2. Самодержавный монархизм как трактовка русскости.

2. Самодержавный монархизм как трактовка русскости. Идентифицирующим признаком истинно русского человека являлся также проистекавший из православия монархизм. Черносотенцы отстаивали тезис, что для под­линно верующего православного христианина признание неограниченной самодержавной монархии как един­ственно возможной формы правления являлось очевид­ным. Крупный исследователь черносотенного движения С. А. Степанов писал, что для «черной сотни принадлеж­ность к господствующей нации определялась не столько национальностью или религией, сколько степенью пре­данности престолу»[i]. В этом утверждении есть некоторое уничижение принципа религиозности, что в отношении «коренных русских людей» не вполне верно. Если право­славие рассматривалось правомонархистами как идейный фундамент самодержавия, то отношение к самодержавию определяло глубину веры индивида. По сути, это были две стороны одной медали, определявших понятие русскости: православие являлось его духовным проявлением, в то время как самодержавие — политико-мировоззренческим воплощением.

Отождествление понятия «русский» с верностью са­модержавию постоянно подчеркивалось крайне правыми идеологами. «Можно было бы указать отступников право­славия, преданных отвлеченной идее монархизма, даже преданных лично тому или другому русскому государю, но изменника православно преданного идее русского цар­ского самодержавия не только указать, но и представить невозможно. С другой стороны, при иных исторических условиях существование людей православных, но отри­цающих самодержавие или равнодушных к нему, вполне понятно и нормально. Другое дело — в России русскому нужно изменить самодержавию, нужно отречься от «всей родной святыни», искать исцеления у иных, мертвых и нелепых богов. Трудно совместить такое национальное отступничество с верностью православию. И мы видим, на деле даже лучшие из таких отступников быстро охла­девают к народной вере, или еще чаще и хуже пытаются отыскивать в православной вере и церкви демократиче­ские и иные любезные им начала», — заявлял на собрании монархистов Б. Надеждин[ii].

Отказ признать самодержавие национальной формой правления с точки зрения правомонархистов автомати­чески вел к отрешению от принадлежности к русскому народу. Черносотенная печать всячески напоминала, что приверженность монархии является русской националь­ной чертой: «Тот, кто не православен, тот не русский: он уже выродок. Тот, кто не предан царю, также не русский, потому что эта преданность есть наследие тысячелетних верований»[iii].

По мнению русских консерваторов, благодаря право­славию русский народ выработал отличную от восточного деспотизма и западного абсолютизма форму монархиче­ской власти, которая являлась наиболее приближенной к идеальному типу монархии вообще[iv]. Русское самодержа­вие рассматривалось правомонархистами как классиче­ская монархия, в то время как существовавшие в мировой истории другие образцы являли собой пример отклонения от нормы. Главная отличительная черта самодержавия со­стояла в выражении им религиозно-нравственного и эти­ческого идеалов русского народа. «Монархия есть верхо­венство того самого этического начала, которое является сущностью всякой личности данной нации», — утверждал председатель Монархической партии И. И. Восторгов в книге «Монархический катехизис». Иными словами, рус­ская монархия являлась зримым политическим проявле­нием или производной мировоззренческих представле­ний русского народа. «Идея "Царь" есть идея стихийного всего многомиллионного русского народа. Эта идея — вне корысти и честолюбия, естественное ее движение — идея народного блага, и весь вопрос заключается в создании та­ких условий, при которых эта идея могла бы жить и своим светом правды и справедливости осенить жизнь народную и вести ее по пути прогресса и духа материального улучше­ния», — писало «Русское знамя» в январе 1908 г.[v]

