§ 3. Первенство русского народа как защита национально-государственных устоев

Исходившие со стороны космополитической бюро­кратии, либерального и революционного лагерей, а также сепаратистски настроенных национальных меньшинств угрозы первенству РПЦ, самодержавным устоям и целост­ности империи вызвали ответную реакцию консерватив­ного лагеря. Дисбаланс между ролью русского народа как станового хребта империи и его реальным положением, проявлявшимся в отсутствии видимых преимуществ по сравнению с жителями национальных окраин (преждевсего Финляндии), давало черносотенцам основание го­ворить об отсутствии в стране «инородческого» вопроса и наличии русского, вызванного «антинациональной» по­литикой «космополитической» бюрократии[i]и усилени­ем национализма народов Российской империи, приняв­шего в ряде регионов (Польша, Кавказ) сепаратистский и воинственно русофобский характер[ii].

Сотням разновекторных программ реформирования страны была противопоставлена концепция практической реализации первенства русского народа, под которым в правомонархической трактовке понимались законодатель­но закрепленные приоритетные права носителей право­славно-монархических убеждений в религиозной, поли­тической, социальной, хозяйственной и военной сферах[iii]. Кратко определение первенства русского народа было дано в утвержденной в апреле 1906 г. программе Союза русских рабочих людей: «Она (русская народность. — М. Р.) одна должна обладать всею полнотою прав государственных и гражданских; вера ее — господствующая, ее голос в госу­дарственном строении — решающий, ее общий язык — го­сподствующий и обязательный во всех концах державы Российской»[iv].

Проблема восстановления приоритетного статуса рус­ского народа в империи и возвращение носителям русских базовых ценностей стратегических позиций в государстве обуславливались присущей консерватизму функцией за­щиты национальной традиции. Именно в сохранении и всемерном развитии первенства русского народа как государствообразующего этноса — носителя базовых цен­ностей русской цивилизации черносотенцы видели залог крепости государства и империи. В концентрированном виде это положение было зафиксировано в уставе Союза Михаила Архангела: «Русскому народу как основной еди­нице, сгруппировавшей около себя покоренных русскиморужием и добровольно присоединившихся под защиту его разных инородцев, принадлежит по праву первенству­ющее, господствующее значение во всей государственной жизни, а тем более в совершающихся государственных со­зидательных преобразованиях»[v].

При подходе к проблематике русского народа черно­сотенцы исходили из базовых консервативных посту­латов, утверждавших естественную иерархию народов в зависимости от их вклада в дело общегосударственного строительства. Первенство над более малочисленными и слабыми народами исходило из тезиса, что никакая из на­селяющих империю народностей не могла претендовать на выполнение функции структурообразующего наро­да. При всем многообразии населявших Россию народов только русские могли занимать исключительное положе­ние как создатели государства и строители империи. Все остальные народы могли пользоваться общими правами, но до тех пор, пока это не задевало общегосударственных интересов[vi].

Идея первенства русского народа, базировавшаяся на признании за ним особой миссии как государственно-об­разующего компонента Российской империи, доказыва­лась следующей системой аргументации.

Во-первых, черносотенцы выдвинули тезис о державности русского народа, обуславливавшейся наличием особых качеств, позволявших ему стать становым хребтом государства[vii]. К ним, в частности, относились интегративные способности русских, наличие у них особых психоло­гическими черт: благодушия, доверчивости, гостеприим­ства, милосердия, миролюбивости, самопожертвования, уживчивости, сострадания, терпимости, обусловленных религиозностью и идеализмом воззрений[viii].

Во-вторых, исторической ролью русского народа в создании государства, собирании земель и защите их от внешних противников[ix]. В черносотенных документах роль русского народа в создании государства и империи подчеркивалась различными терминами: «устроитель», «создатель», «созидатель», «строитель».

В-третьих, мессианизмом русского народа, который, по мнению правомонархистов, как носитель истинной веры («народ-богоносец» в терминологии Ф. М. Достоев­ского) должен был привить духовно и культурно отсталым инородцам и отказавшимся от христианских принципов народам Запада истинные ценности православия, духов­ности и христианского братства[x].

В-четвертых, необходимостью обеспечения стабиль­ности в Российской империи, ответственность за кото­рую был способен взять только русский народ, который в огромном межнациональном государстве мог преодолеть центростремительные тенденции и объединить все «насе­ление царства Русского под единым скипетром и державою»[xi].

Черносотенцы не ограничивались громкими лозунга­ми о первенствующей роли русских как носителей уни­кальных державных качеств. Реализация первенствующих прав рассматривалась как общегосударственная задача[xii], которая должна была проходить на законодательно закре­пленной основе[xiii]. Черносотенцы постоянно подчеркива­ли, что в условиях бессилия власти главную роль в нацио­нальной консолидации должен был сыграть сам русский народ. Первым шагом в данной связи представлялось не­обходимым четкое осознание массами своих националь­ных интересов в деле защиты «достояния государства Рос­сийского», а также «разграничении интересов русских и инородцев»[xiv].

Показательно, что адресатом большинства листовок и прокламаций являлись именно «русские люди», а не став­шие впоследствии популярными обращения «российскийнарод», «россияне» и т. д. Призывая русский народ к по­литической активности, черносотенцы проявляли извест­ную смелость, так как бросали вызов административно­му аппарату, на протяжении веков подавлявшему любую инициативу «снизу» и державшему подданных в плотных бюрократических тисках.

Анализ программных установок правомонархических организаций показывает, что к предлагаемым мерам вос­становления первенствующего статуса русского народа относились: политико-государственная русификация, первенство русского языка, ограничение влияния наци­ональных меньшинств на выработку политических реше­ний в органах исполнительной и законодательной власти, ограничение самоуправления окраин, ликвидация приви­легированного статуса Финляндии и Польши и т. д. Впер­вые указанные меры продекларировал состоявшийся в феврале 1906 г. в Санкт-Петербурге I Всероссийский съезд Русского собрания[xv], более развернуто данные принципы сформулировал состоявшийся в апреле—мае 1907 г. в Мо­скве IV Всероссийский съезд Объединенного русского на­рода[xvi]. Рассмотрим их подробнее.

