3. Подрыв первенства РПЦ и русского народа.

3. Подрыв первенства РПЦ и русского народа. Наи­большую проблему с точки зрения подрыва первенства РПЦ и узурпации принадлежавшего русскому народу права привития инородцам базовых ценностей русской цивилизации представляли поляки, которых подозрева­ли в желании воссоздания Польши «от моря до моря» по­средством постепенного отделения от империи Литвы, Белоруссии и значительной части Украины с Киевом. Идейной основой польского экспансионизма являлась «ягеллонова» концепция польской государственности, которая в условиях зависимого от восточного соседа по­ложения трансформировалась в католический прозели­тизм на территории западно-русских губерний и куль­турно-бытовое ополячивание белорусских и украинских крестьян[i]. Отчитываясь на состоявшемся в августе 1909 г. в Москве собрании монархистов о результатах по­ездки в Вильно, о. Макарий давал такую оценку: «Право­славное население сдавлено польскими тисками и долж­но отрекаться от своей веры»[ii].

Притязания поляков, пытавшихся распространить свое влияние и на коренные русские земли, буквально приво­дили черносотенцев в ярость. «Если где-либо в Твери или Вологде найдется хотя десять поляков, то русский народ обязан будет устроить им польскую школу, костел, содер­жать для них судью поляка, если они того потребуют, и пре­доставить им даже собственное самоуправление и средства для того, если они найдут это для себя нужным», — возму­щалось в июне 1907 г. «Русское знамя»[iii]. Требования по­ляков по предоставлению привилегированного положения в имперской системе, автономии, самоуправления, соб­ственного национального судопроизводства, права откры­вать повсеместно в империи костелы и польские школы черносотенцы комментировали так: «…не у каждого сумас­шедшего может разыграться фантазия до таких размеров; ведь это прямое желание превратить Россию в крепостную вотчину Польши»[iv].

Остро проблема деструктивной сущности польского экспансионизма встала во время обсуждения Холмского вопроса. В 1911 г. в докладной записке ряда правых пар­тий на имя премьер-министра В. Н. Коковцова черносо­тенцы информировали: «…«ягеллоновская» идея и нена­висть ко всему русскому за последнее время среди поляков нисколько не ослабели. Необходимость оградить от окон­чательного ополяченья русскую Холмщину чувствуется все острее и острее по мере того, как неотложное дело это подвергается все новым и новым проволочкам»[v]. На за­седании состоявшегося в сентябре—октябре 1909 г. в Мо­скве Монархического съезда черносотенцы требовали не допустить решения Холмского вопроса в пользу поляков, указывая на имевшие место нападки на православных: «А положение было и продолжает быть крайне натянутым. Духовенство многократно подвергалось грубым оскор­блениям, в суде прошел ряд оскорблений... Скоро пред­стоит крупное судебное дело о панах, которые, охотясь за лисицей, взломали замки у церкви, подняли половицу и затравили лисицу, осквернив церковь кровью лисицы и прострелив образ Божией Матери. Это вопиющее дело получило направление довольно своеобразное — охота в чужом владении без дозволения»[vi].

Впрочем, черносотенцы питали себя надеждой, что ополячивание не даст серьезных результатов, так как «Польша не переделала этих губерний в течение четырехвекового над ними господства»[vii]. В июле 1908 г. газета «Русское знамя» отмечала, что православный народ труд­но сбить с самобытного пути, так как нация перенимает только то, что «соответствует ее духовному складу и чем резче этот склад выразился, тем скорее она перенимает соответствующее ее духовным потребностям и почти со­вершенно не перенимает чуждой ей по духу цивилизации. Россия в несколько лет переняла религию из Греции, ко­торая соответствовала ее духовным потребностям. Но от католичества и других западноевропейских сект Россия всегда отворачивалась»[viii].

Не меньшую озабоченность правомонархистов вы­звал армянский и финский экспансионизм. Крайне пра­вых беспокоила активность армянских просветительных обществ, «покрывших наряду с "церковными" школами, густою, непроницаемой сетью "народных" школ весь Кав­каз», ведших зловредную с русской государственной точ­ки зрения деятельность[ix]. Отсутствие контроля властей за деятельностью просветительских обществ превращало их в инкубаторы по выращиванию сепаратистов.