Аргументируя нравственную основу самодержавной власти, черносотенная пресса не скупилась на декларации о духовном родстве русского народа со своим православным царем, связь которых имела религиозно-духовную основу: «У царя и народа — одно сердце и одна душа. У нашего царя и русского народа — один учитель и наставник — Иисус Христос. У царя и народа — один Отец — Царь небесный»[vi]. Доказательную базу составляли печатавшиеся на страницах «Русского знамени» поговорки, в которых проявлялось от­ношение русского народа к своему царю: «Русский народ инстинктивно понял общность своего миросозерцания с царским. В своих сказках он забитого Иванушку-дурачкаделает царем, замарашка делается царицей. В своих посло­вицах он говорит: "Народ думает, царь ведает", "Как весь народ вздохнет, до царя дойдет". С другой стороны, рас­хитители царского самодержавия, кто бы они ни были, считаются русским народом одинаково опасными как для себя, так и для царя, что народ высказывает, говоря: "Царево око видит далеко, а из-за тына и царю не видать", "Приспешники царю застят, народу напастят", "Царские милости в боярское решето сеются" и т. д. и перенося всю свою ненависть в периоды гнета не на царя, а на времен­щиков, как, например, на Малюту Скуратова, на Бирона и на других. На русского царя только тогда переносится на­родная ненависть, если он уклоняется от православия или от совести, — что, конечно, одно и то же, что, например, и случилось с так называемым Лжедмитрием и с Борисом Годуновым, который народом назывался царем-иродом»[vii].

В воззрениях русских консерваторов и правомонархистов, самодержавие в наибольшей степени, чем какая-либо иная форма правления, соответствовала характерным чер­там русского народа, которые определялись как особые монархические качества: политический консерватизм, врожденный монархизм, покорность властям, аполитич­ность, неприятие инакомыслия и правового государства[viii]. Рассмотрим эти черты подробнее.

Аполитичность. Черносотенцы приняли идеи государ­ственников-охранителей и славянофилов об аполитич­ности русского народа, являвшейся следствием присущей ему религиозности. Утверждая, что народные массы не стремятся участвовать в управлении государством, крайне правые часто использовали в своих программных доку­ментах и на страницах печати рожденную славянофилами формулу: «Внешняя правда — государству, внутренняя правда — земле; неограниченная власть — царю, свобода мнения и слова — народу»[ix]. Представления о предназна­чении русского народа жить на земле и в Боге четко вы­разил неославянофил Д. А. Хомяков, утверждавший: «На­род, живущий верой и бытом, твердо стоит на принципе самодержавия, т. е. устранения от политиканства, в ко­тором видит лишь "необходимое (или неизбежное) зло", которое возлагает, как бремя, на избранное и жертвующее собою для общего блага лицо — государя...»[x]

Следуя этим размышлениям, крайне правые идеологи пропагандировали идею о том, что русский народ, добро­вольно отрекаясь от власти, передает правление царю: «Народ может наслаждаться полным счастьем, когда вся власть над ним сосредоточена в одних руках, когда им управляет одно лицо, то есть монарх, который своей мо­гучею властью устраняет противоречия, все различия во взглядах мелких начальников», т. е. также нейтрализует противостояние внутри бюрократического аппарата[xi]. Помимо отвлеченно религиозной аргументации монархи­сты применяли и аргументацию из практической области, указывая, что для решения государственных вопросов на­род не обладает достаточной компетенцией, уровнем об­разования и времени в силу занятости производством ма­териальных благ[xii].

Повиновение власти как этическому принципу. Исходя из присущей консервативной идеологии установки об ие­рархическом строении общества, повиновение и покор­ность государству определялись правомонархистами как неотъемлемые черты русского национального характера. «Ты один, государь, должен стоять выше всех законов и умягчать своей властью несовершенство их и должен стоять, никем не заслоненный пред своими подданны­ми...», — говорилось во всеподданнейшем адресе собра­ния Монархической партии[xiii]. А. В. Репников отмечал, консерваторы приписывали русскому народу высокий уровень ожиданий от государства, персонифицировав­шийся в лице его главы. Со времен Ивана Грозного в на­роде культивировался сформулированный им тезис о по­виновении православному царю как части христианского благочестия. Это трактовалось как утверждение патри­архально-семейных отношений между царем-батюшкой и его народом, но не проявление рабской покорности[xiv]. Утверждая, что потребность в смирении и послушании рассматривалась консерваторами не как аномалия, а нор­ма, исследователь приводит мнение К. П. Победоносцева, отмечавшего, что «искание над собой власти» представля­ет естественную психологическую черту людей и является проявлением не «рабской сущности», а следованием нор­мам Нового Завета. В контексте данных представлений «государство и власть защищают народ, монарх подобен "отцу", а его подданные "детям"»[xv].