Важной мерой реализации первенства русского наро­да и противодействия инородческому сепаратизму долж­на была стать политико-государственная русификация национальных меньшинств. Правильному пониманию характера русификаторской политики крайне правых по­может обращение к базисным истокам черносотенной идеологии. Возникнув как консервативное движение, черная сотня противодействовала разрушению сложив­шейся политической и социальной структуры традици­онного общества. Проявившийся в революционные годы инородческий национализм, обосновывавший право на­циональных меньшинств на независимое существование и служивший идеологической основой сепаратизма, пред­ставлял угрозу целостности империи. Тренд на изоляцио­низм и дистанцированность народов друг от друга в корне противоречил идее русского консерватизма об «объедине­нии всего населения царства Русского под единым скипе­тром и державою»[xvii].

Специфика подходов крайне правых к проблеме при­общения инородцев к русскому культурно-историческому сообществу ограничивалась рамками политико-государ­ственной формы русификации, целью которой являлось признание национальными меньшинствами приоритета базовых ценностей русской цивилизации (православие, самодержавие, народность) в качестве общегосударствен­ных и слияние их национальных интересов с приорите­тами Российского государства. Разъясняя смысл русифи­кации, в мае 1909 г. газета «Русское знамя» отмечала, что под ней надо понимать объединение «различающихся по языку и обычаям российских граждан в одно целое», соз­дание общероссийской гражданственности на базе объ­единения инородных граждан с господствующей народностью[xviii]. Через два года газета уточнила, что в результате русификации инородцы должны были признавать своим отечеством единую Россию, а не малую родину, имею­щую обособленные интересы[xix]. Здесь черносотенцы про­тивопоставляли классическому национализму, под коим понимали верность только своему народу, свой патри­отизм — преданность общему Отечеству[xx].

Отличительной чертой черносотенного толкования русификации являлось сохранение инородцами соб­ственной культурно-бытовой самобытности. Реализуя политическую русификацию, черносотенцы не ставили цели сознательного насаждения культурных и бытовых свойств державной нации. Ю. И. Кирьянов подчеркивал, что СРН не желал нарушать самобытность населяющих Российскую империю нерусских народностей и оставлялнеприкосновенными их веру, язык, быт, благосостояние и землю, а также признавал особую общность для народ­ностей, живущих на окраинах и имеющих там свою корен­ную и определенную племенную оседлость[xxi]. Наконец, Союз русского народа заявлял, что все нерусские народ­ности, имеющие исконную племенную оседлость в корен­ной России и живущие извечно среди русского народа, он признает равными себе, своими верными и добрыми со­седями, друзьями, сородичами, причем из иноверцев вы­ражал свое благорасположение мусульманам.

В связи с тем, что правомонархическая идеология носила охранительный и оборонительный характер, под русификацией нельзя понимать ассимиляцию инород­цев из-за возможного возникновения обратного влия­ния — ассимилируемых на ассимилирующих. Черносо­тенная пресса неоднократно писала о том, что полная культурно-бытовая русификация нецелесообразна в связи с угрозой перерождения исконно русских духов­ных начал[xxii]. С точки зрения консервативного подхо­да к определению понятия «истинно русский человек», под которым понимался православный монархист, не­обходимости в кровном всесмешении не было. Выра­жение «обрусить инородцев» означало не ассимиляцию их русскими, а превращение их в истинных защитников российского политического строя[xxiii]. С учетом того, что основные принципы правомонархической русификатор­ской политики формировались в условиях борьбы с рево­люционной и сепаратистской деятельностью националь­ных меньшинств, именно поэтому основным объектом идеологического влияния должны были стать недруже­ственные инородцы. Русификация рассматривалась не как право сильного народа ассимилировать покоренные народы, но как выполнение цивилизаторской миссии и возложенной свыше исторической обязанности[xxiv].

Реализация программы по приобщению националь­ных меньшинств к российской государственности должна была осуществляться посредством мер законодательного регулирования. Указывалось, что при проведении русифи­кации недопустимы либерализм и попустительство ино­родцам, воспринимавшиеся последними как слабость, что неизбежно заканчивалось мятежами и восстаниями про­тив центральной власти. В частности, критиковавшиеся крайне правыми поблажки Александра Iполякам в праве преподавать в школах и училищах на родном языке при­вели к росту национализма среди учащихся. Открытые в начале XIX в. Виленский университет и Кременецкий ли­цей стали рассадниками тайных патриотических обществ, инспирировавших антирусские настроения и вылившихся в открытую поддержку польской элитой похода Наполео­на в Россию[xxv].

Учет прежних ошибок и опора на опыт предков должны были стать залогом успеха в осуществлении русификатор­ской политики в будущем, эталонным проводником кото­рой для черносотенцев стал Николай I. В годы правления этого царя в Царстве Польском было внедрено имперское законодательство, русскому языку присвоен статус госу­дарственного с обязательным преподаванием в школах, польские и литовские вооруженные силы заменены рус­скими, униаты возвращены в лоно РПЦ, что уменьшило влияние и «интригу» католичества. Результатом реализа­ции данного комплекса мер стал отказ поляков от мятежей в период венгерских событий 1848—1849 гг. и Крымской войны. Масштаб и твердость политики Николая Iнашли полное одобрение черносотенцев. «Для окончательного решения польского вопроса надлежало реанимировать политику Николая I,доверив ее исполнение надежным и решительным деятелям», — писало в январе 1907 г. «Рус­ское знамя»[xxvi].

