§ 2. Возрождение управленческой, интеллектуальной и предпринимательской элиты русского народа

Как указывалось в предыдущей главе, причины небла­гополучного положения страны крайне правые находили в деятельности управленческой и интеллектуальной элиты русского общества. Истоком поврежденности российско­го бюрократического аппарата, по мнению крайне правых, являлась политика Петра I, направленная на внедрение в управленческие структуры европейских иноземцев. Ре­зультаты данной политики в июле 1908 г. кратко описало «Русское знамя»: «Инородцы заняли прочное положение во всех государственных учреждениях так называемой "преобразованной России" в ущерб интересам коренного русского населения. И это привилегированное положение инородцев при преемниках Петра Iтолько усилилось и окрепло. И с этих пор русский народ — народ-хозяин на своей святой Руси сделался хотя и самой многочисленной, но и самой бедной и самой угнетаемой нацией»[i].

Следствием господства чужеземцев во властных струк­турах на протяжении двух веков стало ослабление «жиз­ненного импульса», т. н. пассионарности русского на­рода: «Прежде русский народ, повинующийся как один человек своему самодержавному неограниченному царю, был всем грозен. Теперь, когда в жизнь народа вторгается ужасное бюрократическо-инородческое засилье, тот женарод перестал быть грозным»[ii]. В конечном итоге кос­мополитическая бюрократия надела крепкую узду и на дворянство, прежде представлявшее наиболее деятельную часть российского общества и сдерживавшее ее произвол. С. А. Степанов следующим образом характеризовал обще­ственное мнение россиян в начале XXв.: «В недоверии и неприязни ко всему чужестранному сходились и мало­грамотное простонародье и просвещенная интеллигенция славянофильского толка»[iii].

Несмотря на то, что идеологи черной сотни являлись суровыми критиками проходивших секуляризационных процессов в духовной жизни России в начале XXв., тем не менее они вынуждены были признать, что революци­онные потрясения способствовали возрождению и стре­мительному росту русского национального самосознания: «Космополитизм и инородческие националисты сами по себе не слишком опасны, ибо они играют роль фермента для пробуждения патриотизма и русского национализма, а при равных условиях состязания победа обеспечена русскому духу»[iv]. Следствием первой российской революции стала самоорганизация патриотических сил в черносотен­ные союзы, поставивших перед собой задачу освобожде­ния русского народа от гнета «старого бюрократического режима» и избавления от засилья инородцев в госаппарате и стратегических сферах деятельности, являвшихся, по их мнению, причинами бедственного положения русского народа.

Космополитизм бюрократии и беспочвенность ин­теллигенции актуализировали для крайне правых задачу преодоления главного петровского наследия — раскола народа на две разные по своим мировоззренческим век­торам части и возрождение национально ориентирован­ной управленческой и интеллектуальной элиты русского общества. Решение данных проблем связывалось с воз­вращением доминирующего положения на стратегиче­ских позициях во всех сферах жизни общества носителям базовых русских ценностей. В первую очередь они долж­ны были занять твердые позиции во властных структурах, судебных органах, органах местного самоуправления, высших учебных заведениях, сферах искусства, литерату­ры, средств массовой информации и т. д.[v]Под реализа­цией «русского национального начала» в законодательном учреждении подразумевалось, чтобы все русское населе­ние каждой местности империи, «не исключая и окраины, имело своих представителей в Государственной Думе»[vi]. Целенаправленно сформированная управленческая и интеллектуальная элита, ориентированная на православ­но-государственные ценности и состоящая из лиц, чье со­знание не развращено западными учениями (либерализм, социализм, национализм), должна была стать субъектом прорыва России в XX в.

Первый шаг в этом направлении черносотенцы видели в преодолении разрозненности русского народа и консо­лидации наиболее активной части консервативных сил. Программа СМА прямо указывала: «Сила Родины кроется в братской поддержке русскими, всех сословий и состо­яний, друг друга, везде и всюду, как в духовном, так и в материальном отношениях»[vii]. В связи с тем, что в начале XX в. все общероссийские политические партии либераль­ного и революционного направлений отвергли защиту национально-государственных интересов как составную часть «реакционной доктрины царизма», черносотенцы не замедлили занять пустовавшую нишу. В создавшихся условиях «национального и духовного разложения рус­ских образованных классов» казалось, что крайне правые организации остались единственной силой, способной обеспечить интересы державного народа. Руководство СРН заявляло: «… только Союз русского народа предансвященному завету служения идее… главенства в нашем великом Отечестве коренного русского народа как наро­да-хозяина в Российском государстве»[viii].

