оказались искусными артиллеристами и инженерами, умевшими метать в русские крепости громадные каменные ядра и бревна и имевшие … такие "хитрые" машины, каких русские не видели до того времени. Эти и многие другие военные и инженерные позна­ния были хорошо известны европейским инструкторам монголов, вербовавшимся главным образом из крестонос­цев». Утверждалось также, что большинство военачальни­ков среднего звена монгольского войска составляли като­лические полководцы. Хитрая дипломатическая политика папства дала свои результаты, в результате чего монголы атаковали русские земли. В пользу данной версии говори­ла синхронность нападения монголов на Русь с натиском тевтонского ордена. Конец папско-монгольскому сотруд­ничеству положило принятие монголами мусульманства, что привело к упадку военно-технического состояния ор­дынского войска и положило конец игу[x].

Черносотенцы считали крайне несвоевременным от­казываться от первенствующего положения РПЦ, так как централизаторская политика властей встречалась с вызовом прозелетической деятельности РКЦ[xi]и мисси­онерской активностью протестантских деноминаций на канонических территориях православной церкви. Правомонархические публицисты заявляли, что, потерпев воен­ное поражение в борьбе за восточные колонии, католики переориентировались на идеологическое и информаци­онное противостояние, открыто и тайно сея ненависть к российскому государству и русскому народу. Наиболее болезненно в начале XXв. ситуация складывалась на тер­ритории Белоруссии и Западной Украины, где польский сепаратизм и национально-культурная полонизация пра­вославного населения усиливались миссионерской актив­ностью католиков. В совокупности это разжигало религи­озные страсти и лишало перспектив успокоения западные губернии в краткосрочной перспективе. «Дошло до того, что недавно виленский католический епископ барон Рооп похвалялся за границей, что он через 20 лет переведет весь православный русский народ в католичество», — писала черносотенная пресса[xii].

Парадоксальность ситуации состояла в том, что вклю­чение в результате разделов в конце XVIII в. Царства Польского в состав Российской империи легализировало католикам возможности по проведению миссионерской работы на исконно русских территориях. Подолия и За­падная Киевщина оказались «наводнены переселенцами варшавянами, покрыты католическими каплицами, ко­стелами, во главе которых стояли иезуитский монастырь в Виннице, Кармелитский в Бердичеве, Доминиканский в Летичеве и других местах». После раздела Польши «быв­шая православная Белохорватская земля была предана во власть католикам и совершенно окатоличилась», — кон­статировала черносотенная пресса[xiii]. Являясь дополни­тельно и орудием полонизации, «непримиримый зложела­тель православия» препятствовал интеграции белорусских и западноукраинских земель с коренной Россией. Оцени­вая ситуацию в западных губерниях, крайне правые идео­логи констатировали, что католицизм и полонизм глубоко «запустили сюда когти и препятствуют слитию трех губер­ний с единокровною Россией — препятствуют общему об­разованию духу государства»[xiv].

Католическая экспансия фиксировалась правомонархистами даже в таких оплотах православия, как Санкт-Петербург, Москва и Киев[xv]. Черносотенцы подняли шум вокруг функционировавшего в Петербурге храма, постро­енного в русском стиле с полным повторением внутренне­го устройства православной церкви, настоятелем которого оказался иезуит Дейнберг. Размах активности католиков заставлял черносотенную прессу с язвительной ноткой об­ращаться к главе Священного синода В. К. Саблеру: «Со­вершенно неожиданно для русских оказалось, что Польша и Рим завоевали Москву и Петербург и устроили там ка­толические сакрекеры и урсулиско-иезуитские пансионы чуть не у порога самого Святейшего синода»[xvi].