Положительно оценивались крайне правыми идеоло­гами и русификаторские усилия правительства Александ­ра II, которое предприняло попытки подрыва организаци­онных структур РКЦ посредством уничтожения Минской епархии РКЦ и унии в Холмщине, введения преподавания на русском языке Закона Божьего во всех католических учебных заведениях Виленского учебного округа. Но и эти меры казались черносотенцам половинчатыми. «Если бы правительство средством обрусения польского края дога­далось бы ввести еще население в Польше на конфиско­ванных землях не помещиков русских, а приобретение на льготных условиях земель не для частного владения, но главнейшим образом для русских крестьян и притом об­щинами, то дело обрусения в течение 40 минувших лет за­вершилось бы полным успехом и польский край с корен­ною Русью слился бы самым тесным образом», — писала крайне правая пресса[xxvii].

Другим положительным примером русификаторской политики для черносотенцев стал Александр III, ведший борьбу с ополячиванием православного населения запад­ных губерний на всех направлениях: «...Катехизис, мо­литвенники и богослужебные книги были переведены на русский язык и введены в употребление. Систематическое проведение этих мер грозило свести на нет польскую ин­тригу в лице ее козыря — католицизма, который этим со­вершенно обезвреживался и из орудия борьбы переходил в обыкновенную религию, способную более или менее удач­но направлять своих адептов на путь спасения»[xxviii]. Весьма важным для крайне правых было наличие конкретных результатов русификаторской политики царя-миротвор­ца. Посетивший Варшаву черносотенец писал в «Русское знамя»: «Недавно мне пришлось быть в Варшаве, и я пря­мо был поражен ее обрусением. Достаточно сказать, что за две недели моего там пребывания я не встретил случая, чтобы мне где-либо не ответили по-русски, чтобы со мной где-либо были невежливы... и заметьте, что в острое время обсуждения Холмского вопроса! На улицах Варшавы вы теперь слышите всюду разговор на русском языке, столько же сколько и на польском. И это свершилось за эти десять лет как-то совершенно незаметно ни для поляков, ни для русских: русская могучая волна захватила польскую, и по­следняя должна в ней волей-неволей раствориться»[xxix].

Наличие положительных результатов заставляло край­не правых требовать от правительства Столыпина воз­рождения русификаторской политики, похороненной с кончиной Александра III,в частности, «признать непре­ложно обязательным повсеместное осуществление того, чтобы русский язык был языком власти, администрации, общественных учреждений, войска, суда и государствен­ной школы, как низшей, так средней и высшей, будучи в них обязательным предметом изучения и языком преподавания»[xxx].

Какими же методами предполагалось осуществить по­литическую русификацию инородческого населения?

В расширенном виде методы русификации разработал состоявшийся в апреле—мае 1907 г. в Москве IV Всерос­сийский съезд объединенного русского народа, к кото­рым отнес следующие. Во-первых, предоставление ком­фортных условий для миссионерской деятельности РПЦ: «Православная церковь, как господствующая в Россий­ской империи, должна иметь на окраинах соответствен­ное внешнее выражение, не говоря уже, разумеется, о бес­препятственном или отнюдь не умалительном, в чем бы то ни было, проявлении ее внутренней жизни, при соот­ветственном развитии оной». Во-вторых, внедрение сре­ди инородцев русского образования: «Правительственная школа, являясь могучим фактором объединения окраин с Центром России, должна ставить основною целью своей деятельности, кроме общеобразовательных задач, также и укрепление в сознании учащихся мысли о том, что они, прежде всего, подданные Русского государства и лишь за­тем уже финляндцы, латыши, поляки, армяне, литовцы и др., — а равно и заботиться о водворении среди инородцев правильных взглядов на русскую жизнь, правды о русском народе, его прошлом и настоящем…». В-третьих, распро­странение русского языка (при сохранении самобытного): «Государственным языком должен быть на окраинах один только русский язык как язык власти, администрации, войска, суда и школы, причем областью местных языков может быть лишь семья, литература, церковь»[xxxi].

Требование законодательной легализации и повсе­местного распространения на окраинах русского языка входило в программы всех крупных крайне правых ор­ганизаций. Еще на заре создания черносотенного дви­жения в ноябре 1905 г. Русское Собрание в обращении к населению родило формулу, которая была заимствована другими крайне правыми союзами: «Русский язык есть государственный язык, и все правительственные учреж­дения, пользуясь исключительно этим языком, неуклон­но и настойчиво стремятся к поддержанию его единства и обязательности во всех частях и отраслях государственной жизни»[xxxii]. Данное положение в неизменном виде было представлено в программных документах СРН, Союза русских людей[xxxiii], Русского народного союза имени Миха­ила Архангела[xxxiv]и других.

Понимая значение для государства единого средства общения, черносотенцы выдвинули тезис о необходимости реализации абсолютного доминирования русского языка на территории всей Российской империи как инструмен­та по распространению православной духовности и куль­туры. В резолюции состоявшегося в Санкт-Петербурге в феврале 1906 г. Всероссийского съезда Русского собрания утверждалось, что существенными условиями теснейшего единения окраин с Центром является «отведение русско­му языку подобающего ему, как государственному языку, значения»[xxxv]. Программа СМА безапелляционно заявляла: «Русский язык есть господствующий язык во всех пределах неделимой Российской империи»[xxxvi]. Этой формулиров­ке вторили СРН и Партия правового порядка, заявившие в обращение к избирателям в начале 1907 г.: «Мы будем стремиться, чтобы государственным языком был призна­ваем во всех владениях русского царя русский язык»[xxxvii]. В постановлениях IIВсероссийского съезда Русских лю­дей утверждалась необходимость использования русского языка как языка власти, администрации, общественных учреждений, войска, суда и государственной школы, как низшей, так средней и высшей, будучи в них обязательным предметом изучения и языком преподавания[xxxviii].