Руководящую роль по мобилизации русского народа черносотенцы отводили себе. «С первых же минут страшной русской невзгоды, ставши на защиту исторических русских устоев общественно-политической жизни… поняли умом и сердцем, какое важное значение имеет и будет иметь для борьбы за право русского народа и против инородческого и еврейско-революционного натиска единение всех рус­ских патриотических сил», — заявлял на состоявшемся в октябре 1908 г. Съезде отделов Союза русского народа Юга России видный киевский черносотенец Н. С. Мищенко[ix]. Популярным в революционных кругах лозунгам, апеллировавшим к абстрактным ценностям «свободы», «справедливости», «равноправия», был противопоставлен тезис первенства русского народа как важнейшей меры его сохранения и возрождения. В лаконичном виде данная идея впервые была сформулирована в разработанных в феврале 1906 г. Основных положениях Союза русских лю­дей для выборов в IГосударственную Думу. «Державные права русской народности суть: первенство православной церкви, самодержавная власть русского царя, единство строя и подчиненности государю императору сухопутных и морских военных сил Российской империи и общего­сударственное значение русского языка»[x]. Первенство русского народа базировалось на его доминировании в империи как станового хребта государства. «Мы будем стремиться к тому, чтобы как внутренняя, так и внешняя политика России велась на строго национальных началах, помня, что русский народ по всей земле, подвластный рус­скому царю, должен чувствовать себя хозяином положе­ния», — говорилось в распространенном в начале 1907 г. обращении Русского собрания, СРН и Партии правового порядка[xi].

Целенаправленное формирование истинно русской элиты — носительницы православных и самодержавных убеждений являлось одной из центральных проблем соци­альной программы крайне правых. В этих целях в качестве первоочередных задач они предлагали возродить русский патриотизм и усилить церковное влияние на все сферы общественного сознания. Рассмотрим данные меры под­робнее.

Возрождение русского патриотизма. Важнейшую роль в нейтрализации пагубного влияния либеральных и революционных партий должен был сыграть русский патриотизм, рассматривавшийся в контексте духовно-идеологической независимости российского обществен­ного сознания от чуждых воздействий и его возвращение к историческим «корневым началам и понятиям». В доку­ментах и программах только что образовавшихся правых партий понятие патриотизма практически не употребля­лось. Его заменяло понятие народности, которое несло то же смысловое значение. Начиная с 1908 г. черносотенная печать все чаще вводит слово «патриотизм» в свой лек­сикон, употребляя его не менее чаще, чем народность. С точки зрения присущего правомонархической доктрине (и в целом консерватизму) органистического подхода, на­личие патриотизма в широких народных массах как про­явление национально-почвеннического сознания свиде­тельствовало о здоровье общества: «Жалость и любовь к своей семье, к своему роду — есть чувство самосохране­ния, прирожденное как человеку, так и всем животным существам. Без этого чувства мир не мог бы существовать. Семья, род — это маленькое государство. Отсюда любовь к роду и к земле, в которой лежат деды и отцы, рождает любовь к Отечеству, которая таким образом является чув­ством, прирожденным каждому гражданину и чуждым только дикарям, нашим космополитам и жидам»[xii].

В воззрениях правомонархистов, патриотизм играл роль иммунитета, защищавшего нации от разложения. Его отсутствие казалось аномалией, отходом от нормы, ведущим к деградации и упадку государства: «Франция, обильно зараженная жидовско-социалистическим микро­бом, из первоклассной сильной державы мира, шедшей во главе всего цивилизованного мира, превратилась в за­живо гниющий организм, которому в недалеком будущем грозит сделаться достоянием ближайших соседей»[xiii]. Хро­ническое игнорирование патриотизма либеральными и социалистическими партиями, утратившими чувство при­частности к своему народу, свидетельствовало о глубокой болезни российского общества. Черносотенцы указывали, что инородцы «за патриотизм крепко стоят» и не питают себя интернациональными теориями[xiv].