Мнение К. П. Победоносцева было развито Л. А. Ти­хомировым в книге «Монархическая государственность»: «Это очень глубоко подмеченная черта нашей психоло­гии — черта, которую можно назвать женственною. Она вовсе не есть выражение слабости, по крайней мере, по существу, но выражает поэтическое созерцание идеала, искомого нами и чарующего нас в частных воплощениях своих, вызывающего наше преклонение и подчинение, ибо идеалом нельзя владеть, а ему можно только подчи­няться как высшему для нас началу»[xvi].

Данная черта выражала целую серию присущих рус­скому народу государственно-политических достоинств: смирение, скромность, искание идеального, вековая тер­пеливость, подчеркивая которые, черносотенная пресса писала: «Русский народ — аскет, народ-страстотерпец. Стремление страдать во Христе создало в русском народе и вообще в православных свойство безропотно нести свой крест, быть твердым в своих убеждениях и не употреблять против насилия насилие…  русский народ безропотно итвердо нес татарское иго, век Ивана Грозного, боролся с суровой природой и нашествиями иноплеменников, а со времен Петра начал нести иго рабства и попрания всех его человеческих прав, как, например, во времена Бирона — иго, перед которым бледнеет весь татарский гнет»[xvii]. Следствием способности к повиновению власти был исто­рический успех русского народа: «Народ беспрекословно повиновался воле государя и с помощью самодержавия и церкви Православной развил свою национальность, под­чинил сотни племен, даже культурнее себя, и укрепил рус­ский дух на шестой части земного шара»[xviii].

Врожденный монархизм. Черносотенцы выдвинули те­зис о том, что единоличная власть отвечала природе рус­ского народа. Естественный монархизм славян проявил­ся еще до принятия христианства призванием варягов, от которых потребовали установления сильной власти и прекращения беспорядков[xix]. Монархия объявлялась про­изводной от национальных интересов народа. «Не верю в коллективный ум, а потому и в парламентаризм. Верую только в монархизм», — отражал мнение миллионов сво­их соратников на съезде монархистов в 1906 г. священник Пестряков[xx].

В воззрениях черной сотни только неограниченная самодержавная монархия могла обеспечить условия для следования Россией предначертанным свыше самобыт­ным путем, обеспечить порядок и стабильность функци­онирования православного социума, обуздать внутренние и внешние деструктивные силы, раскачивавшие лодку го­сударственного корабля. Неприятие западноевропейских демократических институтов, правового государства и инакомыслия зафиксировано в обращении к царю собра­ния Монархической партии, которое в августе 1906 г. за­являло: «Но ни в каком случае народ твой не признает над собою власти никаких парламентских безответственных властителей, а только единого ответственного пред Богом и историей царя, и скорее погибнет в кровавой смуте, не­жели даст надеть на себя ярмо конституции»[xxi]. Такая же мысль была высказана и в мае 1911 г. в «Русском знаме­ни». «Кому будет с радостью повиноваться русский право­славный народ — царю ли самодержавному, помазаннику Божьему, или 500 самодурам, с деятельностью которых и благожелательством к себе он уже познакомился?» — за­давались вопросом редакторы газеты «Русское знамя»[xxii].