Употребление местных языков и наречий в государ­ственных и общественных установлениях должно было определяться особыми законами. Черносотенцы стара­лись не перегибать палку. Они допускали использование национальных языков в «домашнем и вообще частном быту», считая неприемлемым для государства вмеши­ваться в эту сферу из-за возможного роста недовольства. Равным образом признавалось допустимым издание на национальных языках книг, газет и журналов частного ха­рактера, не направленных против базовых русских ценно­стей (православие, самодержавие, народность). «...Облас­тью местных языков может быть лишь семья, литература, церковь», — заявлялось в постановлениях состоявшегося в апреле—мае 1907 г. в Москве IVСъезда объединенного русского народа[xxxix].

Жесткость подходов проявлялась только в отношении украинского языка, который черносотенцы рассматри­вали как местный диалект русского[xl]. Тезис о выработке геополитическими гигантами (Австро-Венгрия, Герма­ния) особого языка для украинцев рассматривался через призму сепаратизма[xli], угроза которого рождала специ­фическую систему мер противодействия. Состоявшееся в ноябре 1915 г. совещание уполномоченных правых орга­низаций и правых деятелей в Нижнем Новгороде заявляло о необходимости жестких мер в отношении «украинской литературы, украинских книжных магазинов (книгарен)», а также учреждений, поддерживающих культурно-нацио­нальное самоопределение украинцев[xlii]. К властям звучали призывы к изгнанию из средних и высших школ препода­вателей, использовавших в учебном процессе украинский язык как «насадителей мазепинства». Резкой критике под­вергались и русские оппозиционные партии, вошедшие в Прогрессивный блок и требовавшие «восстановления малорусской печати»[xliii].

Первенствующий статус русского языка, по утвержде­ниям программных документов крайне правых, предпола­галось обеспечить исключительно правовыми методами. В дискуссиях с политическими оппонентами, обвиняв­шими их в игнорировании интересов национальных мень­шинств, черносотенные публицисты ссылались на опыт демократических стран — Франции и США, где при оби­лии используемых населением языков и диалектов весьма четко и конкретно была решена задача единого средства общения. Черносотенцы предлагали законодательными мерами создать такие условия, когда знание русского язы­ка «было бы неизбежно необходимо». В частности, в мае 1907 г. газета «Русское знамя» требовала принять закон, согласно которому всю полноту гражданских прав могли приобретать лица, в совершенстве владеющие русским языком[xliv]. Этому должно было способствовать закрытие доступа инородческим языкам в государственные и обще­ственные учреждения (земские и городские самоуправле­ния, суды, школы, где «везде и всюду должен царить толь­ко общегосударственный язык»)[xlv].

С одной стороны, указывалось, что правовая основа, пускай и условная, для реализации первенства русского языка уже существовала и необходимо лишь четкое ис­полнение уже имеющихся законов. В частности, ст. 3-я Основных законов Российской империи гласила: «Рус­ский язык есть язык государственный и обязателен в ар­мии, во флоте и во всех государственных и общественных установлениях»[xlvi].

С другой — наличием в указанной статье положения о том, что употребление местных языков в государствен­ных и общественных установлениях определяется «общи­ми законами» нивелировался смысл первой части, давая национальным меньшинствам надежду на в перспективе равный статус их языков с русским. Двоякость трактовки 3-й статьи Основных законов Российской империи воз­буждала активность инородцев в предъявлении претензий по легализации своих языков. Революция актуализиро­вала эту проблему. Требования поляков по расширению применения польского языка наряду с «насильственным окатоличиванием и ополячиванием» православного на­селения западных губерний сопровождались эпатажными выпадами финнов, проводивших в присутствии высокой российской правительственной делегации работу сейма в Гельсингфорсе на финском и шведском языках[xlvii].

Безучастие Центра к «бесцеремонным» притязаниям поляков и финнов давало сигнал остальным националь­ным меньшинствам начать давление на власть. Если до первой российской революции инородцы (за исключени­ем поляков и финнов) не настаивали на придании особо­го статуса родным языкам, уступая русскому место обще­государственного, то теперь «даже чуваши, не имеющие почти вовсе истории, и те потребовали признания языкасвоего в государственных учреждениях, преподавания в школах на родном языке, выдачи бумаг на чувашском языке и проч.», — писала в марте 1907 г. черносотенная пресса[xlviii]. И после окончания революции с окраин импе­рии сыпались требования применения «бесчисленного множества инородческих языков во всех общественных и даже государственных учреждениях — школах, на суде, на железных дорогах и т. д.»[xlix].

Основания для беспокойства по поводу попираемого статуса русского языка как государственного у черносо­тенцев были. С одной стороны, сказывались неудачи руси­фикаторской политики в некоторых национальных окра­инах, причиной чему было отсутствие твердой позиции по ее реализации со стороны русских чиновников. Послед­ние, по мнению черносотенцев, из-за желания прослыть либеральными изучали местные наречия, в результате чего убедили «туземцев» в необязательности знать русский. Крайне правые констатировали: «В Средней Азии… за 50 лет нашего владычества огромное большинство тузем­ного населения не имеет и отдаленного понятия о русском языке, но зато все старые туркестанцы и множество новых из господ чиновников прекрасно лопочут на киргизском, сартском и иных среднеазиатских диалектах.»[l]

С другой стороны, под влиянием национально-осво­бодительной борьбы в желании умиротворить инородцев именно административный аппарат становился основным препятствием к реализации статуса русского языка как государственного. Крайне правые подвергли резкой кри­тике инициативу русского наместника на Кавказе графа Воронцова-Дашкова, лоббировавшего обучение в низших и средних учебных заведениях не только на русском язы­ке, но и на туземных. «На Кавказе может возникнуть такая же ситуация, как и в Польше, где потомки завоевателей вместо русификации подвергаются ополячиваю», — пред­упреждала черносотенная пресса[li].