Обеспокоенность правомонархистов обуславливалась возможными негативными последствиями «перестройки» сознания и изменением национальной ментальности бе­лорусского и украинского народов, которые могли перео­смыслить свои национальные приоритеты и стать инстру­ментом реализации интересов зарубежных политических и религиозных центров в ущерб России. В феврале 1908 г. «Русское знамя» писало, что белорусским крестьянам вну­шалось убеждение, что если он католик, то стало быть по­ляк и ему следует отказаться от родного языка, традиций и воспринять польскую бытовую культуру и язык[xvii]. Крайне правые утверждали, что в случае принятия новгородцами и украинцами католичества прочный союз с московской Русью был бы невозможен[xviii].

Продолжающаяся духовная экспансия католицизма и полонизма, по мнению черносотенцев, подрывала обо­роноспособность Российского государства, формируя внутри империи пятую колонну, готовую выступить на стороне врага в условиях войны. Оспаривая либеральный тезис о том, что религия не определяет национальность и «русский патриот может быть в то же время и хорошим католиком»[xix], в 1911 г. ряд правых партий России обращал внимание правительства на то, что существовавшая на государственные средства католическая духовная школа ежегодно плодит новые кадры «ненавидящих Россию фанатиков»[xx]. Черносотенцы предупреждали власти об исто­чавшейся Польшей опасности: «Если не прекратить этого влияния, то при всяком удобном случае готовы возобно­виться происшествия 1830 года». В орбиту неповиновения центральной власти могли быть вовлечены и окатоличен­ные белорусы и украинцы.

Резкая активизация в начале XXв. РКЦ в пределах Российской империи рассматривалась черносотенцами как ответ на подрыв ее позиций в Италии и Франции. Авторитет церкви на Западе планомерно подтачивался антирелигиозными кампаниями в прессе и через иници­ированные государством судебные преследования. Кон­статируя значительный накал антиклерикальных настро­ений в странах, ранее считавшихся оплотом католичества, крайне правые утверждали, что восточными приобрете­ниями католическая церковь пыталась «восполнить свои западные потери»[xxi].

Исходя из определения русского народа по принад­лежности к православной вере, вопрос его сохранения на­ходился в духовной плоскости. Первенство православной веры подразумевало не только широко предоставленные ей права и полномочия в религиозно-миссионерской сфе­ре, но и наложение ограничительных мер на деноминации, подрывавшие, по мнению крайне правых, государствен­ные основы. В связи с этим черносотенцы жестко высту­пали против двух обсуждаемых в обществе идей: отделения церкви от государства и свободы вероисповедания, кото­рые, по их мнению, приводили не к истинной свободе, а развязывали католикам, сектантам и прочим мошенникам от религии руки в борьбе за души людей[xxii].

Реализация указанных идей, по мнению черносотен­ных организаций, привела бы к потере Россией статуса православной державы, гибели идеократического государ­ства, окончательному умалению положения православной церкви и перерождению русского народа в безнациональ­ную этническую массу. Именно поэтому они выступили с резкой критикой принятого Думой в мае 1909 г. законопроекта о свободном переходе из православия и одобре­нии внеисповедального состояния, в котором черносо­тенцы увидели нарушение первенствующего положения РПЦ и узаконение равноправности с нехристианскими конфессиями[xxiii].

Наибольшие проблемы в области межконфессиональ­ных и межнациональных отношений с точки зрения край­не правых представляла РКЦ, ущемленное положение которой рассматривалось не как проявление религиозной нетерпимости православных, а расплата за многовековые на них гонения[xxiv]. В этой связи крайне правые делали ак­цент на репрессивных мерах, так как урегулирование вза­имоотношений РКЦ и РПЦ казалось невозможным по причине разности церковных и вероучительных догматов: «У самых необразованных, даже неграмотных русских лю­дей, когда они веруют глубоко и искренно … чувство не­возможности слияния христианских церквей запада и вос­тока. Чувство это так непобедимо, что о него разбились все старания пап, пытавшихся завоевать Россию то набегами преданных Риму государей, то интригами иезуитов»[xxv].

