Автопробежные встречи дарят немало историй занимательных и весёлых, а иногда удивляют неожиданными казусами. Трудно без грусти слушать, например, утверждение, будто Кирилл и Мефодий - засланные казачки, пятая колонна, чуждой русскому народу азбукой уничтожившие истинную нашу - ведическую - письменность. Спорить с приверженцами ведической письменности дело пустое. Без-на-дёж-но-е. Мы пробовали. И теперь предлагаем желающим срочно забыть буквы алфавита и перейти на веды. А заодно сжечь все неправильные, написанные кириллицей, книги, от древних летописей до современных букварей, заменив их правильными. Впрочем, любыми буквами и символами можно внушать внимающим самые разные мысли-идеи, вплоть до прямо противоположных.
В многотысячной аудитории Дней славянской письменности и культуры народ, как правило, адекватный. Иначе наш праздник десяток лет без году попросту бы не продержался.
Однако в отечественной культуре есть настоящая пятая колонна. Она проявляет себя постоянно, то тихо, исподволь, орудуя в тылах массового сознания, то яростно атакуя по всему фронту. Яркий пример - поистине революционные преобразования в области школьных и вузовских учебных программ по истории, литературе, по всему комплексу гуманитарных дисциплин. Всё - как учили вожди мирового пожара: идея становится материальной силой, когда она овладевает массами. Дальше - тактика. Почта, телеграф, радио. О телевидении факельщики мирового пожара не знали.
В литературном ток-шоу «Игра в бисер» 15 января 2013 года разгадывали «тайну» Сергея Есенина. Игорю Волгину помогали: поэты Мария Ватутина и Евгений Рейн; филолог, профессор Высшей школы экономики Олег Лекманов; филолог, философ, профессор Высшей школы экономики Владимир Кантор.
Участники не могли взять в толк, в чём тайна всенародной любви к поэту, пропойце и бабнику с неуравновешенной психикой, склонному к суициду, написавшему массу проходных стихов, подражавшему кому-то и даже взявшему что-то взаймы...
Елене Ватутиной кажется, что Есенину «нечего было сказать» и что «к концу жизни он себя исчерпал». Может, она думает, что мы не знаем его строчек? Вот этих: Если крикнет рать святая: «Кинь ты Русь, живи в раю!» Я скажу: «Не надо рая, Дайте родину мою». Написано в девятнадцать лет. А в конце жизни написано вот это:
Я иду долиной. На затылке кепи,
В лайковой перчатке смуглая рука.
Далеко сияют розовые степи,
Широко синеет тихая река.
Я - беспечный парень. Ничего не надо.
Только б слушать песни - сердцем подпевать,
Только бы струилась лёгкая прохлада,
Только б не сгибалась молодая стать.
Выйду за дорогу, выйду под откосы, -
Сколько там нарядных мужиков и баб!
Что-то шепчут грабли, что-то свищут косы.
«Эй, поэт, послушай, слаб ты иль не слаб?
На земле милее. Полно плавать в небо.
Как ты любишь долы, так бы труд любил.
Ты ли деревенским, ты ль крестьянским не был?
Размахнись косою, покажи свой пыл».
Ах, перо не грабли, ах, коса не ручка -
Но косой выводят строчки хоть куда.
Под весенним солнцем, под весенней тучкой
Их читают люди всякие года.
К чёрту я снимаю свой костюм английский.
Что же, дайте косу, я вам покажу -
Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,
Памятью деревни я ль не дорожу?
Нипочём мне ямы, нипочём мне кочки.
Хорошо косою в утренний туман
Выводить по долам травяные строчки,
Чтобы их читали лошадь и баран.
В этих строчках - песня, в этих строчках - слово. Потому и рад я в думах ни о ком, Что читать их может каждая корова, Отдавая плату тёплым молоком.
Время потрясает. Разгулом цинизма и безнаказанностью посягательств на святыни «страны берёзового ситца». Если есениноведы расходились, в основном, в оценке обстоятельств смерти поэта, то участники передачи разошлись с устоявшимся общенародным его образом, сделав из Сергея Александровича жаждущего славы скандалиста, написавшего несколько неплохих стихов, лучшим из которых назван «Чёрный человек». Посчитали его слабым в изображении «Персидских мотивов»...
Появление на экране механически наделяет человека авторитетом. Я решила познакомиться с творчеством Евгения Рейна, которого кто-то, по его словам, (вроде Бродский) назвал еврейским Есениным. Уж очень стало интересно.