Твердость позиции против придания официального статуса инородческим языкам обуславливалась возмож­ными негативными последствиями. Официальный орган СРН газета «Русское знамя» в феврале 1907 г. заявляла: «Если же инородцам будут дарованы дальнейшие льготы и расширено употребление местных языков в ущерб прави­тельственному, то это поведет сначала к автономии, потом и к полному отделению от России...»[lii]Наоборот, прогно­зировалось, что повышение статуса русского языка как го­сударственного и его всемерное распространение создаст условия для сближения народов, развития хозяйственных связей, улучшения благосостояния народа, а следователь­но сохранения уникальной Российской империи. Крайне правые указывали, что, зная русский язык, «самоед и гру­зин могли вести свободно торговые сношения между со­бой на протяжении 6 тыс. верст»[liii].

Русский язык рассматривался как инструмент объеди­нительной политики окраин и Центра, создававший про­слойку тяготевших к России образованных людей[liv]. В свя­зи с этим предлагалось вернуться к плодотворному опыту русификаторской политики Александра III: «Еще в на­чале девятидесятых годов (XIX в. — М.Р.) даже в сельских управлениях русским чиновникам нельзя было обойтись без переводчика, ныне же в самом глухом уголке Мингрелии или Гурии всегда найдутся молодые люди, с которыми можно поговорить по-русски»[lv].

Требование господства русского языка объяснялось и необходимостью выполнения Россией ее культурно-цивилизационной миссии, которая могла быть подорва­на уравнением инородческих языков с русским: «Тысячу лет крепла Россия при сознании, что ее задача научить одному языку и установить однообразное управление по огромному пространству Европы и Азии»[lvi]. Особо широ­кое распространение русский язык получил среди татар, которые хотя и сохранили верность исламу, но приняли идею «белого царя», создавшую фундамент для диалога с русскими завоевателями. Внедрение русского языка было одним из основных элементов русификации: «Необходи­мо не только не поступаться русским языком, а напротив, настойчиво вводить его всюду, начиная с низшей школы и распространяя его на все правительственные и обществен­ные учреждения, как было при императоре Александре III. Благотворность объединительной силы языка выказалась повсеместно на окраинах, не исключая и Финляндии, на­чавшей выказывать более дружелюбия к нам»[lvii].

В контексте восстановления первенства русского на­рода в наибольшей степени дискриминационные меры касались участия национальных меньшинств в Государ­ственной Думе. Несмотря на явные преимущества непо­средственного донесения до царя гласа русского народа, минуя бюрократический фильтр, одной из причин нега­тивного отношения черносотенцев к законодательному учреждению стала деятельность депутатов от националь­ных окраин. «Русские, — подумайте, — что с вами будет, если случится, что большинство голосов в такой Думе бу­дет на стороне инородцев!!! А ведь их будет немало; их под­крепят и русские из породы изменников! Что будет тогда с нашею православною церковью! Что будет с нами, когда законы нам будут писать жиды и по-свойски начнут при­водить их в порядок!», — говорилось в мае 1906 г. накануне выборов в IГосударственную Думу в листовке СРН[lviii].

Опыт двух созывов показывал, что альянс сепаратист­ски настроенных инородцев с русскими оппозиционными партиями стал действенным инструментом по расшаты­ванию внутренней стабильности государства. Сам факт присутствия в Думе представителей национальных мень­шинств искажал закладывавшийся при ее создании смысл быть «русской по духу», призванной обеспечить движение по «историческому, великому, пути согласно идеалам: православия, самодержавия и народности»[lix]. В приня­той в марте 1908 г. программе Русского народного союза им. Михаила Архангела уверенно заявлялось: «…В случае инородческого и крамольного засилья в самой Думе Дума могла бы отодвинуть интересы коренного русского насе­ления на задний план и тем способствовать разложению государства Российского»[lx]. Впоследствии черносотенцы только укрепились в этом мнении.

По результатам анализа работы первых двух Государ­ственных Дум черносотенцы пришли к выводам о нега­тивной деятельности инородцев, которая проявлялась в следующем.

Во-первых, Государственная Дума как инструмент узурпации первенства русского народа. В активной роли в законотворческой инициативе и законодательном про­цессе сплоченных и экономически сильных националь­ных групп (евреи, поляки, финны) черносотенцы увидели попытки захватить ведущие позиции в представительном учреждении. Рассматривая это как умаление прав первен­ства русского народа, Русское Собрание и СРН в октябре 1907 г. в совместном обращении заявили, что инородцы бросили вызов державной нации в «святая святых» — ме­сте, где определяется будущее страны: «В первой Думе представителями от Петербурга сидели еврей и поляк с товарищами. И как старалась эта Дума сокрушить Русское государство, уничтожить самое имя России и отдать в руки инородцев русский народ. Во второй Думе представителя­ми от Петербурга сидели еврей с товарищами. Эта Дума была игрушкой в руках инородцев и местом составления заговоров для революционеров»[lxi].

Выдвижение инородцев на первые роли в законода­тельном учреждении и их активность свидетельствовали о некачественности политической элиты русского народа, не сумевшей сформулировать национально-государствен­ные интересы страны и ставшей инструментом в руках четко видевшего свои политические ориентиры инородче­ского эстеблишмента. Продвигая мысль о преждевремен­ности учреждения русского парламента, крайне правые указывали, что являвшаяся выразителем наиболее образо­ванных слоев русского общества партия кадетов «вошла в союз с революционерами финляндцами, армянами, поля­ками, латышами, не говоря уже о жидовском Бунде»[lxii].

Во-вторых, Дума как трибуна революционизирования страны. Практика работы Дум первых созывов утвердила черносотенцев в мысли, что русский парламент стал для враждебных инородцев трибуной для раздувания в стране революции, выразившейся в посылке в законодательный орган нелояльных режиму депутатов. Изобличая стремле­ние сепаратистов к разрушению Российского государства, в сентябре 1907 г. Русское собрание громогласно заявля­ло: «Требуя амнистии палачам революции… члены Думы … необузданной болтовней раздували революционный по­жар в залитой кровью несчастной стране нашей, попира­ли народные святыни, предавали русские интересы, явно служили внешним и внутренним врагам России, явно ра­ботали по инородческой и еврейской указке»[lxiii].