Черносотенцев третировала деятельность созданного при участии финских националистов Союза беломорских карел, посредством которого осуществлялось навязыва­нии карелам лютеранства, создание финских школ, би­блиотек, распространение литературы на финском языке, формирование профински ориентированной прослойки молодежи, что дало возможность финнам «свободно хо­зяйничать в беломорской Карелии»[x]. Крайне правые подчеркивали, что деятельность финского Союза бело­морских карел угрожала «отогнуть от Святой Руси» на­циональные меньшинства, за влияние на которые развер­нулась настоящая борьба. Главным инструментом здесь выступала религия. Крайне правые отмечали, что Карелия стала теперь для «лютеранских проповедников "обетован­ной землей", завоевать которую они всячески стараются»[xi]. Фактором, способствовавшим такому положению, являлась пассивность Русской православной церкви, па­стыри которой не знали карельского языка и не проявляли должной ретивости в проведении миссионерской работы. Сказывалось и недостаточное финансирование из Центра для создания школ, церквей и распространения бесплат­ной литературы.

Предложения части национальных элит и оппози­ционных политических партий по федерализации и автономизации Российской империи как единственного способа сохранения многонационального государства формировали жесткость подходов черносотенцев к наци­ональному вопросу. По мнению крайне правых, в усло­виях враждебности национальных меньшинств (армяне, поляки, финны, евреи и т. д.) предоставление автономии окраинам будет использовано в сепаратистских целях[xii]. Предупреждая об опасности распада России на удельные княжества, в октябре 1907 г. «Русское знамя» прямо за­являло: «Автономия — это прямой путь к независимости окраин»[xiii].

Угроза такого развития событий была весьма высока, так как часть инородцев, согласно листковой литерату­ре и материалам периодической печати крайне правых, проводила «разрушительную, антигосударственную дея­тельность» и исповедовала «непримиримую ненависть ко всему русскому», что «слишком наглядно выразилось осо­бенно за время настоящего революционного движения»[xiv]. В программных документах идеологи черной сотни ука­зывали, что населявшие империю народы еще не дорос­ли до требований предоставления им уступок. Революция являлась показателем социальной незрелости народов, поэтому обсуждение данной проблематики предлагалось отложить до полного успокоения страны. Всероссийский съезд Русского собрания в феврале 1906 г. заявлял, что «считает необходимым оставить в силе исключительные законы впредь до полного повсеместного восстановления порядка, при котором только и может быть обеспечена ис­тинная свобода»[xv].

Противодействуя инициативам оппозиционных партий и национальных элит по федерализации и автономизации Российской империи, а также введения рав­ноправия всех населяющих ее народов, идеологи правомонархистов доказывали, что предоставление уступок только разогреет аппетиты нацменьшинств, за которыми последуют все новые и новые требования. Отмечалась ха­рактерная тенденция, что любые, даже незначительные, послабления одним инородцам вызывают поток требова­ний со стороны других. Так, предоставленная Финляндии при Александре I самостоятельность в делах самоуправ­ления стала причиной требования автономии со стороны поляков. Газета «Русское знамя» писала: «…за финлянд­цами поспешили потребовать автономии поляки, за ними потянулись прибалтийские немцы. Одновременно вспо­лошились латыши и тоже сочинили в пику немцам свою собственную автономию. Литовцы тоже заявили желание отмежеваться от России и Польши. Даже между украинца­ми находятся малоумные сбитые с толку лица, требующие тоже автономии, о Кавказе, Туркестане и говорить нече­го, если находятся сумасшедшие, требующие автономии для Сибири, после чего остается только выразить таковое желание всем прежде бывшим удельным княжествам с новгородской республикой во главе»[xvi].

Негативное отношение к автономии базировалось у крайне правых на негативном опыте ее предоставления в прошлом. Либеральная политика в отношении инородцев приводила к непредвиденным последствиям. «При недав­но еще действующей, но совершенно противоположной политике, мы уже видим ее пагубные результаты в почти полном отделении Финляндии, которая в благодарность за дарованную ей самостоятельность усилила до высших размеров всегда таившуюся коварную для России нена­висть», — писала черносотенная пресса[xvii].

Заигрывания с инородцами вместо ожидаемой благо­дарности встречались с дальнейшими попыткам ослабить патронаж Петербурга, а также мятежам и восстаниям. На­пример, при симпатизировавшем Польше Александре Iполяки получили автономию и широкие права самоуправ­ления, в частности собственное войско и правовую систе­му, практически не ощущая на себе давление восточного соседа. Это не стало гарантией от измены, выразившейся в восстании 1830 г.: «... гуманность русских государей по­служила для них лишь только средством для более успеш­ной измены, и они передались тотчас во власть врагу России»[xviii]. Лишив Польшу самоуправления и войска, русское правительство не отказалось от намерения привлечь поля­ков в лоно русской государственности, открыв им широ­кий доступ в войска и на гражданскую службу. И эта по­пытка оказалась неудачной. Восстание 1863 г. похоронило последние надежды сделать из родственного славянского племени сводного брата русского народа[xix].