Всё познаётся в сравнении. Сравним не только то, что умные и знающие люди говорят о себе и о других, но и то, что ими положено в основу оценок и самооценок. Вот первые попавшиеся стихи Рейна:
Окно на первом этаже над Невкой,
трамвай гремит на вираже возле мечети.
Я постучу тебе в стекло монеткой,
орёл и решка - вот и всё на свете.
Я подходил и видел через щёлку,
как тень вразлёт на потолке скользила,
всё позабыл, лишь нитку да иголку
припоминаю в доме у залива.
Всё ниже, ниже абажур спускался,
потом двенадцать за стеной било,
и пёстрый кот приятельски ласкался,
а ты всё шила. Как ты долго шила!
Ещё дрожит под сквозняком рама,
ещё шипит замолкшая пластинка,
но нет будильника, а подниматься рано...
И ночь сама примерка и блондинка.
Что-то знакомое встрепенулось в душе... Вспомнился разговор двухлетней давности о выдающемся русском поэте Павле Васильеве с графоманом, который вдруг, вдохновившись, решил почитать мне чьи-то (может, свои) стихи о любви и начал: «Ты без меня, как ёлка без вершины...» «И ночь сама примерка и блондинка» - как будто из этого выдающегося текста. Строки «потом двенадцать за стеной било» и «Ещё дрожит под сквозняком рама» явно выпадают из ритма. Ритм легко восстановить, если написать «за стеною» и «под сквозняками».
Не знаю, может это виноват Интернет в воспроизведении текстов. Всякое бывает. Только знаю, ошибку в есенинской строчке заметит вся страна и часть остального мира. Вот это тоже Евгений Рейн:
На мне пальто из пёстренького твидика -
хорошее, германское пальто.
Глобальная имперская политика
четыре года думала про то,
как мне урон недавний компенсировать.
Про то решали Рузвельт и Черчилль.
Как одарить меня, сиротку, сирого,
проект им наш Верховный начертил.
Думаю, Верховный, скорее, начертАл бы - «чертить» ему не по чину. Но - не в рифму же. Пришлось бы в фамилии выдающегося британского государственного деятеля не только над ударением покуражиться, но и буквы поменять. Хочется взяться за голову, столкнувшись с такой поэзией лауреата Государственной премии, Пушкинской премии России, Царскосельской художественной премии, премии «Поэт», члена Союза писателей, преподавателя Литературного института имени А.М. Горького, руководителя поэтического семинара!
Это были стихи из книги «Избранное» с предисловием Иосифа Бродского. Бродский и Рейн симпатичны друг другу.
Помню передачу о Бродском, которую вёл Рейн. Бродский - на сцене, Рейн - в зале. Пустом. Вы представляете одного из «крупнейших русских поэтов ХХ века» с пустым залом? Передачу показали дважды, будто мы могли что-то не понять с первого раза. После передачи решила испить из этого источника поэзии с новой, так сказать, подготовкой души, найти что-то созвучное ей. Возьмём хотя бы тему проходящей молодости:
Теперь всё чаще чувствую усталость,
всё реже говорю о ней теперь,
о, помыслов души моей кустарность,
весёлая и тёплая артель.
Каких ты птиц себе изобретаешь,
кому их даришь или продаёшь,
и в современных гнездах обитаешь,
и современным голосом поёшь?
Вернись, душа, и пёрышко мне вынь!
Пускай о славе радио споёт нам.
Скажи, душа, как выглядела жизнь,
как выглядела с птичьего полёта?
Покуда снег, как из небытия,
кружит по незатейливым карнизам,
рисуй о смерти, улица моя,
а ты, о птица, вскрикивай о жизни.
Вот я иду, а где-то ты летишь,
уже не слыша сетований наших,
вот я живу, а где-то ты кричишь
и крыльями взволнованными машешь.
Жаль, конечно, душу, которая останется без пёрышка. Но есенинское на ту же тему не просто ближе - оно роднее, как будто поэт подслушал твоё сердце:
Не жалею, не зову, не плачу,
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна берёзового ситца
Не заманит шляться босиком.
Дух бродяжий, ты всё реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств.
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льётся с клёнов листьев медь.
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
Мы знаем эти стихи наизусть и будем помнить до конца жизни.