Заняв место жестких обличителей католиков, правомонархисты стали рупором консервативной части пра­вославной иерархии, озвучивая претензии, которые по политическим и этическим соображениям не могло вы­сказывать православное духовенство. По заявлению газе­ты «Русское знамя», католичество отличалось от право­славия не только догматами, но и всем духом и обычаем церковной жизни, на уклад которых положило свою гу­бительную печать наследие языческого Рима[xxvi]. Глубоко заложенная в католицизме языческая сущность проявля­лась в т. н. «христианском ламаизме», абсолютизировав­шем доминирующую роль папы и утвердившем посред­ническую роль духовенства. «Лицо папы заслоняет лицо Божье»; «Ксендз стоит средостением между Богом и чело­веком»; «католичество старается держать Бога за ширма­ми своего авторитета», — бросала обвинения черносотен­ная пресса[xxvii]. О неистинности католического вероучения свидетельствовало неподконтрольное и неподсудное по­ложение его духовенства, вызвавшее возмущение хри­стиан и вылившееся в поражение РКЦ от реформации: «Одною из черт, погубивших между прочим католическое духовенство, несомненно является его лицемерие, со­стоящее в том, что обличение духовного лица, хотя бы и справедливое, считается поступком против самой веры, т. е. смешивается лицо с идеей»[xxviii]. Не менее жесткими были и характеристики представителей РКЦ в лице наи­более известных католических орденов: «иезуиты — тай­ные убийцы; кармелиты — тайные развратники; камедулы — явные мрачные пьяницы; ксендзы — родоначальни­ки революционной агитации»; «католики издревле заяви­ли себя противниками прогрессу»[xxix].

Важнейшей мерой нейтрализации враждебной де­ятельности РКЦ, по мнению крайне правых, являлись ликвидация ее экономической основы и всемерное огра­ничение миссионерской активности на территории Рос­сийской империи. В качестве первостепенных мер пред­лагались следующие.

Во-первых, полный запрет на строительство новых католических храмов и возвращение изъятых у РКЦ после Польского восстания 1863 г. монастырей и иной собствен­ности как оплота сепаратизма. «Католические монастыри за участие в повстанье были конфискованы, но теперь они католикам возвращены и вновь восстановили свою дея­тельность», — сообщала в мае 1911 г. газета «Русское зна­мя»[xxx]. Председатель СРН А. И. Дубровин лично ходатай­ствовал перед Священным синодом об отмене положения Совета министров от 4 марта 1908 г. о возвращении като­лическому духовенству зданий и имуществ, конфискован­ных в XIX в. за пособничество польским мятежам[xxxi].

Обосновывая данное предложение, черносотенцы ссылались на негативный опыт прошлого: «Нехорошо забывать, что во времена польских мятежей костелы и монастыри служили разбойникам при участии их духо­венства крепостями, батареями, бастионами, арсенала­ми и т. п. местами для боевых целей». Даже действующие объекты католического культа казались местами, посвя­щенными не делу любви и мира, а заговоров и военных засад. Определяя католиков в категорию неблагонадежных, черносотенцы ставили вопрос: «Какой же резон те­перь отдавать вчерашним врагам назад все то, что доста­лось нам не по нашему произволу, а по жребию битв как военная добыча?!»[xxxii].

Черносотенцы предостерегали власти, что заигрыва­ния с поляками по проблеме реституции католических монастырей поднимет волну подобных требований: «...по логике придется отдавать и другие военные приобретения всем прочим пострадавшим от наших завоеваний: Вят­скую губ. зырянским князькам, Астрахань и Казань — та­тарам, Крым — туркам, Бессарабию — Румынии, а Кавказ и Сибирь распределять по принадлежности»[xxxiii].