Включение патриотизма в программные установки и реальную политическую практику политических партий, должно было установить предохранительный клапан от проникновения в российское общество главного вра­га — космополитизма, представлявшего, как было указано в Своде основных понятий и положений русских монар­хистов, выработанных IV Всероссийским съездом Союза русского народа в мае 1912 г., «учение о такой безнародности, при которой будто возможно гражданское сплочение, которое обхватывало бы всю земную поверхность без раз­личия народности и национальности. Учение, проповеду­емое паразитным жидовством и масонством»[xv].

Опасность космополитизма виделась в том, что он становился фундаментом для восприятия народами пред­лагаемых масонами различного рода «еретических соци­ально-политических учений»: либерализма, социализма и национализма, противопоставлявшихся христианству, пытавшемуся объединить разные народы с сохранением их индивидуальных национальных черт. Космополитизм как бы «зачищал» почву для этих доктрин посредством разру­шения традиционного мировосприятия и национальной идентичности: «масонство стремится обезнародить народ, как пытается оно обезнародить и обессилить государство и обезверить веру». В Своде основных понятий и положе­ний русских монархистов утверждалось, что масонское учение прививает политически активной части русского общества такие черты, как антицерковность, антигосудар­ственность и беспочвенность, и тем самым «разрушает на­родность русскую, уничтожает в конце концов русскую государственность и русскую церковность»[xvi]. Эту же мысль в июле 1908 г. высказывала и газета «Русское знамя»: космо­политизм представлялся опасным в связи с нивелировкой «оригинальности и уникальности народов[xvii].

Необходимость популяризации патриотизма в россий­ском обществе и особенно внедрение его в высшие сферы обуславливалось присущей ему государствоохранительной функцией: «...устоем всякой государственности является чувство патриотизма. Без любви к своему государству, к своему народу не может устоять ни одно государство. Это так же неоспоримо, как и любовь в семье детей к отцу и отца к детям»[xviii]. В условиях раскола общества патриотизм был способен обеспечить мобилизацию населения, невзи­рая на классовые различия, на решение государственных задач, о чем свидетельствовал исторический опыт других стран: «Почти все могущественные, сильные духом, цве­тущие и богатые народы до тех пор возрастали и крепли в своем могуществе, пока культура их развивалась на здо­ровой почве патриотического чувства, пока они воспиты­вались в духе беспредельной любви к своей Родине, пока чтили традиции своих предков». У каждого народа был свой славный период: «Для Франции — славная перваяимперия, для Германии — великая империя двух Виль­гельмов, для Италии — место шестой державы Европы»[xix].

Роль патриотизма возрастала в связи с усилением международной напряженности. Черносотенная прес­са предупреждала: «Век двадцатый ставит нам, русским, свой великий русский национальный вопрос, с прибавкой урока от желтолицых националистов азиатов, не только рискнувших, но побивших один троих, тех самых троих, которые еще в прошлом веке побеждали "двунадесять язык", но то были патриоты, а ныне … предвидя великое значение русского национализма, которому пришло вре­мя развернуться во всю Россию, что поняли немногие, а многие безумцы, которым социализм еврейский — петля на душу христианскую, дороже единокровия, охотно идут в стан преступников, проливателей крови братской и пре­дателей крови отеческой, ценою которой куплено то, что нам принадлежит»[xx].

Усиление церковного влияния в высших сферах. Исходя из консервативного базиса своего мировоззрения, край­не правые считали, что греховная природа человека могла быть обуздана «страхом Божьим», а потому присущие русской политической элите дурные наклонности (продаж­ность, подкупность, корыстолюбие, превалирование лич­ных и партийных интересов над общественными) могли быть устранены только через духовно-нравственное про­свещение на основе православных ценностей. В качестве ориентира «Русское знамя» приводило бюрократию до­петровских времен, состоявшую только из православных русских людей и охранявшую самобытное развитие народа[xxi]. В современной черносотенцам России примерами, «непоколебимости, безграничной преданности престолу и Отечеству и великого патриотизма» являлись одесский генерал-губернатор И. Н. Толмачев, ярославский губер­натор А. А. Римский-Корсаков, генералы И. А. Думбадзе, А. А. Рейнбот и ряд других. Положительно оценивалась ра­бота членов правительства Н. А. Маклакова, С. В. Рухлова и И. Л. Горемыкина, приведшая к тому, что «страна успо­каивается, жизнь входит в нормальную колею; повышает­ся экономическая деятельность»[xxii]. В заслугу И. Н. Толма­чеву ставилось устранение от академической деятельности в Новороссийском университете части «злонамеренных профессоров». «Очень и очень мало у нас на Руси таких ге­нералов Толмачевых. А если бы на Руси было еще два-три генерала Толмачева, да еще два-три генерала Думбадзе, то была бы с корнем вырвана еврейско-инородческая рево­люция и склонились бы перед священным знаменем Со­юза русского народа все жидовствующие русские», — за­являл в октябре 1908 г. на Съезде отделов СРН Юга России киевский профессор Н. С. Мищенко[xxiii].