Есенин и сегодня собирает полные залы. В Баку и Ташкенте, Рязани и Москве, в Муроме и Спас-Клепиках, в селе Константиново.
А теперь услышим голос не случайного прохожего. Услышим есениноведа - представителя науки о Есенине, которой уже несколько десятков лет. Александр Захаров на сайте кафедры литературы Рязанского государственного университета пишет: «Гворчество Есенина многогранно во всём: в содержании и форме, в полифоничности образов и смыслов одного и того же значения, в разнообразии подходов, тем, мотивов и художественных средств их воплощения: традиционных и новаторских, народных и литературных, христианских и языческих, жизнеподобных и фантастических, русских и иностранных, коллективных (так называемых вечных) и индивидуальных, авторских. Это свидетельствует о необъятности наследия поэта по широте, глубине и масштабности.
На первый взгляд, поэзия Есенина кажется простой и понятной, доступной каждому, даже неподготовленному читателю. Она завораживает яркостью образов и усыпляет кажущимся однообразием ритмики. Гакой видят её и многие исследователи творчества так называемых "сложных" поэтов: Вяч. Иванова, Хлебникова, Пастернака, Мандельштама, Цветаевой, модернистов и поставангардистов. Однако на грани ХХ-ХХІ вв. многим исследователям открылись масштабность, глубина и многогранность есенинского мира, его гениальная простота. Это стало ясно даже некоторым иностранным есениноведам. Вот мнение американской исследовательницы Марии Павловски: "Принято считать, что относительно меньшая популярность Есенина на Западе, чем в России, и особенно в западном литературоведении, - результат отсутствия утончённости, технического богатства, литературного подтекста манделштамовского или пастернаковского типа, поддающихся расшифровке при помощи новых литературных теорий. Однако дело в другом. Перечисленные качества не отсутствуют у Есенина, они имеют совершенно иной характер. Ценностные категории его творчества неприменимы к творчеству многих других поэтов, и наоборот. Для полного понимания поэзии Мандельштама, поэтического антагониста Есенина, надо знать греческую и римскую литературу и античную мифологию, а для подобного понимания Есенина надо знать славянскую, родную мифологию, этнографию, религию, фольклор". Ещё глубже проникают в суть есенинской поэзии некоторые отечественные ученые: "В конечном итоге, перед лицом есенинской поэзии вы как бы теряете все критерии, вступая в иной пласт поэтической реальности. Когда речь идёт о
Есенине, вы переживаете такое глубокое погружение в вашу собственную сущность, что оказываетесь на другом, ещё неизвестном, берегу поэзии.
Гайна есенинской поэзии не только в её образах и интонациях - в ней заложен и намёк на то, чего нет и не может быть в словах. Стихи Есенина выводят к истокам, где уже язык бессилен и наступает власть великого молчания ("Я молчанью у звёзд учусь")
Гений - обычный гость в русской культуре от Андрея Рублева до Хлебникова, но Есенину каким-то чудом удалось то, что выходит даже за пределы концепции гениальности».
Не могу не согласиться с одним из участников передачи, что и сегодня в каком-нибудь вагоне какого-нибудь поезда, идущего по России, «за Есенина можно получить по морде». Что правда, то правда. В стране, где над кроватью простого мальчишки с Русского острова, будущего инженера-электрика (моего старшего брата) всё детство и юность висел портрет Сергея Есенина, висел и тогда, когда все мы выросли и уехали из родительского дома. И это не особенный отдельный случай. Так - по всей России.
«И всё-таки, Есенин - это классика», - сказал в конце передачи её ведущий Игорь Волгин. Бог ему судья. Нам же не надо гадать об истоках непреходящей, неоспоримой, подлинно народной и всемирной любви к Есенину. Его поэзия без всяких «всё-таки» - душа каждого из нас, душа России, вечная и светлая.
Это странно, это очень странно, что в России приходится защищать русских писателей (чем более выдающихся - тем сильнее) от всякой, на первый взгляд, ерунды. А вот - приходится! В предыдущей книге об автопробеге (В. Тыцких, «Мы ещё здесь») наш командор сказал взволнованное слово о Павле Васильеве, Василии Шукшине, о подлинно народном артисте России Александре Михайлове - авторе горячей, очень своевременной книги «Личное дело». Выходит, нам рано забывать о «почте, телеграфе и радио». И о телевидении - тоже. А может, о телевидении - даже прежде всего прочего.