Наряду с недопустимостью удовлетворения требо­ваний инородцев об автономии соседствовала убежден­ность в неприемлемости предоставления им и националь­но-культурного самоуправления, под которым в начале XX в. понималось сознательное обособление, выделение народности в национальную группу согласно отличитель­ным особенностям «быта, миросозерцания, религии, воз­зрений на государственный и общественный строй, язык, даже темперамент и степень трудоспособности и энер­гии», а также «науки, искусства, литературы, техники, промышленности, торговли, ремесел...»[xx]. Крайне правые предупреждали, что размытость сути и неопределенность границ данного понятия может представлять соблазн для сепаратистов. Реализация плана отделения рисовалась следующей: начавшись с создания безобидных благотво­рительных, гимнастических и просветительских союзов, обособление постепенно проникнет в официальные и об­щественные учреждения (городские и земские самоуправ­ления), где завоюет почву для реализации национальной и территориальной автономии с собственным законода­тельным органом. Далее последует расширение прав авто­номии вплоть до создания собственного государства.

Для доказательства возможности такого развития со­бытий приводился пример европейских государств: «Вен­грия когда-то была вполне подчинена Австрии, а ныне она связана с нею лишь унией...»; «Норвегия прежде со­ставляла одно целое со Швецией. С недавнего же времени, отделившись от нее, образовала вполне самостоятельное королевство». Черносотенцы предлагали обратиться и к собственной истории. Финляндия «по присоединении к России… имела весьма немногие привилегии в нацио­нальном отношении. С течением же времени, развивая все более и более право на свое "национально-культур­ное самоопределение", она достигла столь широких авто­номных прав, что ныне стала уже требовать собственную, финляндскую, государственность, связанную с Россий­ской державой лишь добровольной унией»[xxi].

Таким образом, черносотенцы оказывались перед ди­леммой: «Выходит, с одной стороны, никак нельзя при­знавать за инородцами безграничных прав в отношении "национально-культурного самоопределения", а с дру­гой — и ограничение этих прав кроме огромнейшего зла ничего другого не принесет. Благоразумной середины тоже нет, ибо она есть не что другое, как та или иная сте­пень ограничения в указанном отношении»[xxii]. Находился простой выход в сохранении статус-кво, а именно: не да­вать инородцам никаких законодательством установлен­ных прав национального самоопределения за исключени­ем сохранения национальной идентичности в «домашнем и строго частном быту», чтобы «немец оставался немцем, поляк поляком, армянин армянином и т. д.»[xxiii]. Вопросы государственного строительства, земских, городских са­моуправлений и прочих общественных учреждений, суда и школ должны находиться только в руках русского госу­дарства. По мнению крайне правых идеологов, для боль­шинства инородцев вопрос об национально-культурном самоопределении вообще не стоял, так как они не облада­ли собственной культурой. Например, указывая на серьез­ное проникновение польского языка в литовскую литера­туру, черносотенцы удивлялись: «Разве это культура? Это просто какое-то пассивное и бессознательное самоополячивание»[xxiv].

Черносотенцы исходили из убеждения, что только в рамках единой империи гарантированы внутренний национальный мир и внешняя безопасность. В апреле 1907 г. «Русское знамя» перечисляло выгоды, полученные инородцами от вхождения в единое государство: прекра­щены межплеменные войны, установлены законность и строгий порядок, пресечено своеволие национальных элит, окраины постепенно приобрели благоустроенный вид, росло материальное благосостояние населения[xxv]. На примере Польши черносотенная пресса показывала, что благодаря экономической политике русского правитель­ства в Польше крестьяне получили земельные наделы, а польская промышленность — защиту от иностранных конкурентов, что дало заработок сотням тысяч промыш­ленникам-полякам и полякам-рабочим[xxvi].

В рамках Российской империи слабые народы сохра­нили национальную идентичность и обеспечили перспек­тивы своего выживания. В частности, с учетом убежден­ности правомонархистов в исторической неизбежности потери Польшей самостоятельности утверждалось, что родственному племени повезло оказаться под крылом братского славянского народа, а не немецких соседей (Австро-Венгрии и Германии) и тем спастись от полно­го онемечивания[xxvii]. Черносотенная пресса неоднократно указывала польским сепаратистам, что залогом нормаль­ного развития Польши является сильная Россия, будучи преградой от германской волны[xxviii].