Требование первенства православной веры обуслав­ливалось необходимостью восстановления охранительно-защитительной функции церкви, преодоления пагубности духовного инородческого влияния и создания надежного идеологического заслона на пути внедрения в социальную структуру общества чуждых, созданных несовершенным человеческим разумом идей и концепций. Черносотенцы утверждали, что явление космополитической бюрокра­тии, либеральных и революционных партий было бы не­возможно при наличии сильной церковной организации РПЦ во главе с патриархом, игравшей роль предохрани­тельного клапана от вредных идеологических воздействий. Петровский абсолютизм, задавивший общественную ини­циативу (от местного самоуправления до Земского собо­ра) и низведший церковь до одного из правительственных министерств, подорвал иммунную систему государства и открыл пути для инфицирования общества болезнетвор­ными идеями. «В XVIII в. государственная власть, в лице Петра Первого, значительно ослабила церковное влияние на государственную жизнь… не к своей пользе. Правда, министерство духовных дел удобнее сильного своим нрав­ственным авторитетом патриарха. Но в трудную минуту от стоящих во главе такого управления лиц, хотя бы и духов­ного сана, едва ли можно было ожидать чего-либо боль­шего обычной чиновничьей угодливости и исполнитель­ности», — заявляли крайне правые публицисты[xxiv].

Восстановление защитительно-охранительной функ­ции церкви предусматривалось посредством реализации трех мер. Во-первых, восстановление патриаршества и со­зыв для этих целей Поместного собора. «В настоящее вре­мя, когда сама церковь православная, в особенности с тех пор, как объявлена свобода вероисповеданий, обуреваема многочисленными врагами, желателен скорейший созыв Поместного собора и восстановление исторической вла­сти всероссийского патриарха», — говорилось в распро­страненном в мае 1912 г. предвыборном воззвании Союза Михаила Архангела[xxv].

Во-вторых, нейтрализация и всемерное ослабле­ние влияние на церковь государственной бюрократии. В целях реализации первенства РПЦ состоявшийся в сентябре 1909 г. в Москве Монархический съезд поста­вил вопрос об ограничении влияния светских властей на внутреннюю жизнь церкви и ее решения. Черносотенцы потребовали, чтобы представитель государя императора в Священном синоде в служебном положении и своих ре­шениях был независим от Совета министров, чей состав и политика находились, с их точки зрения, под сильным влиянием «разноверных, а частью и безверных членов Государственной Думы и Государственного Совета, а был защитником исключительно интересов церкви в высших государственных учреждениях».

В-третьих, усиление влияния церкви во внутриполи­тической жизни государства: «… голос ее должен быть вы­слушиваем законодательною властью, как было встарь, в величайших государственных вопросах»[xxvi]. Съезд принял широкий пакет постановлений по церковным и вероисповедальным вопросам, касавшимся конкретизации места и роли РПЦ в структуре государства, оптимизации ее внутреннего устройства и управления. Предлагалось реализовать систему мер по усилению активности РПЦ, в частности, по противодействию сектантству и беспрепятственной миссионерской деятельности и публичной проповеди на всей территории Российской империи[xxvii]. Практическая реализация этих положений должна была поставить надежный заслон проникновению во властные структуры носителей денационализированных или оппо­зиционных взглядов.

В целях возрождения русской управленческой, интел­лектуальной и предпринимательской элиты крайне пра­вые предложили систему практических мер, которые со­стояли в следующем.