В разгоне первых двух Дум черносотенцы видели оте­ческую заботу царя, не желавшего смириться с ущемлен­ным положением оттесненных крамольниками на задний план «истинно русских» людей и попытавшегося восста­новить естественное положение первенства русского на­рода. В частности, данная позиция была изложена в июле 1907 г. в обращении СРН: «Жиды же, армяне, поляки и крамольники, воспользовавшись смутой, хотели было, сидя в Думе, Русским государством управлять, да не тут-то было. Думу Государь разогнал 3 июня и повелел, с 1 сен­тября 1907 года, по новому закону, новую Думу так выби­рать, чтобы в нее побольше русских и поменьше инород­цев попало…»[lxiv]

Изменение избирательного закона, сопровождавше­еся разгоном 3 июня 1907 г. II Государственной Думы, несколько оздоровило политическую ситуацию в стране, но кардинально не изменило. По мнению крайне правых, IIIГосударственная Дума с меньшей интенсивностью, но все же продолжила разрушительную работу своих пред­шественниц, став инициатором ряда опасных законо­проектов. В сторону октябристской Думы звучали упреки о предпочтении интересов инородцев в процессе обсуж­дения Холмского вопроса, попытке уравнения религий и введения режима свободы совести, учреждении в Запад­ном крае земских институтов, отмене черты еврейской оседлости, наделении пенсией учителей еврейских школ и т. д. «Если все это злое, что сделано последней Думой, не есть открытое предательство и, как говорят некоторые, лишь теоретичность взглядов и непонимание народного духа и требований, то и в таком случае подобным людям недопустимо занимать подобающие места», — делал за­ключение председатель Астраханской народно-монархи­ческой партии Н. Н. Тиханович-Савицкий[lxv].

Впоследствии черносотенцы окончательно утверди­лись во мнении, что присутствие инородцев в законода­тельном учреждении является источником дезорганиза­ции работы всего государства. Состоявшийся в декабре 1911 г. в Москве Всероссийский съезд Союза русского народа подвел окончательные итоги: «…с самого начала существования и до сих пор, вопреки воле монарха, Го­сударственная Дума служила и служит местом крамолы, расчленения и духовного растления русского народа, при­сваивая себе роль парламента — конституционного учреж­дения»[lxvi]. Следует отметить, что в отличие от дубровинских ортодоксов обновленцы более положительно оценивали работу III и IV Государственных Дум, считая, что благо­даря присутствию крайне правой фракции «забрезжил свет национального самосознания»[lxvii]. Ее деятельность вселяла надежду на постепенное вхождение народного представи­тельства в подготовленную для нее монархистами колею.

Исходя из неудачного опыта работы первых Дум, чер­носотенцы пришли к убеждению о необходимости огра­ничения участия инородцев в деятельности законодатель­ного учреждения. В частности, в резкой и краткой форме квинтэссенцию ограничительных мер в мае 1907 г. сфор­мулировала газета «Русское знамя» в отношении поляков: изгнание польских депутатов из Государственной Думы и лишение польского края права посылки в законодатель­ное учреждение иных представителей, кроме русских[lxviii].

Как и националисты[lxix], в вопросе правовой дискри­минации черносотенцы исходили из позиции об обосно­ванности ограничения политических прав враждебных инородцев на общегосударственном и местном уровне в целях пресечения их антигосударственной деятельности. Они уделяли особое внимание критике популярного в среде либеральной и революционной оппозиции мнения, согласно которому отсутствие свобод и равноправных отношений с метрополией толкало национальные мень­шинства на конфронтацию с властями. По утверждениям правомонархистов, бунтовать инородцев заставляло не отсутствие свободы, а наоборот. Именно ее чрезмерное наличие приводило к кровавым выпадам против титуль­ной нации. В частности, дарование инородцам Манифе­стом 17 октября всей полноты прав способствовало лишь усилению их разрушительного натиска на русскую нацию и российскую государственность: «Что дала эта свобода Белоруссии? Прежний мир, прежние добрососедские от­ношения между православными и католиками отошли в область преданий. Взамен пышно расцветает иезуитская пропаганда и стремление подчинить Св. Русь влиянию Папского престола в Риме. Идет усиленная пропаганда полонизма и католицизма не только в Западном крае и Польше, но и по всей России»[lxx]. Отсюда делался вывод о том, что ограничение свобод приведет к локализации национальной и революционной борьбы. Казалось, что стоило дать жесткий укорот инородцам, пустить в ход все силы и средства репрессивного аппарата самодержавия, как спокойствие вновь придет на окраины. Любое сопро­тивление, по мнению крайне правых, необходимо было давить в зародыше[lxxi].

В поиске дополнительных аргументов крайне правые обращались к примеру Британской империи, являвшей­ся для их политических оппонентов, в частности кадетов, образцом передового государства. Покоренные англича­нами народы, в первую очередь индусы, не пользовались гражданскими правами коренных жителей туманного Альбиона, равно не имели представительства в законо­дательном учреждении Великобритании. Таким образом, ущемленное политическое и экономическое положение национальных меньшинств рассматривалось естествен­ным для всех империй, где государствообразующая нация предоставляла завоеванным народам лишь тот объем прав, который не подрывал внутренней стабильности и целост­ности страны. Исходя из данных соображений, черносо­тенцы выводили заключение о том, что имперская власть могла самостоятельно устанавливать баланс предоставля­емых прав державоообразующему народу и национальным меньшинствам в целях обеспечения оптимальных условий для развития Российского государства: «Русский народ хочет, чтобы Россия была для русских, и заставит подчи­ниться все покоренные племена своей могучей воле»[lxxii]. Данный подход в июле 1907 г. обосновала газета «Русское знамя», предложившая рассматривать враждебных ино­родцев с точки зрения «военных приобретений» в резуль­тате «завоеваний»[lxxiii].