С точки зрения черносотенных идеологов, представ­ляя самобытную форму государственного управления, самодержавие вытекало из национальных качеств русско­го народа и его религиозных верований, что порождало у православного социума внутреннее стремление к истинно монархической власти. «Главная ценность самодержавия заключается не в его достоинствах, а в том, что оно — сим­птом известного духовного строя народа», — тиражиро­вал высказанное славянофилами утверждение на своих страницах печатный орган СРН газета «Русское знамя»[xxiii]. У славянофилов правомонархистами была заимствована идея о том, что неограниченная монархия соответствовала социальному строю русского народа, в основе которого ле­жали связь царя и народа через православие, сословность и патриархальные устои общества. Важным качеством русской монархии называлось служение интересам право­славного социума всему русскому народу, а не интересам отдельных социальных групп. Таким образом, по мнению правомонархистов, сформировавшееся на русской почве самодержавие было тесно связано с миросозерцанием на­рода и всем его бытом[xxiv].

В славянофильском духе черносотенцы доказывали, что имевшие место в истории России бунты и мятежи ни­когда не были направлены против института неограничен­ной самодержавной власти, не ставили целью получение либеральных свобод и расширение прав, а имели экономи­ческую подоплеку, стремление обуздать злоупотребления бюрократического аппарата и всегда носили религиозно-нравственную окраску. Крайне правая пресса заявляла, что на протяжении всей своей истории русский народ никогда не изменял монархической форме правления: «Загляните бегло в русскую историю, и вы найдете... что от интриг, неправды и лихоимства "приказных", от духовного убо­жества и гнета правительства — народ бежал в дремучие леса, и там, оставаясь верным своим вековым идеалам, он воздвигал святые, православные монастыри — буду­щие оплоты государства — и молился за Россию и само­державного царя»[xxv]. Данное обстоятельство отмечалось и А. В. Репниковым при анализе взглядов русских консерва­торов[xxvi], что еще раз подчеркивает существенные консерва­тивные черты правомонархической доктрины.

По мнению крайне правых, особые монархические качества русского народа проявлялись в критические мо­менты русской истории, когда появлялась возможность смены формы правления. Указывая на естественный «монархизм» русского народа, черносотенцы заявляли о возможной республиканской альтернативе России после смерти Ивана Грозного и прекращения династии Рюри­ков: «...свободный народ мог установить конституцию, ре­спублику, завести выборных царей, сильно ограниченных в своей власти, как в соседней Польше. Но народ оставил самодержавие…»[xxvii]. Такая же альтернатива возникла и двумя столетиями позже — в 1812 г., когда русский народ имел возможность «сменить свое позорное рабство на ту, золотую якобы, республиканскую свободу, которую им предлагал Наполеон...»[xxviii]

Необходимость сохранения самодержавия, по мнению крайне правых, остро актуализировалась в связи с имев­шими место в России в начале XX в. модернизационны­ми изменениями, приводившими к росту социальной на­пряженности, что создавало благоприятные условия для деятельности либеральных и революционных организа­ций. Черносотенные идеологи указывали, что успех левой агитации носил временный характер и не имел перспек­тив стать настоящей системой взглядов русского народа, так как рано или поздно столкнулся бы с его внутренним мировоззрением: «Набить революционной трухой голо­ву какой-нибудь курсистке левые могут, взбунтовать по­луграмотных рабочих они тоже могут, но изменить пути внутреннего развития русской национальной души, опро­вергнуть хотя бы Тютчева и Леонтьева и лишить их дей­ственной силы — для этого у жидов силенки не хватит»[xxix].