Российская империя спасла и грузинский народ. В июле 1907 г. газета «Русское знамя» писала: «Надо поди­виться хитрости революционеров, сумевших одурманить хотя бы грузин настолько, чтобы заставить их забыть про­шлое своей несчастной родины, бывшей лакомой добычей для всех разбойников, заставить забыть Грузию, что толь­ко заступничество России сохранило ее жителей от пого­ловного истребления…»[xxix].От турецкого геноцида были защищены и армяне: «Для благополучия Армении Россия необходима: защита извне… — вот в каком отношении нужна Россия Армении, и только в такой роли признают Россию армяне»[xxx]. Национальные меньшинства призыва­лись «за честь и благо принадлежать к составу Российской империи и не тяготиться своей зависимостью»[xxxi].

В целом крайне правые на страницах своих докумен­тов и периодической печати доказывали, что пребывание инородцев в составе империи приносит серьезные эконо­мические блага и выгоды, а именно: безопасность, эконо­мическое процветание, доступ к материальным и культур­ным ценностям других народов, прежде всего русского. Критикуя сепаратизм, федерализм и автономизм, состо­явшийся в апреле—мае 1907 г. в Москве IV Всероссийский съезд объединенного русского народа заявлял: «Окраины должны быть приведены к убеждению, что… теснейшее их единение с коренною Россией, служащее залогом ее безопасности, благосостояния и развития, еще более не­обходимо для блага и мирного преуспевания самих инородцев»[xxxii]. Черносотенцы указывали, что твердая руси­фикаторская политика Александра III, направленная на большее единение Финляндии с Россией, привела к рас­цвету окраины: «…объединительная политика отнюдь не отразилась неблагоприятным образом ни на культурном и экономическом развитии края, ни чувствах к России его населения, если не считать слабой численно, но влиятель­ной кучки шведоманской олигархии»[xxxiii].

Наоборот, следствием ослабления контроля Центра являлся рост противоправных проявлений, нарушение нормального хода экономической жизни, что, в первую очередь, сказывалось на благосостоянии низов общества: «…период роста финляндского сепаратизма, когда при Н. Н. Герарде и Лео Михелине Финляндия жила почти без вмешательства и контроля общегосударственной власти, в самом этом крае ознаменовался поразительным ростом террористических и общеуголовных преступлений, огру­бением нравов и крайне ощутительным понижением эко­номического благосостояния»[xxxiv].

Тезис о выгодности нахождения в империи соседство­вал с утверждением о неспособности инородцев к самосто­ятельной государственной жизни. Предлагаемые инород­ческими сепаратистами идеи создания малых государств не выдерживали, с точки зрения крайне правых, никакой критики. В частности, неспособность Финляндии суще­ствовать в качестве суверенного независимого государства доказывалась следующими аргументами, изложенными в составленной в 1911 г. докладной записке правых партий на имя премьер-министра В. Н. Коковцова[xxxv].

С одной стороны, окраина строила свое благополучие за счет неограниченного рынка сбыта производимой про­дукции на территории всей империи, с другой — находи­лась на содержании у России, ежегодно получая значитель­ные финансовые вливания. Заинтересованность финнов в «русском работодателе» подтверждалась и историческими фактами, которые приводились на страницах официаль­ных документов крайне правых: «… на Выборгском сейме 1809 г., где, по финляндским лжеучениям, будто бы было положено основание Финляндскому "государству", зем­ские чины выразили совершенно определенное положе­ние о введении в крае русской монеты вместо шведской, дабы в монетном отношении Финляндия не отличалась от прочих русских "провинций". Что в 1822 году генералы и офицеры финских войск просили, как особой милости, разрешения делить боевую службу русской армии под зна­менами империи»[xxxvi]. Таким образом, делался вывод, что из-за недостатка собственных природных ресурсов Фин­ляндия в рамках империи ведет паразитическое существо­вание, а ее благосостояние основывалось не на произво­дительном труде, а за счет предоставленных нахождением в многонациональном государстве преимуществ.

Обращаясь к историческим примерам, крайне правые утверждали невозможность существования в независимомстатусе и польского государства[xxxvii]. Среди основных при­чин, предопределивших потерю Царством Польским не­зависимости, назывались следующие.

Во-первых, некачественность ее элиты, недостатки ко­торой не были компенсированы сильной монархической властью. Нежелание шляхты в прошлом поступиться соб­ственными привилегиями ради укрепления государства, попустительство евреям и немцам в захвате экономики страны подточило основы польского государства, павше­го под ударами соседей. Свою роль сыграла продажность шляхты «громко кричавшей о своей любви к "Отчизне" и открыто продававшей свою Родину шведам, саксонцам, австрийцам, французам и туркам»[xxxviii]. Отсутствие государ­ственного и национального сознания не позволило выдви­нуть на арену борьбы за независимость героев, подобных Жанне д'Арк или Минину и Пожарскому. Наследницей польской шляхты стала польская интеллигенция, прояв­лявшая черты «недоброй памяти польских сеймов: гонор, громкие слова, необузданность, невежество и полное от­сутствие любви к Родине»[xxxix]. Утрата Польшей независи­мости не стала для польской элиты уроком, чья мятежная деятельность приводила только к дальнейшей минимиза­ции прав самоуправления и широких привилегий, полу­ченных окраиной после вхождения в империю.