Во-вторых, ограничение миссионерской деятельности РКЦ. Продолжавшаяся прозелетическая активность в среде православного населения Западных губерний от­разилась на жесткости позиции крайне правых по огра­ничению пределов религиозной свободы РКЦ. Главным инструментом в данном направлении должен был высту­пить репрессивный аппарат самодержавия: «Не духовная власть, а светская обязана защитить православных людей от совратителей, присутствие которых было хорошо из­вестно самому премьер-министру Столыпину»[xxxiv].

По мнению крайне правых, фактором, способствую­щим католизации и полонизации западного края, являлась пассивная политика административного аппарата. Черно­сотенцы били тревогу. После включения Польши в состав империи деятельность католиков не имела преград. Опо­лячивание и окатоличивание при самоустранении русских чиновников, «не умевших отличить запорожского казака от иезуита, почти уничтожила все русское и православ­ное», — писали черносотенцы с мест[xxxv]. Бездействие адми­нистрации Западного края возмущало правомонархистов: «Русские власти не могли даже в Ченстохове построить православного собора. А кто мог бы этому помешать? Ведь могли же паписты в Кракове замазать все славянские над­писи на церквах и обратить их в римские костелы!»[xxxvi].

В-третьих, переориентация миссионерской активности РКЦ и поляков на негодный объект. Исходя из спорности границ Польши, сложившихся в результате постоянных завоеваний русских земель, черносотенцы предлагали перенаправить религиозно-культурную экспансию поля­ков с малороссийских и белорусских земель на возврат ко­ренных польских территорий, ограничивавшихся Богем­скими горами, Саксонией, Одером и Балтийским морем, ныне находившихся в пределах Германии и Австро-Вен­грии соответственно[xxxvii].

Практическая реализация вышеуказанных мер должна была сопровождаться преодолением пассивности право­славной церкви в Юго-Западном крае. Потеря контроля Священным синодом РПЦ над религиозной ситуацией оборачивалась расколом как во взаимоотношениях свя­щенства с населением, так и в среде православных пасты­рей: «Православное духовенство для крестьян как бы не существует. Дошло до того, что священников-патриотов их же собратья обзывают шпионами - провокаторами и не хотят даже их знать. С крестьянами даже не говорят, а только кричат. Редко-редко где появится тихий и смирный батюшка или боевой патриот, пренебрегающий бойкотом! Нелегко терпеть неприятности со всех сторон»[xxxviii].

В оценках крайне правых обстановки в западных гу­берниях империи присутствовала чрезмерная эмоцио­нальность и заостренность оценок, но общие тенденции развития ситуации улавливались ими верно. На фоне ра­стущего отчуждения между православным священством и населением католики быстро заполняли образовавшуюся нишу: «А "ласковые, милые и приветливые" ксендзы ведут свою работу! И вот православные крестьяне, которые тысячу лет стояли за православие, возненавидели, благо­даря консистории, своих православных пастырей так, как будто это какие-то чужеземные завоеватели. Не многонадо, чтобы порвать натянутую нить между православны­ми крестьянами Киевской губернии и священниками»[xxxix]. Критике правомонархистов подвергались и высшие цер­ковные власти, не проявлявшие озабоченности в сложив­шейся ситуации: «А православное духовное начальство совершенно слепо, глухо и ко всему равнодушно. Пусть хоть вся Киевская губерния перейдет в католичество! Пусть все припишутся к иезуитскому кляштору — им все равно! Ведь жалованье будет идти как и прежде, значит о чем хлопотать?»[xl].

Помимо католической угрозы другим угрозообразующим фактором православному мировоззрению русского народа, по мнению черносотенцев, стали протестантские деноминации и «изуверские» секты. Отмечалось, что при­нятие в 1909 г. закона о свободном переходе из православия в другую веру привело к небывалой для страны активиза­ции сектантства, что, наряду с распространением револю­ционных по отношению к устоявшейся идеологии учений либерализма и социализма, формировало дополнитель­ную опасность для идейного фундамента подданных.