Правомонархисты считали увлечение революционны­ми идеями некоторой части народа явлением мимолетным и обусловленным переходным этапом: «Русский мужик — монархист и черносотенец; прикоснувшись к современ­ному "образованию", он становится "критиканом" и от­части революционером; но, достигнув настоящей образо­ванности, русский человек опять становится монархистом и черносотенцем, какими были Достоевский, Тютчев, Леонтьев»[xxx]. Глубокоукорененное православие и врожден­ный монархизм проявятся, как только человек подойдет к так называемой «точке невозврата»: «Интеллигентные безбожники долгое время могут путать простого русско­го человека и таскать его по "окольным путям", но когда они, наконец, подведут его к иконе и скажут: "Плюнь на икону", то простой русский человек забудет все "околь­ные пути", по которым его водили, размахнется и трахнет плюгавенького интеллигентишку по уху своим могучим трудовым кулаком»[xxxi]. Черносотенцы приводили в пример Максима Ковалевского, судьба которого показала, что влияние левых идей не носит безграничного характера и не имеет глубокого укоренения. Ковалевский всю сознатель­ную жизнь был врагом православной церкви, критиковал русские народные идеалы и традиции. В конце жизни он ужаснулся содеянному, пересмотрел свои взгляды и вер­нулся в лоно церкви, что вызвало бурю негодования левых и заявления П. Н. Милюкова о его сумасшествии[xxxii].

Постоянство национального характера приводило черносотенных идеологов к мысли о перманентности са­модержавия как отвечающего природе русского народа. «Народ, создавший самодержавие, глубоконациональный образ правления, прекрасно уживающийся со свободой граждан и с участием в государственных делах по форме Земских соборов, остался и в XXв. таким же убежденным сторонником единоличной власти повсюду», — утверж­дала черносотенная пресса[xxxiii]. Теоретическое обоснование этому факту дал глава Русской монархической партии И. И. Восторгов: «Основными элементами государствен­ной структуры являются нация или народ и верховная власть. Под именем нации объединяется вся масса групп и лиц, порождающая данный государственный порядок, организуемый верховною властью. Тем не менее нация и государство не тождественны по своему содержанию: го­сударство есть только один из союзов, связующих членов данной нации, и нация только некоторою частью своего существования живет в государстве, не будучи поглощае­ма им всецело. Нация не только способна перестраивать формы образуемого ею государства, но способна и пере­жить его полнейшее крушение и восстановить его много веков спустя»[xxxiv].

Из природной присущности самодержавия русскому народу следовал вывод о недопустимости искажения вер­ховной власти, что может повлечь угрозу для существова­ния самого русского народа: «Россия как носительница идеи совершеннейшей формы монархии, идеи православ­ного царя, может и должна заимствовать, перенимать,усваивать и развивать все истины чистой науки. Но выс­шие государственные учреждения, через которые прояв­ляется воля верховной власти, законы, формы обложения и все общественные учреждения, она должна развивать самобытно, строго сообразуясь с народным духом, так как нации и государства развиваются, крепнут и гибнут ис­ключительно благодаря только своему государственному праву»[xxxv].

Для национальных меньшинств именно верность само­державию (а не православию) оказывалась определяющей при идентификации принадлежности к русскому народу. Если для коренного русского православие и монархизм являлись необходимыми требованиями для признания их истинно русскими людьми, то инородец мог исповедовать свою традиционную религию, но если он принимал само­державие как единственно допустимый в России способ правления, то имел шанс называться истинно русским че­ловеком.

Таким образом, термин «истинно русский» в отноше­нии инородцев означал прежде всего политическую при­надлежность. Поэтому руководство СРН предпринимало меры по созданию Мусульманского союза русского наро­да из казанских татар. В ряде мест функционировали отде­лы крайне правых союзов, состоявших исключительно из представителей национальных меньшинств. Так, по дан­ным И. Е. Алексеева, в 15% отделов крайне правых союзов Казанской губернии большинство членов составляли чу­ваши, а три отдела Царско-народного русского общества состояли из мусульман. Помимо этого в губернии дей­ствовало самостоятельное Царско-народное мусульман­ское общество[xxxvi].

Полной противоположностью выступали евреи, ко­торым правомонархисты приписывали враждебное от­ношение к устоям русского традиционного общества и стремление революционными методами установить в России свое господство. Впрочем, некоторая часть евре­ев пыталась доказать свою лояльность властям. В Одессе в феврале 1910 г. возникло «Общество евреев, молящихся за царя» Моисея Кениса, пытавшееся примкнуть к черносо­тенному движению[xxxvii].