Во-вторых, причиной польской трагедии стала ее многовековая антироссийская политика, испытывавшая терпение обретавшего могущество восточного соседа. «Не упрекайте кроме самих себя в ее гибели. Не утешайтесь ребяческим лепетом, что …вероломство соседей помеша­ло …существованию королевства», — обращались к поль­ским националистам черносотенцы на страницах «Русско­го знамени»[xl]. Агрессивная политика Польши в прошлом вызвала ответную реакцию русского государства, возвра­тившего захваченные Польшей русские земли, подвергав­шиеся религиозному и экономическому гнету. Обосновы­вая разделы Польши, черносотенная пресса утверждала, что Россия восстановила историческую справедливость: «Царство Польское есть красный мыльный пузырь, что оно состоит только из крохотного клочка собственно Польши, а все остальное огромное пространство есть русские, славянские и литовские земли, когда-то Поль­шей завоеванные и ничего общего с ней не имеющие»[xli]. К разделам Польши «под польскими королями едва ли со­стояла четвертая часть народонаселения польского, про­тив русского и литовского народонаселения», которые проживали в Восточной Галиции и Литве, в большинстве своем заселенных русскими[xlii]. Газета «Русское знамя» де­лала вывод: «Очевидно, что Россия, заняв провинции по Бугу и Неману, Польши не коснулась. Она возвратила свое древнее достояние, — достояние св. Владимира, составив­шее Литву после татарского погрома. Настоящая Поль­ша и даже важные русские провинции разделены между Пруссией и Австрией»[xliii]. Подобными историческими из­ысками черносотенцы пытались переориентировать уси­лия поляков на отвоевание у Германии и Австро-Венгрии собственных земель и нейтрализовать попытки полониза­ции восточных территорий.

Рассматривая польскую катастрофу как результат ве­кового славянского спора о лидерстве, разрешавшегося потоками крови, крайне правые напоминали полякам об упущенном историческом шансе стать во главе всех сла­вянских народов, невозможности повернуть историю вспять, необходимости смириться с существующим поло­жением вещей: «В разрешении этого спора главную роль играют русские силы, а потому русским принадлежит ре­шающий голос…»[xliv]

По мнению крайне правых идеологов, сохранение империи в унитарном варианте позволило бы укрепитьгосударственность и действенность административного аппарата, обеспечить возвращение к строгому порядку, восстановить попранные революцией легитимность за­конов, создать условия для роста благосостояния и даль­нейшего поступательного развития населяющих Россию народов[xlv]. Еще в декабре 1905 г. в обращении только что созданного СРН утверждалось: «Единство и нераздель­ность Российской империи и незыблемость основных на­чал русской государственности ... может дать безусловные гарантии прочного правового порядка в таком разнопле­менном государстве, как Россия»[xlvi].

Желая остудить головы сепаратистски настроенным инородческим элитам, черносотенцы предупреждали, что полная или частичная реализация их планов по раз­рушению Российской империи неизбежно выльется в царство анархии и взаимного истребления, приведет к культурному, хозяйственному и политическими регрессу и созданию «государств в государстве». Истинный ино­родческий патриотизм, по мнению черной сотни, должен проявляться не в попытках отделиться и отвоевать кусо­чек автономии, а в единении с Россией, укреплении внутриимперских экономических связей в целях извлечения конкретной выгоды для самих инородцев. Полякам со­ветовали: «Развивайтесь и богатейте под сенью братского народа, но не стройте карточного домика польской авто­номии. Будьте русскими людьми, и тогда ни польский го­вор, ни католическая религия не будут пропастью лежать между русским и поляком»[xlvii]. Общее экономическое пространство, лишенное границ и таможен, с единым законодательством могли бы стать хорошей основой для роста народного хозяйства, торговли и благополучия на­селяющих империю народов. Сепаратисты, ратовавшие за отделение от России, шли в разрез с собственными на­циональными интересами: «С народом, любящим свою родную землю и дорожащим ее благополучием, сгово­риться легко уже потому, что он поймет, что ему выгодно не ссориться с нами»[xlviii].