Крайне негативным было отношение черносотенцев к проблеме православного сектантства (т. н. «русского баптизма»). Серьезную озабоченность вызывали бурно расцветшие в послереволюционное время теософские, ре­лигиозно-философские, штундистские и прочие псевдо­религиозные организации, которые предлагалось закрыть со «строжайшим воспрещении им публичного оказательства, потому что они, в сущности, не представляют собою того, что разумеется под понятием "вероисповедания"»[xli]. Газета «Русское знамя» с возмущением писала: «Имеются сведения, что в русском граде святого Петра уже утвер­дился культ сатаны и что там совершаются дьявольские "черные мессы", страшно подумать, что ожидает нашу несчастную столицу: Господь поругаем не бывает»[xlii].

Обосновывая свою позицию по недопущению введе­ния в стране режима свободы совести и уравнения статуса РПЦ с инославными конфессиями, правомонархисты про­гнозировали рост нападок на православие со стороны сек­тантов, которые воспользуются поводом подорвать в на­родной среде позиции первенствующей церкви[xliii]. В 1911 г. ярославские черносотенцы вопрошали: «Чем объяснить ту дерзость, с которой еретики и сектанты, изрыгая открыто хулы на Святое православие, свободно распространяют свое погибельное лжеучение среди русского народа»[xliv].

Другим аргументом против религиозной свободы на­зывалась неготовность православных пастырей к суще­ствованию в условиях прямой конкуренции, что объяснялось черносотенцами следующими обстоятельствами: различие приемов и средств борьбы за паству[xlv], несопо­ставимостью уровня финансовых возможностей РПЦ и инославных конфессий по проведению миссионерской работы[xlvi], общее состояние православного духовенства, отгородившегося от народа и его нужд глухой бюрокра­тической стеной[xlvii]. Жесткой критике подвергался тезис либеральных оппонентов о том, что отсутствие свободы и развращенность патерналистской поддержкой государ­ства не дает РПЦ возможности раскрыть свой потенциал. Протестантские и сектантские организации, лишенные иерархического устройства, оказывались более энергич­ными и мобильными в работе с населением, чем обюрократившаяся церковная структура РПЦ.

В противовес либеральной альтернативе «свободы веры» черносотенцы предложили принцип веротерпи­мости, под которым понималось право каждого поддан­ного империи исповедовать любую религию без права религиозной пропаганды или переманивания в свою веру представителей других исповеданий[xlviii]. Принцип веро­терпимости определял четкие границы осуществления деятельности неправославных вероисповеданий[xlix]. На ка­нонических территориях РПЦ активность представите­лей протестантских и сектантских объединений предпо­лагалось подавлять посредством жестких репрессивных мер[l]. Наложение законодательных ограничений на инославные конфессии должно было, по мысли теоретиков крайне правых, заключаться, в первую очередь, в запре­те на публичную проповедь[li]. Это не означало запрета на миссионерскую деятельность в рамках национальных границ[lii]. Совершенный запрет на какую-либо религиозную деятельность налагался на изуверные секты. Укреплению православного мировоззрения подданных должна была способствовать борьба и с различными «еретическими» социальными учениями переустройства мира, в первую очередь с либерализмом и социализмом.

Отношения с неправославными деноминациями не­редко зависели от внутриполитической и международной ситуации. В частности, взрыв требований об ограниче­нии деятельности протестантских конфессий пришелся на время IМировой войны. Состоявшиеся в 1915 г. Со­вещание уполномоченных правых организаций и правых деятелей (Саратов) и Совещание монархических органи­заций (Нижний Новгород) предложили в качестве объек­тов репрессивных мер следующие категории населения: во-первых, этнических выходцев из Германии «неправо­славных исповеданий протестантских»[liii]; во-вторых, не принадлежавших к этническим немцам протестантов по причине «связи членов этих сект с Германией и то, что секты эти служат ныне проводниками пангерманизма, признается вполне доказанным»[liv].