Нейтрализовать угрозы первенствующему статусу рус­ского народа, по мнению правомонархистов, могли следу­ющие меры.

Во-первых, ограничение представительства нацио­нальных меньшинств в Государственной Думе на период государственной нестабильности. Исходя из положения о том, что наиболее заинтересованными в дальнейшем осла­блении государства являются враждебные инородцы, чер­носотенцы выдвинули предложение о том, что «впредь до полного умиротворения государства, окончательного по­давления революционного движения и анархии» право го­лоса в Думе должно предоставляться только носителям ба­зовых русских ценностей. Условием отмены ограничения для представителей национальных окраин должно было быть полное приобщение их к государственным интере­сам и отказ от сепаратистской деятельности. В противном случае «инородцы, впредь до окончательного слияния их интересов с общегосударственными, не могут быть полно­правными членами Государственной Думы...», — заявля­лось в постановлениях состоявшегося в 1909 г. в Москве Монархического съезда русских людей[lxxiv]. Отстранение от участия в работе Государственной Думы национальных меньшинств должно было регулироваться специальными законами, продление или отмена которых находились в зависимости от активности сепаратистского движения в конкретной местности, наличия революционных партий и иных проявлений нелояльности.

Во-вторых, полный запрет на участие в выборах евреев. Утверждая данное положение, черносотенцы исходили из того, что евреи являются непримиримыми врагами Русско­го государства и участие их в законотворческой деятельно­сти недопустимо. «Иудеи как граждане глубоко и принци­пиально враждебного всему христианству международного паразитирующего государства никогда и ни в каком случае не имеют доступа в Государственную Думу», — требовали в 1909 г. участники состоявшегося в Москве Монархическо­го съезда русских людей[lxxv]. Запретительные меры в отноше­нии евреев были внесены в программы и уставы большин­ства крайне правых организаций. «Союз будет стремиться к изменению положения о выборах в Государственную Думу в том смысле, чтобы, во-первых, евреи как народность, не имеющая никакого определенного географического очер­тания в России, были лишены права участия в Государ­ственной Думе», — гласил пункт программы Русского на­родного союза им. Михаила Архангела[lxxvi]. Вслед за евреями запрет на доступ в Государственную Думу могли получить поляки, финны и «кавказские туземцы» как следующие за ними по степени враждебности[lxxvii].

В-третьих, недопущение инородцев к обсуждению круга вопросов, связанных с первенствующим статусом русского народа, по причине различности их интересов с интересами державной нации. Пытаясь нейтрализовать влияние национальных меньшинств на решение осно­вополагающих и судьбоносных проблем жизни русского государства, состоявшийся в 1909 г. в Москве Монархи­ческий съезд русских людей сформулировал список тем, к обсуждению которых они не допускались. К таковым, в частности, относились: об отношении церкви к государ­ству и окраин к центру, вероисповедный, государственной обороны, аграрный, социальной структуры общества (со­словный строй), школьный (за исключением инородче­ских учебных заведений)[lxxviii].

Наиболее жесткое ограничение черносотенцы нала­гали на участие инородцев в обсуждении законов, касав­шихся статуса Русской православной церкви. Основания для беспокойства у них были. Указывая на инородческий состав комиссии по вопросу об исповеданиях IIГосудар­ственной Думы, куда, по заявлению «Русского знамени», вошел «весь наличный состав евреев Второй Думы» и ни одного православного из числа присутствовавших в Думе крестьян, крайне правые били тревогу по поводу разраба­тываемых в недрах комиссии законопроектов о свободе совести и отделения церкви от государства. Включенные в комиссию русские не могли выступить защитниками пра­вославия по причине своих либеральных взглядов: «Уте­шать себя надеждами, что православную религию от нати­сков евреев и армяшек отстоят такие столпы православия, как Долгоруков, Тесленко и поп Тихвинский, вошедшие в эту комиссию от партий Думы, — праздное занятие»[lxxix]. В результате судьба РПЦ была всецело предоставлена в компетенцию «инородцев, иноверцев и особенно иудеев»: «…православию грозит серьезная опасность, не его суще­ствованию, а его нравственной неприкосновенности, ибо кроме поругания православия ничего иного от этой ино­родческой комиссии и ожидать нельзя»[lxxx].

Допуск национальных меньшинств в Государствен­ной Думе к обсуждению фундаментальных основ русской государственности казался правомонархистам неслыхан­ным: «...реформу церкви... обсуждать... будут и жиды Нисселович и Фридман, и поляки, и татары, и армяне, словом, те инородцы и иноверцы, для которых разрушить Русскую православную церковь, оплот государства, — крайне жела­тельно»[lxxxi]. Исходя из присущих черносотенным идеологам конспирологических представлений, они были убеждены, что православие подвергается спланированным и целена­правленным ударам, так как в масонской среде существо­вал проект замены державной религии атеизмом. Пытаясь закрепить первенство носителей базовых ценностей рус­ского культурно-исторического сообщества на решение вопросов, имевших общеимперский характер и касавших­ся основ политического и хозяйственного строя страны, программы крайне правых организаций декларировали, что обсуждать их могли только «православные русские люди» как представители народа, создавшего Российское государство[lxxxii].

В-четвертых, ограниченность полномочий инород­цев в обсуждении общеимперских вопросов. Понимая, что игнорировать интересы национальных меньшинств в условиях постманифестной монархии нельзя, некоторые черносотенные союзы шли на компромисс, допуская в ка­честве исключительной меры их участие в выработке за­конопроектов, имеющих отношение к их народности. Эти послабления предусматривались только в отношении дру­жественных инородцев, внесших в состав империи свои территории и не участвовавших в революционном и сепа­ратистском движениях. В данном случае им предоставля­лось право решающего голоса только по вопросам, касаю­щимся их «собственного быта и собственной территории», причем это право не распространялось на остальные части государства. Состоявшийся в октябре 1906 г. в Киеве Съезд русских людей не исключал возможности обсуждения де­путатами с окраин общеимперских вопросов, но при усло­вии пользования лишь совещательным голосом[lxxxiii].