В официальных документах правомонархических ор­ганизаций утверждалось, что существование империи выгодно с политической, экономической и оборонной точек зрения, так как траты подданного на финансовое обеспечение функций государства обходятся дешевле. Утверждалось, что если маленькие страны вынуждены не­сти огромные расходы на содержание госаппарата, то всем губерниям России выгоднее иметь одно правительство, дипломатию, армию и т. д. Империя обходилась дешев­ле. «Нет необходимости разбиваться на части, как разбита земельно и народно маленькая Европа», — говорилось в «Своде основных понятий и положений русских монархи­стов», принятом в мае 1912 г. IV съездом СРН и V Съездом русских людей[xlix].

Федерализация представлялась нецелесообразной в связи с повышением экономического бремени на корен­ной русский центр, который сам нуждался в финансовых средствах для развития. Крайне правая пресса предупреж­дала, что автономии будут выкачивать из коренной Руси ресурсы, в то время как державный народ вынужден будет за свой счет обеспечивать безопасность страны от внешних врагов и служить источником доходов для национальных элит[l]. Указывалось, что пользовавшаяся неоправданны­ми привилегиями Финляндия за время нахождения в со­ставе империи «разжирела и отъелась на русских деньгах, за счет русской крови, русского пота». На требование де­путатов II Государственной Думы от польского коло пре­доставить польскому краю право распоряжаться собствен­ными денежными средствами министр финансов ответил, что привисленский край «поглощает больше средств, чем приносит дохода»[li].

Невозможность изменения имперского национально-государственного устройства страны на страницах правомонархических документов объяснялась также сложным геополитическим положением. Ослабление центральной власти и перенос значительной части полномочий на автономные окраины могли привести к усилению в ре­гиональных и мировых масштабах влияния враждебных России государств (Германии, Австро-Венгрии, Турции и др.), которые воспользовались бы выпавшим шансом ис­пользовать получившие свободу рук территориальные но­вообразования в своих военно-политических играх. Авто­номия прибалтийских губерний значительно усилила бы Германию на северо-западе, так как остзейские бароны несомненно пожелали бы присоединиться к «общему фатерлянду»[lii]. Обретшая независимость Финляндия попала бы под влияние Швеции[liii]. Самостоятельная Армения не просуществовала бы «долее дня провозглашения этой са­мостоятельности, не сделавшись добычей соседей в тот же день»[liv].

В случае отпадения от Российской империи Польша неизбежно была бы поглощена Австро-Венгрией или Гер­манией. Ставшую немецкой колонией Польшу ожидала бы судьба Моравии и Чехии, подвергавшихся планомер­ному онемечиванию. Перенесение границ немецких го­сударств за счет польских территорий на восток привело бы к усилению их военно-стратегического положения на­кануне прогнозируемой мировой войны. По мнению чер­носотенцев, здравый подход к проблеме автономии про­являли прибалтийские низы, отказавшие своим верхам в поддержке сепаратистских требований, понимая, что в случае независимости они сделаются легкой добычей Германии[lv]. Указывалось, что игры в федерализм могли позволить себе страны в условиях абсолютной безопасно­сти государства. Например, окруженные двумя океанами Соединенные Штаты Америки, имевшие естественные препятствия от враждебных поползновений.

Правомонархисты утверждали, что путь автономии мог привести к распаду империи, подрыву силы и престижа России и созданию на окраинах государств, которые будут представлять «злейших и более опасных ...врагов, чем лю­бые азиаты»[lvi]. Черносотенная пресса указывала, что при получении окраинами послаблений от центральной вла­сти у национальных элит неизбежно возникнет желание отомстить за многовековое унижение. В частности, газета «Русское знамя» писала, что Россия «не найдет верного и надежного союзника в самостоятельной Польше, наобо­рот, новое государство останется верным своей антирус­ской позиции»[lvii]. Соседство двух держав, не отделенных естественными границами, приведет к кровавым военным столкновениям, которые закончатся поражением Польши и восстановлением ее положения в качестве российской провинции.

Недопустимость федерализации и автономизации Российской империи с последующим ее распадом обо­сновывалась черносотенцами неизбежными кровавыми конфликтами, которые вспыхнут между новыми госу­дарственными образованиями. Если в борьбе с русским империализмом инородцы проявляли склонность к объ­единению, то при предоставлении окраинам большей свободы неизбежно произойдет размежевание. «Россия представляет конгломерат целой массы отдельных народностей, почти ничего общего не имеющих, стоящих на различных ступенях культуры и преследующих далеко не одинаковые интересы», — предупреждало «Русское зна­мя» в июле 1907 г.[lviii]Попытки более сильных инородцев покорить слабых приведут к вооруженному сопротивле­нию со стороны последних, а следовательно, анархии, распрям, войнам и самоистреблению народов. В феврале 1911 г. «Русское знамя», писало, что интересы прожива­ющих в России народов «непримиримы, так как каждая народность желает господствовать»[lix].