Законодательство Российской империи о РПЦ как государственной религии, имевшей первенствующее значение, должно было неукоснительно соблюдаться. В первую очередь, самими властными структурами. Край­не правые настаивали на лишении отпадающих от право­славия гражданских прав, строгом наказании за пропаган­ду сектантства и «совращение из православия», запрете сектантских собраний с присутствием на них православ­ных, установлении строгого надзора за сектантской печатью[lv]. Предлагалось на законодательном уровне запретить местным властям предоставлять помещения для сектант­ских собраний, а миссионерскую работу сект признать «противогосударственною крамолою, стремящуюся по­корить народные умы и сердца под инородческое… иго и влияние с целью раздробить целость православной госу­дарственности и в конце обобрать духовные и материаль­ные богатства православного коренного народа — собира­теля, строителя и единого истинного первенца империи». Жесткость мер обосновывалась угрозой не только суще­ствованию государства, но души человека: «Простительно и нам, грешным, иногда прибегнуть к власти полицейских, чтоб оберечь простых сердцем овечек Христовых от волков хищных»[lvi]. Насилие по отношению к разрушителям души человека должно было быть поддержано всем православ­ным сообществом.

Единственной деноминацией, к которой правомонархисты открыто проявляли благосклонность, являлась старообрядческая церковь, разделявшая с РПЦ базовые ценности[lvii]. В частности, Союз русского народа не делал различий между староверами и последователями нового обряда, к которому принадлежало большинство черносотенцев. Русское собрание добавляло, что признает в них истинно русских людей, которые с семнадцатого века ра­зошлись «с нами в букве, не отступили, однако, от Живот­ворящего Слова»[lviii]. В опубликованном во второй полови­не 1906 г. воззвании Русского собрания звучал призыв: «За веру православную, за церковь христианскую. За братьев наших единоверцев и старообрядцев»[lix]. В утвержденной в апреле 1907 г. программе Союза русских рабочих людей говорилось: «...скорбя о разъединении между последова­телями нового и старого обрядов в Православной церкви, члены Союза относятся с одинаковым уважением к тем и другим»[lx].

Позиция правомонархистов по отношению к старо­обрядчеству характеризовалась стремлением преодолеть раскол. Выступая за снятие ограничений с деятельности старообрядческой церкви, указывалось, что она не несет угрозы официальной церкви, так как наиболее близка по своим формам богослужения к официальной церкви и разделяет политическое значение церкви в государстве. Газета «Русское знамя» писала: «Нужно радоваться, что столь стесняемые раньше старообрядцы ныне получили возможность открывать свои алтари и приносить без стра­ха, не тайно уже, бескровную жертву, наравне со всеми подданными русского царя…»[lxi]. В свою очередь, черносо­тенцы пользовались поддержкой некоторых старообряд­ческих общин, чем вызывали раздражение православно­го духовенства. Отношение к старообрядцам отличалось непостоянством. Чрезмерная миссионерская активность староверов тут же вызывала негативную реакцию, и в их сторону следовал немедленный окрик. Постановление состоявшегося в сентябре 1909 г. Монархического съез­да в Москве требовало пресечь попытки Белокриницкой иерархии «присвоить себе права и преимущества господ­ствующей церкви»[lxii].

Как видим, в рамках присущей консерватизму функ­ции защиты христианских традиций на канонических территориях РПЦ активность представителей Римско-католической церкви и сектантских объединений черносо­тенцами предполагалось подавлять посредством жестких репрессивных мер. Укреплению православного мировоз­зрения подданных должна была способствовать борьба и с различными «еретическими» социальными учениями переустройства мира, в первую очередь с либерализмом и социализмом. На протяжении всего периода существова­ния черной сотни ее позиции по данному вопросу остава­лись неизменными, что не могло не повышать градус по­литической, межнациональной и межконфессиональной напряженности в обществе.