Отдельные черносотенные организации предусматри­вали в своих программных установках право донесения своих нужд и враждебным инородцам. В частности, в про­грамме Русского народного союза им. Михаила Арханге­ла заявлялось: «…чтобы выборные от окраин Польши и Кавказа, избранные членами Думы, получили бы право голоса только по вопросам, касающимся нужд обитаемых ими окраин, разрешение каковых в том или ином смыс­ле должно быть делом исключительно русской Государ­ственной Думы и должно отвечать интересам как полити­ческим, так и экономическим России, а ни в каком случае не идти им вразрез»[lxxxiv]. Здесь черносотенцы страховались, так как участие в работе Думы национальных меньшинств могло было быть использовано для получения дополни­тельных льгот и привилегий, что объективно увеличивало и без того тяжелую нагрузку на державный народ по обе­спечению империи. Впрочем, данная позиция являлась исключением среди крайне правых организаций.

В-пятых, изменение избирательного закона. Причи­ну инородческого состава первых двух Государственных Дум черносотенцы видели в несовершенстве избиратель­ного закона. Основываясь одновременно на сословном, имущественно-цензовом и территориальном принципах, он открывал широкие ворота доступа к законотворческой работе сепаратистам. На состоявшемся в Киеве в 1906 г. IIIВсероссийском съезде русских людей было предложе­но положить в основу нового выборного закона «русское национальное начало», которое обеспечило бы лояльно­му населению свое представительство в Государственной Думе. С середины 1906 г. черносотенцы развязали кампа­нию давления на царя посредством посылки телеграмм с требованием издать новый выборный закон, основываю­щийся на «национально-православной» составляющей, а именно:

а) сословно-приходском принципе (взамен волост­ного, т. е. территориального), который бы обеспечил в Думе представительство православных крестьян — носи­телей русских традиций. Внедрение сословно-приходского принципа должно было преодолеть несовершенство избирательного закона, при котором представительство в Думе от сословия крестьян-землевладельцев и горожан обеспечивали лица, ничего общего с данными социальны­ми группами не имевшие. Черносотенцы возмущались тем обстоятельством, что депутатом от столицы православно­го государства — Петербурга оказался еврей[lxxxv];

б) принципе сегрегации избирательных курий по на­циональному признаку. Желая снизить влияние инородцев на выборы депутатов, черносотенцы предложили в мест­ностях со смешанным населением разделить избиратель­ные курии, создав специальные инородческие. Условием, при котором инородцы могли образовывать собственные избирательные курии, являлся 5-процентный барьер их представительства на территориях смешанного прожи­вания. При этом количество подлежащих выбору в Думу инородцев из мест с преобладающим неправославным на­селением не должно было превышать числа выбранных депутатов от православного населения. Обосновывая яв­ные привилегии для русских, черносотенцы указывали на недостатки жителей национальных регионов Российской империи, выражавшиеся в использовании своего поло­жения в личных целях, кумовстве, родственном и земля­ческом эгоизме, которые не могли быть терпимы в деле государственного строительства. Признавая, что среди них могут быть и вполне профессиональные управленцы, предлагалось использовать их «в чужом месте», так как «у себя же дома тянут своих невольно, связанные родством и дружбою», — утверждалось в постановлениях состоявше­гося в ноябре 1911 г. в Москве Всероссийского съезда Со­юза русского народа.

В контексте русского вопроса первенство державной нации рассматривалось как скрепа империи и инструмент противодействия сепаратистским устремлениям. Исходя из данного посыла, крайне правые обращались к депута­там Государственной Думы с требованием отвергать «вся­кую мысль об "автономии" окраин и отдельных областей» и требовать «первенствующего значения во всех отраслях государственной жизни русским людям и русскому наро­ду»[lxxxvi]. По мнению правомонархистов, только в условиях законодательно закрепленного первенства представлялось возможным продвижение государственных интересов на присоединенных территориях и экономический экспан­сионизм, в частности, обеспечение таких программных пунктов, как теснейшее единение коренной России с окраинами, установление на окраинах твердой русской государственной власти, охрана интересов русского на­рода, неотложное принятие мер к восстановлению поряд­ка, самовоспитание инородцев, чтобы стать «русскими по духу», подъем коренного русского центра, насаждение в центре страны национальных сил, способных практиче­ски противостоять любым сепаратистским поползновениям[lxxxvii].

Многочисленные примеры окраинного сепаратизма, попыток оттеснить русских от руля государства и захват стратегических позиций в народном хозяйстве рождали тезис об игнорировании и попирании инородцами наци­онально-государственных приоритетов державного наро­да. «Настолько усиленно и успешно в этом направлении работали враги русского народа, что внешними, для всех видимыми успехами даже сами они, враги, обманулись: им показалось, что к 17 октября 1905 г. все уже было при­готовлено к ниспровержению Руси, и они свирепо на­бросились на колосса русского, но, к счастью, ошиблись. Жестокий штурм отбит. Но этим еще далеко не исчерпа­на вся сила вражеская», — заявлял киевский профессор Н. С. Мищенко на состоявшемся в октябре 1908 г. Съезде отделов Союза русского народа Юга России[lxxxviii].

Поэтому реализация монополии титульной нации на политическую и экономическую сферы Российской империи неизбежно диктовала необходимость решения специфических проблем, связанных с ликвидацией при­вилегий отдельных инородческих окраин, которых были лишены как население коренных русских областей, так и большинство других национальных меньшинств. В дан­ной связи объектами масштабной критики правомонархистов стали обладавшая автономным статусом Финляндия и имевшая развитый институт городского самоуправления Польша, в отношении которых предлагалось осуществить следующий комплекс мер.