Крайне правая печать язвила, что если бы все террито­риальные вожделения сепаратистов сложить вместе, то для их удовлетворения не хватило бы и двух Российских импе­рий: «Уверенность в осуществлении автономной Армении до Ростова-на-Дону укоренилась в головах армян столь же твердо, как всосалась в плоть и кровь поляков твердая уверенность в воссоздании Польши "от моря до моря"[lx]. На правильность таких оценок указывал и опыт существо­вания Польши как самостоятельного государства, кото­рая на протяжении веков осуществляла захваты и грабеж окружающих территорий[lxi]. Черносотенная пресса напо­минала, что для покоренных народов поляки являлись бо­лее жесткими завоевателями, чем русские. Даже в случае распада Российской империи перспективы Польши будут безрадостными: на западе польские амбиции столкнутся с Германией, которая «никогда не поступится своими поль­скими провинциями», на юге и западе — с сопротивлени­ем православного населения Белоруссии и Украины, не желавших возвращаться в зависимое положение[lxii].

По прогнозам крайне правых идеологов, получившие самостоятельность окраины подвергнутся постепенному экономическому и культурному поглощению более силь­ными соседями. Подтверждение возможного развития событий в данном направлении черносотенцы находили в современной им России. Попытки вовлечения в орби­ту своего влияния и подчинения более слабых народов проявлялись как раз со стороны имевших определенную самостоятельность инородческих окраин. В частности, Финляндии — на Карелию, а Польши — на белорусские и украинские территории[lxiii]. При расширении самостоя­тельного статуса финской и польской окраин их полити­ческое, религиозное, культурное и экономическое подчи­нение соседних областей значительно бы усилилось.

Данный процесс привел бы к потере находившихся на более низкой ступени социального и экономического развития инородцами своей национальной идентичности. В качестве примера крайне правая пресса приводила оне­мечивание и окатоличивание славянских племен, ранее проживавших на побережье Балтийского моря (вплоть до Дании и Голландии). В своих исторических изысканиях крайне правые публицисты приходили к парадоксальному выводу о том, что немцы и есть славяне: «Ганновер, Сак­сония, Пруссия, Мекленбург, Шверин, Ольденбург — все это онемеченные славяне, утратившие свой язык»; «они (М. Р. — немцы) расселились на славянской земле и пре­вратили северных славян в немцев»[lxiv].

Доказывая тезис о неизбежности поглощения силь­ными нациями слабых этносов, черносотенцы выдвину­ли идею об «искусственных» народах, целенаправленно селекционировавшихся для реализации геополитических задач. В частности, прибалтийские народы, по утвержде­нию черносотенной прессы, имели славянское происхож­дение и были насильно превращены немецкими и поль­ско-католическими культурегерами в литовцев, латышей и эстонцев[lxv]. Привитие принадлежности к новому этносу сопровождалось уничтожением славянской памяти, за­меной языка, религиозных верований и культуры. Газета «Русское знамя» писала: «… немцы показали себя: старославян вендов произвели в латышей-литовцев, составили им азбуку с немецкими буквами и начали разрабатывать и обрабатывать какую-то особую литовскую разновидность, которая живет не только в Лифляндии, Курляндии, но и в Витебской губернии...» Цель деятельности немецких про­светителей была черносотенцам понятна: «… убить сла­вянское самосознание и возродить какое-то латышское, чуждое и враждебное всему русскому» для дальнейшего присоединения этих земель к Германии. Указывалось, что подобную методику немцы практиковали и в других реги­онах Европы. «Создав в России "латышей" и "украинцев", немцы на балканском полуострове создают "албанцев" из сербов и греков», — писала черносотенная пресса[lxvi].

Показательно, что появление «мазепинского» движе­ния, целью которого являлось отчуждение украинцев от русских, также рассматривалось черносотенцами как по­пытка Австрии и Германии создать новый «искусствен­ный» украинский народ для ослабления восточного со­перника и утверждения своего господства в Малороссии и Новороссии[lxvii]. Бурное развитие в начале XX в. украин­ской культуры и, в частности, языка рассматривалось как результат кропотливой работы немецких культурегеров, о чем со страниц черносотенной прессы звучали следующие заявления: «Австрийцы, как известно, создали особый "украинский" язык из смеси слов латинских, немецких, польских с малорусскими окончаниями и при помощи де­нег, угроз, подкупов и наград ввели не только в Галиции, Подолии, но и в Юго-Западной Руси, где в Киеве много лет украинофильствующие люди управляли разными за­ведениями и учреждениями»[lxviii]. В связи с тем, что черно­сотенцы расширительно трактовали термин «русский народ», включая в его состав украинцев и белорусов, это давало им основание квалифицировать украинофильство («мазепинство») как национально-государственную «из­мену», ставившую цель подчинить Украину Австро-Вен­грии в обмен на автономию.

Крайне правые утверждали, что защита интересов рус­ского населения и обеспечение первенства русского на­рода в «инородческих землях» могли быть осуществлены только в рамках «единой и неделимой» империи. Федера­лизация была чревата неизбежным ущемлением прав рус­ского населения на окраинах, так как неизбежно привела бы к повышению правового статуса инородцев и экономи­ческой дискриминации русского населения. Черносотен­цы ссылались на примеры имевших особый статус самоу­правления в рамках империи Финляндии и Польши, где славянское население (украинцы и белорусы) находилось в неравном экономическом и политическом положении. Предсказывалось, что закабаление инородцами русских не будет сдерживаться общероссийскими законами и при­обретет хищнический характер. В частности, требование автономии Польши черносотенцами интерпретировалось как желание польских панов вернуть утраченное право грабить православное население западных губерний: «…покоренные нами поляки не только посягают на нашу православную веру, но хотят отобрать завоеванные земли, облитые родной кровью веками победоносного русского воинства»[lxix].

Автономия таила и другую опасность — рост ненависти к метрополии и русскому народу, попытки политическими средствами выказать месть за былое национальное униже­ние. На заседании Монархического съезда, состоявшего­ся в сентябре 1909 г. в Москве, рисовались неприглядные перспективы: «В руках небольшой кучки поляков будет не только материальная сила и распоряжение экономическою жизнью русского населения, но и все культурные силы — школы и народное образование. Скажите сами: что при­дется нам делать тогда?»[lxx]Черносотенцы не исключали и массовых убийств русского населения. На автономных окраинах возможности центральной власти по отстаива­нию интересов народа-хозяина были бы ограничены. Это противоречило основной функции государства, задача ко­торого, по мысли крайне правых, должна была состоять в том, чтобы «самоуправление нигде не клонилось к ущербурусских народных интересов — религиозных, умственных, хозяйственных, правовых и политических»[lxxi].

Черносотенцы апеллировали к памяти жертв, прине­сенных русским народом в лице лучших его представите­лей в процессе создания Российской империи: «Огромное Русское государство создалось в течение многих веков кровью, потом, страданиями и лишениями, умом и серд­цем русского народа, неутомимого в труде и созидательной работе, любвеобильного и снисходительного к друзьям и врагам. Это — неопровержимая, никогда непоколебимая истина»[lxxii]. Требования либеральных и революционных партий о федерализации и автономизации России вос­принимались черной сотней как предательство памяти русских воинов, отдавших жизни в процессе «собирания земель». Именно поэтому в программе СРН на выборах во IIГосударственную Думу требовалось, чтобы «завоеван­ные кровью предков земли навсегда оставались неотъем­лемой частью Русского государства»[lxxiii].

Целостность государства рассматривалась крайне пра­выми как идея, способная объединить различные груп­пы населения в борьбе за сохранение территориального наследия и традиций страны. Второй пункт программы и устава Союза Михаила Архангела гласил: «Сила Роди­ны кроется в сохранении неделимой целости государства Российского… а также в братской поддержке русскими всех сословий и состояний, друг друга, везде и всюду, как в духовном, так и в материальном отношениях»[lxxiv]. Под­черкивалось, что забота о единстве страны является делом всех государственных и общественных структур, всех сло­ев и классов российского общества. Особую надежду они возлагали на депутатов Государственной Думы, которым наказывали, чтобы «выборные в Государственную Думу… заботились о целости и неделимости России». Исходя из вышеизложенных соображений, черносотенцы отверга­ли даже возможность обсуждения вопросов, связанных с пересмотром государственных границ империи. Любой отход от данного положения рассматривался как идеоло­гический подрыв.

Таким образом, после подавления первой российской революции пристальное внимание черной сотни к вопросу сохранения Российской империи было связано с деструк­тивной деятельностью оппозиции и части национальных меньшинств, создававших угрозы существования единого многонационального государства. Исходя из необходи­мости сохранения единства страны, они стремились во что бы то ни стало сохранить унитарное государственное устройство империи и не допустить ее федерализации в какой-либо форме. Для крайне правых союзов понятия «самодержавная Россия» и «единая империя» были нераз­дельны, так как обеспечивали выживаемость русского на­рода и его базовых ценностей. Сохранение неограничен­ной монархии обосновывалось необходимостью защиты внешних рубежей страны, обеспечения внутренней безо­пасности, развития экономических связей, восстановле­ния строгой законности и порядка[lxxv].